Опять лихорадит привычную жужу. Открывается в странном формате, не позволяющем новую запись.

   Пробую транслировать из лирушки.

  В нем еще нет множества восточных и западных микрорайонов, а на горе высится прибрежным маяком одинокая и заброшенная колокольня бывшего храма. На западе, там где скрежеща и взвизгивая заворачивает на 240-ой квартал деревянный трамвай, полулежит вросшая в землю избушка магазинчика с бочковой селедкой и слипшейся в ком карамелью. Дальше ничего нет. Только степь.
   В этом Городе живут только 16-18-летние. Встречаются изредка 25-летние старики. В этом Городе, кроме обжитых и часто посещаемых районов, есть и другие. Например, Зурбаган, где ветер крепко пахнет рыбой, солью и морем, а по улицам ходят в тяжелых сапогах лихие и отчаянные люди. Здесь же находится полутемное кафе "Ротонда", где пьют дешевое кислое вино нищие художники и поэты. Здесь часто можно встретить Пикассо и Модильяни, Аполлинера и неведомо как забредшего сюда Хемингуэя.
   Есть и другие районы, куда я стараюсь не заходить. Воздух там пахнет болезнью и болью. Там сумрачно в любое время и в любую погоду. Там живут Крошка Цахес, какие-то чикатиллы. Говорят, в последнее время там видели Путина. Как будто он там вместе с Зюгановым, Жириновским и еще какими-то плясали, взявшись за руки,  в черной мессе.
   В этом же Городе, но в других конечно же районах, неведомо как поселились моя жена, мои дочки с мужьями, внук, Костя-Заусеница и еще десятка полтора людей из Сегодня. А Город всё тот же и время плывет над ним белыми облаками.

  Арик еще был маленьким, когда мама изгнала из лона семьи подлеца и изменщика папу. Чтобы окончательно стереть  на ватмане жизни его след, решила поменять Арику отчество. Мама была большим знатоком наглого поведения и гнусного вероломства мужчин и на этой почве имела множество подруг. Одна из них работала в ЗАГСе. С ее помощью Арик и получил  новое отчество по имени мамы. Аристотель Тамарович Скамейко.
   Когда он подрос примерно до 1м. 50см. неугомонная мама пристроила его в ВАБухК. (Высочайшие академические бухгалтерские курсы). После блестящего окончания учебы Арик получил диплом, почти неотличимый от настоящего, и пошел в жизнь, косолапя от рождения.
   Вернее, мама отвела его к другой подруге, которая работала главбухом в эскизно-проектной конторе "Индастри групп", обыденно-разговорное просто "Труп". Арик получил должность ведущего специалиста по входящим и исходящим и окончательно стал Аристотелем Тамаровичем. Правда, начальник, хам и бурбон, звал его " ты, это... Тамарыч, в общем". А дура-секретарша решила отчего-то, что его имя по падежам не склоняется, да еще ударение отнесла на последний слог. И стал он для всех АристотЕль Тамарычем.
   Но выглянуло однажды солнышко из пелены серых бытовых туч. На курорте в Кисловодске, где АристотЕль Тамарович лечил ранюю язву двеннадцатиперстной кишки, довелось ему познакомится и подружиться на всю жизнь с фактическим главой партии "Неделимая Россия" Загрызловым. Это была стопроцентно родственная душа.
   У Загрызлова случались какие-то партийные неприятности и за стаканом красного сухого (по 58 руб. бутылка) он плакал и призывал АристотЕля Тамаровича, взявшись за руки, утопиться в неизвестном водоеме.
   Кстати, красное сухое стоило 57руб. 50коп. Друзья всегда долго выстаивали за положенным полтинником, пока однажды злобный продавец не швырнул в них горстью мелочи. Да еще крикнул: "Падавис! Э-э! Казол!" С тех пор они полтинника больше не ждали, но нежные души их очень страдали.
   Как это всегда и бывает, Загрызлов с АристотЕлем Тамаровичем как-то незаметно вдруг пропали из жизни. Бесследно и беспамятно.
   А бурбон-начальник еще долго с недоумением косился на пустой стол, силился что-то вспомнить и мучительно думал: "А был ли мальчик-то?" Но потом махал обреченно рукой и ехал в городскую администрацию похмеляться с приятелем.

  Хвост очереди закручивался вопросительным знаком. Из четырех касс работала одна.
   Она стояла вцепившись в проволочную тележку и огорченно косилась на коленку, где на колготах пошла петля. Надо было купить узорчатые, как у мартышки Машки. Та в них и спит наверно четвертый месяц и хоть бы что. Какой-то опасный мужик с диковатыми наглыми глазами сопит над ухом. Она ждала с нарастающим раздражением, что он каким-то образом окажется в очереди впереди нее и тогда она скажет презрительно и с сарказмом.
   Он смотрел на ее кудлатый затылок и перед его глазами шумела дождем мрачная ночь с росчерками ежеминутных молний. А ему постоянно надо зачем-то в эту ночь уходить, чтобы мощный его силуэт медленно таял во тьме. А Она стояла бы у окна, чудом удерживая непролившиеся слезы и смотрела бы на ломающиеся дорожки дождевых капель на черном стекле. Но он почему-то возвращается и она приникает теплым ароматным халатиком к нему, промокшему и суровому.
   Наконец подошла уже утомленная вторая кассирша. Часть очереди метнулась к ней. Он, конечно же, оказался впереди.
   Как Она и знала.

   Мы с Резаным идем к начальнику.
   Через всю территорию мостопоезда. Мимо полигона, арматурных цехов, гаражей, штабелей мостовых конструкций, гудящей насосами котельной. Мы не торопимся.
   Мы идем на разбор полетов.
   Слово "доколе" еще не вошло в обиход и начальник заменяет его длинными, витиеватыми фразеологизмами.
   Уже уезжая на последнюю вахту, Резаный, в качестве последнего "прости", поджег в плановом отделе фотопленку, закрученную туго в пищевую фольгу. Эта херня летала по плановому, извергая клубы едкого, противного дыма. По мнению Резаного, все получилось ништяк. У начальника и плановиков было другое мнение.
   - Как же мне настохренела жизнь рядом с тобой, Резаный! Докладная за докладной! Ни дня без строчки! После каждой вахты - письменные плач и стенания с мест! Может тебя убить? А, Резаный?
   Весь его вид демонстрирует глубочайшее и душераздирающее раскаяние.
   - Разве я в чем виноват, Яклич? Это жизнь бурлит вокруг меня...
   Коровьи глаза его печальны. Он смотрит на меня скорбно и обреченно. Я сразу вспоминаю, что Резаный отличный работник. Но гад и источник. Я терплю.
   Помолчали, проникаясь...
   Вдруг он опасно оживляется.
   - Я знаю, где двух крыс взять...
   Душа моя холодеет.
   - Запустить в бухгалтерию - вот смеху будет!
   Я считаю про себя до восьмидесяти и медленно, подчеркнуто аккуратно закуриваю..

   Геннадий Алексеевич - интеллигент во втором поколении. Можно сказать - потомственный. Еще его папа работал бухгалтером в жилищно-коммунальной конторе. Сам Геннадий Алексеевич исполняет в мостопоезде должность инженера по охране труда. Работа тяжелая, одних инструкций сколько составлять приходится. Да еще начальник припахивает. То председателем похоронной комиссии, то еще куда. Геннадий Алексеевич не отказывается, только от одиночества страдает. Не будешь же разговаривать с неотесанными монтажниками. А женщины с ним не общаются. Строгий он очень.
    Приглядывался Геннадий Алексеевич к одному прорабу, тоже вроде бы интеллигентному человеку. Но он всё на вахтах прохлаждается. Как-то были вместе в командировке в тресте. Но Виталий Яковлевич (так прораба зовут) мотался допоздна по каким-то своим делам, а в гостинице падал на кровать и закрывался книгой. Так и не поговорили. Геннадий Алексеевич книжки уважает. Самому-то их читать времени нет. Хотел сынишку приучить, даже лупил один раз, но так и не приучил.
    А тут всё сложилось.
    На собрании рядом сидели. После собрания Геннадий Алексеевич прораба к себе в гости зазвал. Жена с сынишкой как раз на выходные к теще уехали. За столом Геннадий Алексеевич порассуждал немного о политике, потом долго и горячо говорил о неправильном распределении квартальной премии. Даже интимной темы коснулся - о начинающемся геморрое.
А прораб молча пил рюмку за рюмкой и стрелял изредка колючими зелеными глазами. Геннадий Алексеевич не знал, как его разговорить. А тот вдруг сам разошелся. Да как!
    - А давай, Алексеич, матерные частушки петь хором! В соседскую дверь! Не знаешь? Я тебя научу, вот слушай...
    Геннадий Алексеевич не знал, куда деваться. Но тот сам унялся. И вдруг:
    - А пойдем, Алексеич, по бабам! Я знаю одну садо-мазо. Как вытянет плетью вдоль спины - приход неимоверный! Так тебя всего и корёжит!
    Геннадий Алексеевич еле избавился от гостя. А тот всё орал: "И не уговаривай, до утра остаться не могу! Семья ждет!"
И тут же предлагал кидать пустыми бутылками или ненужной обувью в собак с балкона.
Наконец ушел, пообещав часто бывать у Геннадия Алексеевича. "Полюбил я тебя! Как с вахты - сразу к тебе!" Может еще забудет о своем обещании, животное.
    Геннадий Алексеевич стоял перед окном, прихлебывал валокордин и грустно думал об упадке российской интеллигенции.

   - Ты чего это сморился, кукленок? Устал скакать лошадЁм да баушку тревожить..? А может чего-нить покушаешь да и взбодришься? Пойдем - баушка даст...
    Изуродованные артритом пальцы скользят по макушке, проливая удивительное тепло уюта и умиротворения.
    - Скоро девчонки из школы придут. Ты на их не обижайся, они не со зла заденут когда. Вон как Милка вызверилась на подружек, ровно кошка глазенки вытаращила, когда они над тобой смеялись. Баушка даже испугалась. Глупые они еще, подружки-то... А там и родители придут со своей работы. Ты на их тоже не обижайся, работают они много... Шурка, мать твоя, с детства была суровая и неласковая. Вся в деда, папаню своего... Вот вырастешь, тоже оденешь китель с блестящими пуговицами и пойдешь по лесам своим шастать...
    Никогда не одел я китель и не ушел шастать по лесам. О чем жалею. И никогда больше не купался в этой речке нерассуждающей, бескорыстной и такой светлой любви. Была любовь родителей, любовь женщины, любовь собственных детей, это было другое. Не хуже, но другое.

   Я работал линейным механиком в строительном управлении, когда к нам в службу пришел новый слесарь. Мишка. Высокий, застенчиво-неловкий как любой новичок, с удивительно располагающим, каким-то детским взглядом светлых глаз. К новичкам обычно присматриваются какое-то время. Мишка стал своим с первого часа.
    В дни зарплаты в службе малость задерживались после работы. Разливали в граненые стаканы, нашаривали на столе нехитрую, случайную и в общем-то ненужную закусь и умиротворенно трепались.
    Захмелевший Мишка снимал с запястья электронные часы – афганский трофей, прижимал кнопку и по бытовке, гася шум и разговоры, расплывались нежные и щемяще грустные звуки «К Элизе» Бетховена. Мишка ложился локтем на стол, подпирал голову ладонью, лицо становилось мечтательным и он растроганно пояснял слушателям: «Полонез Огинского».
    Об Афгане Мишка рассказывал всякую чушь. О самоволках, мелких обменных операциях с местным населением. Со смехом поведал о тренировках, которые устраивал командир батальона молодым бойцам. Выстраивал перед крутой горкой, командовал «Бегом марш!» и клал короткие очереди из ручного пулемета под ноги отстающим. Бойцы горными козлами летели наверх, не чувствуя усталости.
Позже я узнал от Мишкиной юной жены, что почти каждую ночь ему снился один и тот же афганский кошмар. «Опять оно». О содержании этого «оно» он никогда никому не рассказывал. Отмахивался от расспросов и замыкался в себе. Когда его накрывало этим сном, Мишка взмывал с постели с диким, совершенно нечеловеческим криком, а потом долго сидел, глядя в темноту расширенными невидящими глазами, и утирал заливающий лицо пот.
    В Афгане Мишка впервые попробовал анашу. Вскоре наркота вошла в повседневность. Чарс помогал выжить.
Афган все-таки достал Мишку. Его сыну было несколько месяцев, когда Мишка выстрелил в себя из охотничьего ружья. Последний выстрел Мишкиной войны.

    Я сидел в своей комнате, общался с ноутбуком. Из другой комнаты, там, где стоит телевизор, вдруг разлились знакомые ноты «К Элизе». И закололо, защемило, стиснуло сердце. А может это душа?

   Я нарисую солнце в поллиста. А на другой половине будет множество отблесков того же солнца на уральской воде. Вода будет ласково и прохладно лечить цыпки на моих ногах. И опять облезет нос. И всё это я нарисую расплывающейся акварелью, блекнущей при высыхании.
А потом я нарисую девочек-одноклассниц. Очень чистеньких и аккуратных. А в нижнем углу листа мелкими грубыми штрихами изображу себя и своего приятеля Шилинца с шилом в одном месте.
    А потом серыми длинными мазками изображу армию. Единственным ярким пятном будет замполит роты Папа Кретов. Из его рта будет виться облачко политзанятия. «Ростки коммунизма ибиёмать росли, росли и доросли ибиёмать до Японии». И россыпь стриженных голов моих товарищей, вконец замороченных политпросвещением.
    А еще я изображу в куда более яркой гамме танцплощадку и саксофон, окончательно завязанный в узел «Албанским танго». И во мраке аллеи слепящий фейерверочный сноп искр из глаза от пропущенного удара.
На другом листе я нарисую раннее утро в весеннем березовом лесу. Скользящие по глади воды клочья молочного тумана. Как-нибудь изображу одинокое пение какой-то пичуги. И недостроенный мост, который навсегда останется в памяти множеством мелких историй. Мужики мои будут спать в жилом вагоне, чтобы не портить пейзаж. Может быть умудрюсь изобразить тоску по дому и своим девочкам. Дочерям и жене.
    Ну конечно же в самых нежных красках (скорее всего пастелью) нарисую тебя. Огненно-рыжую с нимбом многотерпения вокруг головы. Ты будешь смотреть на меня призывно и одновременно печь блинчики с мясом.
    На отдельном листе я нарисую своих дочерей. Таких разных и таких родных. Вспыльчивую штормовую Галюшку с шашкой наголо в правой руке и ноутбуком в левой и выдержанную, последовательную, никогда ничего не забывающую Сонечку.
Хотел еще нарисовать себя, но понял – вся эта предыдущая галерея и есть я.

   После седьмого класса встал вопрос о моем дальнейшем образовании. Мать, не терпящая неспешной последовательности, решила в пользу техникума. После которого я могу поступить в институт, имея уже гарантированный "кусок хлеба" в кармане. И дальше родители совершили педагогическую ошибку. Вместо того, чтобы выдрав меня как несчастную сидорову козу в целях профилактики, загнать потом пинками и воспитательным поленом в нужное заведение, выбор был предоставлен мне. Родители хотели продолжить семейную династию и предложили лесной.
    И здесь отец допустил еще бОльшую, роковую ошибку. Глядя в неведомые дали затуманенными глазами он мягко произнес: "Всю жизнь в лесу...". Ничего более худшего он сказать не мог.
Я ужаснулся открывшейся перспективе. Все свободное время я проводил в лесу. Состоял в приятельских отношениях с каждой косулей и в платоническо-гастрономическом контакте с каждым встречным зайцем. Лес был для меня обыденностью. Будущее же свое я видел в людской толчее, в зареве огней и фейерверков, в меди оркестров и сплошном празднике жизни. Я содрогнулся от лесной перспективы и решительно склонился к индустриальному техникуму.
    Месяц походил надо мной сосед-студент, умненький еврейский юноша-медалист, и к осени, сдав все экзамены на пятерки, я перебрался в Оренбург. Поселился с сестрой, студенткой меда и ее школьной подружкой, будущим прокурором-криминалистом.
    Первые три месяца меня очень угнетала непривычная обстановка и одиночество. С сестрой и ее подружкой виделись только по вечерам, да и то ненадолго. С новыми товарищами сходился медленно, опасаясь возможных обид с их стороны и своего взрывного характера, готовности к драке в любую минуту. Пристрастился ходить через день в драмтеатр или театр оперетты, благо билет на галерку стоил дешево. В антрактах рассматривал напудренных дам, а еще более - скорбные лисьи головы, свисавшие с дамских плеч. И пялился часами в телескоп, сконструированный собственноручно по рекомендациям "Юного техника".
    Тогда же подружка сестры приохотила меня к серьезной поэзии. До этого к стихам я был совершенно равнодушен и верхом стихосложения считал: "Берия, Берия, нет к тебе доверия. Сам товарищ Маленков надавал тебе пинков."
Подружка сестры читала мне Блока и Брюсова. И от нее так волнующе пахло духами.

    Шла первая весна вдали от дома. Подружка сестры Катька получила полставки библиотекаря и уже как сотруднице института ей выделили отдельную комнату в институтском общежитии. Сестра Милка разрывалась между лекциями и бурной личной жизнью. Во дворе нашего дома был еще один, в два этажа, тоже принадлежавший нашей хозяйке Татьяне Михайловне. На втором этаже жили две сестры, выжившие из ума старые девы, а внизу молодожены. Он - интеллигентный высококвалифицированный слесарь, она - чрезвычайно высокомерная, заносчивая особа неопределенного рода занятий. Иногда муж гонял ее по двору глубокой ночью в одной комбинашке и на следующий день она становилась еще неприступнее и еще теснее прижималась к мужу, проходя по двору. Милка называла это пароксизмами любви. За всем этим кагалом со страхом наблюдала Татьяна Михайловна.
    В те времена сразу за "Зениткой" (военным училищем), начинались бесчисленные частные домики старого Форштадта. Среди этих домиков с немощеными улицами и спящими в пыли собаками натуральным Исаакием возвышался Никольский кафедральный собор. Эпоха всеобщей машинизации была еще далека.
    Эмоции в Милке не находили достаточного выхода и однажды она, увидев Татьяну Михайловну на дальних подступах, закрыла входную дверь на висячий замок, сама забралась внутрь через окно и мы притаились в предвкушении. Татьяна Михайловна, убежденная в одиночестве, шебуршала на кухне посудой и разговаривала сама с собой. И тут по взмаху милкиной руки мы завыли хором и во всю мочь. Юность жестока. Татьяна Михайловна сидела на полу в полуобморочном состоянии, а мы лицемерно утешали ее, извинялись и давились от хохота, идиоты.
    Жизнь Татьяны Михайловны была страшной. В 36-ом расстреляли ее мужа, начальника оренбургского уголовного розыска как врага народа, бесследно сгинул в лагерях старший сын как член семьи врага, младший затерялся по детдомам, сама Татьяна получила десятку как жена врага. Сидела в Котласе, на европейском Севере, с Риной Зеленой, Руслановой, оперной певицей Зарой Долухановой. (Домик казачьего офицера Долуханова был в полуквартале от нас). Татьяна Михайловна вспоминает единственный момент счастья на зоне:
Белая ночь. Спали почему-то на земле под открытым небом. Проснулась с ощущением скорого подъема. Сил встать не было. Спросила о времени часового на вышке. "Час ночи". Уснула, разрываясь от счастья.
    Ее освободили за год до конца срока, объявили невиновной и даже вернули принадлежавшие ей дома. Это ее добило окончательно. "Лучше бы я досидела год и думала бы, что так надо, хотя я и не понимаю. А так..." Совестливые соседи вернули часть растащенной мебели, разыскала через год сына. Он работал инженером на ЮУМЗ в соседнем Орске. В последствии его инженерство меня удивляло. У всех, встреченных мной по жизни детдомовцев, была однотипная биография: детдом - ПТУ - лагеря. За редкую везуху считали протянуть на воле до армии. Армия - жизненный водораздел. Потом всё будет хорошо.
Психика нашей хозяйки была необратимо разрушена. При любом напоминании о милиции и властях она начинала неудержимо плакать и дергать головой. Одни суки из соседей однажды этим воспользовались. У них во дворе обнаружился закопанный в землю огромный мельничный жернов. Они сказали, что его закопал дед нашей хозяйки и потребовали вырыть и вывезти злополучную каменюгу, иначе они заявят в милицию. Мы не могли успокоить Татьяну и она, рыдая, умолила вызвать мать с машиной для вывозки жернова. Больше искать защиты ей было негде.
    Мать примчалась на следующее утро. Выслушала еще раз всю историю. Глаза ее стали совершенно круглыми, а губы исчезли в тоненькой ниточке рта. Это были признаки крайнего бешенства. Она поехала в горотдел милиции, прошла, сметая шелуху в виде дежурного и секретарши, к начальнику. Чтобы два раза не повторяться позвонила с его телефона второму секретарю обкома партии, коротко изложила суть, а потом многословно и "цветисто" - что она об этом думает. В обкоме ее знали. Раздав нам воспитательные подзатыльники, умчалась восвояси. Злоумышленники стали обходить Татьяну Михайловну по очень широкой дуге.
    Ну и в завершение мирная картинка.
    Раз в месяц Татьяна Михайловна принимала свою подругу. Как мне казалось, прямиком из "дореволюции". И вот они, откушав чаю, направлялись в Театр. В белых носочках, пожелтевших от времени кружевных блузонах, с совершенно немыслимыми шляпками в перьях и вуалетках на голове, взявшись подручку. Думаю, что в эти вечера они и были главным зрелищем "на театре".
Всё исчезло, растаяло в десятках прожитых лет. Иногда я думаю - а со мной ли это было? И было ли это вообще?
"Жизнь моя! Иль ты приснилась мне?"

Пост третий, завершающий

    За лето я стремительно вытянулся вверх, сохранив тот же вес. На физкультуре я стоял в строю в середине второй половины и вдруг 182см. Стал похож на помидорный стебель, только без колышка-опоры, с листьями ушей и ладоней.
    На исходе прошедшей зимы пробежал на лыжах "десятку", уложившись в норматив 2-го взрослого разряда, после чего ушел из секции под стенания и заламывание рук тренера. Потерял интерес.
    Сестра моя, Милка, за это лето выскочила замуж и ускакала за мужем в Венгрию, отправив перед собой малой скоростью громадный сундук, обитый металлическими полосками крест на крест с "морозным" узором. Этот сундук простоял много лет в чулане и теперь отправился порадовать таможенников в Чопе столовым сервизом на 12 персон, разнообразной кухонной утварью, накрытой сверху для безопасности огромной и развратной на вид периной. Сундук так и остался на берегу Балатона крепить дружбу народов.
    Отпала необходимость и мне душиться 40 минут в переполненном по утрам тролейбусе. Мать нашла мне квартиру с полным пансионом (это, конечно, решающая причина) неподалеку от техникума.
    Мрачный хозяин, высоченный мосластый старик, словно тень отца Гамлета, появлялся вдруг ниоткуда и исчезал в никуда. Объяснялся он знаками и междометиями. Три слова подряд по праздникам.
    Всем вершила тетя Поля. Назвать ее бабкой язык не поворачивается. Подвижная как мышь с десятком дел одновременно. По утрам она кормила меня беляшами и пирожками повышенной вкусности. Тетя Поля была глубоко верующая. Как ни странно, на этом мы с ней и сошлись. Я как раз переживал период подросткового воинствующего атеизма. Я сыпал библейскими цитатами с собственными комментариями, а она в ответ приводила неубиваемые аргументы,типа: "Иду я в храм мимо овощного, а из-за угла весь сияющий ко мне: "Много вас сегодня подойдут к причастию, но только трое примут его." И ушел, сияя.
    Я подслушал, как она хвасталась мной подругам, говорила, что шелуха с меня осыплется и стану я золото-человек.
К концу зимы мрачный старик возник передо мной, больно вцепился в плечо, проткнул колючим взглядом из провалившихся глазниц и прохрипел: "Сдашь весной экзамены хорошо - куплю тебе костюм." И исчез. Слов на ветер он не бросал. Это я уже знал.
Но не дождался я костюма. Умер старик посреди весны. И рухнуло всё. Тетя Поля враз постарела, скукожилась и замкнулась. Теперь она часами сидела на лавочке в глубине двора, непривычно бездельная. В доме появилась разведеная дочь с пятилетним сыном и какая-то дальняя родственница. Дочь ежечасно плакала и шпыняла мальчишку: "Накачался еще, сволочь, на мою щею!". А родственница все время сидела на полу, вытянув бесформенные шишкастые ноги, расчесывала жидкие серые волосы и каким-то наредкость противным монотонным голосом рассказывала каждый день одно и то же. Как бывший (двадцать лет назад) жених хотел ее снасильничать (куда он смотрел?), а она не далась. Не то что нынешние.
    Мне стало холодно в этом доме. Потом обнаружил следы систематического и неаккуратного обыска в моих вещах и понял - пора на крыло. Осталась позади Пролетарская, как ранее остался Форштадт.
    Сейчас некогда величественный Никольский собор затерялся среди высоток. И над округой господствует черно-стеклянный леденец Газпрома, холодный и отстраненный. "Нет памяти о прошлом." Теми же остались только голуби над площадями.

Не заглядывай за маску.
К маске отнесись с опаской.
Вряд ли там за маской сказка,
Там, скорей, бездонный мрак.
Там ни хорошо, ни скверно.
Там всё чуждо и неверно.
Не годны твои там мерки,
Не подходят "друг" и "враг".

Мрак разгадкою не станет,
Лишь поманит и обманет.
Лишь колышется в тумане
Бездны черная вода.
Там все знания напрасны.
Там чужие звуки, краски.
Не тянись рукою к маске,
Не заглядывай туда.

 

                            ЭПИСТОЛЯРНЫЙ РОМАН

 

   В районную администрацию, (копии в городской совет народных депутатов и лично губернатору):

   …Поскольку канализационный слив в моей квартире засорился много лет назад, все эти годы я живу по щиколотку в отходах человеческой жизнедеятельности, что приносит определенные неудобства и своим навязчивым запахом мешает наблюдать, как наша страна идет семимильными шагами в светлое капиталистическое Завтра…

   Сводный хоровой ответ всех администраций:

   …Ваше заявление рассмотрено и признано… В целях дальнейшего улучшения намечено в следующем десятилетии… Но, поскольку этот вопрос затрагивает… советуем обратиться непосредственно в…

   В местное отделение Объединенного Народного Фронта (в его левое радикальное крыло, если оно есть):

   …Прошу принять меня в ваши ряды, чтобы как один встать… и пойти с оружием в руках… нестерпимо пылающее сердце… канализация… враги, окопавшиеся в ЖКО…

   В Институт Арктики и Антарктики:

   …В зимний период эти сливы переливаются на лестничную площадку и смерзаются в сплошные ледовые поля с ропаками и торосами отходов человеческой жизнедеятельности… а также прошу прислать обувь, в которой работают ваши специалисты в экстремальных условиях, хотя бы списанную по износу, я ее отремонтирую самостоятельно за свой счет…

   Президенту лично в руки, (копия в Организацию Объединенных Наций):

   … Исчерпав все возможности, я принял нелегкое для себя решение – застрелиться, оповестив об этом акте самовандализма всю мировую общественность, а также пробудившиеся народы Африки. (Один представитель даже у нас живет, хотя многие его принимают за таджика)…

   Резолюция районного отдела УВД:

   …Для получения разрешения на приобретение огнестрельного оружия (охотничье ружье гладкоствольное, 16 кал., 1 шт.) вам необходимо представить справки от домового комитета по месту жительства, ЖКО о задолженности по квартплате, городской ветбаклаборатории, а также психиатра из молодежной секции правящей партии… Полный список прилагается на 3 листах.

   В секту мазохистов:

   …На основании вышеизложенного опыта, прошу принять меня в ваш спаянный кровью круг, обязуюсь и торжественно клянусь…

   Из истории болезни:

   …Больной неадекватно оценивает окружающую обстановку, постоянно сбивается на ложные рассуждения о демократии. Присутствует ярко выраженный бред о правах человека. По его мнению, он окружен врагами в виде ТЖКХ, подрастающего поколения и слесаря домоуправления Бухарина…

   Письмо к жене:

   …Милая Маша, слезно тебя прошу, забери меня отсюда, сил моих нет терпеть… Ну и что же , что слив? Можно заткнуть ноздри ватой и любить друг друга до скончания дней… А черти, обитающие в ЖКО, это бред и мракобесие…

     Меняется общественный строй, рушатся мощные и грозные государства. Но в этом море эволюции есть вечные и незыблемые островки стабильности.
   Очередь.
   Платил в сбербанке гаишный штраф. Стоя в очереди, с интересом рассматривал, как женщина передо мной заполняет от руки 18 листов А4. Выстоял. Услышал:
   - Вон терминал в том углу. Заплатите там.
   Вдумчиво разбирался с девайсом, номерами счетов, собственными реквизитами и прочим. На победном финише аппарат завис. Сдох. Повторный набор ничего не дал. ("Плакал я и бил его ботинками"). Пошел опять в очередь смотреть, как другая женщина заполняет от руки 18 листов А4.
   Так день и прошел. Тот самый день, который отпущен мне, как Человеку, для созидания и свершения всяких разных подвигов. Сегодня уже недосозидаю.
   Вспомнил добрым словом прежних гайцов. Эдак по-семейному, почти интимно сунешь, бывало, в пасть монетоприемник купюру, скажешь душевное матерное слово и пойдешь себе, насвистывая "Хорошо темперированный клавир".
   Кстати, комиссия сбербанка со штрафа составляет 25%. 50% было бы больше. Наверно не догадываются.
   О-хо-хо-о... Любой сироту обидеть может.

Все события, герои, природные явления и знаки препинания злостно выдуманы автором из головы. Сделавших стойку просят не беспокоиться.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Сизые тучи неслись низко над землей, укутывая Нерезиновск грязным подмоченным одеялом. Капли дождя, словно слезы, скапливались на стеклах и ломкими зигзагами скатывались вниз.
* * *
- Я собрал сегодня силовое звено, поскольку в стране сложилась нетерпимая чрезвычайная ситуация.
Страшнозайцев обвел присутствующих взглядом исподлобья. Смотреть так было неудобно, но имиджмейкеры уверяли, что так получается грозно до жути.
- Гарнаулин, вынь палец из носа, ты все-таки министр МВД и сейчас находишься не у себя в кабинете.
Так вот. Как ни прискорбно об этом говорить, но новейшие русские распоясались окончательно. У меня украли айфон.
Губы Страшнозайцева дрогнули и поползли скобочкой уголками вниз. Голос зазвенел.
- А третьего дня украли тапочки из-под кровати.
Страшнозайцев с трудом проглотил комок в горле и продолжил:
- Пришлось ночью воспользоваться горшком, вместо того, чтобы, как все нормальные люди, пройти в туалет.
Драматизм изложенной ситуации потряс аудиторию. Министр безопасности задумчиво свел глаза к переносице:
- Анатолий Дмитриевич, не вспомните - замки на ночь закрывались?
- Да. Я сам проверял перед сном четыре раза, - Страшнозайцев горько усмехнулся, - а ведь у меня стоят инновационные модернизированные замки системы Рызлова-Метрика.
- Ах, ну что вы! Может подослать умников из Сколково, пусть щеколду гвоздями прибьют?
Министр обороны вдруг вскинулся и робко забарабанил пухлыми ладошками по лежащей перед ним папке.
- Позвольте... Позвольте мне... Можно выйти в туалет? Прошу понять меня правильно...
Министр МЧС презрительно хмыкнул, отодвинулся от маршала на край стула и повернулся к хозяину кабинета. Его слова в установившейся тишине упали веско и тяжело:
- Я видел сегодня Рызлова. Он пришел на работу в новых тапочках. Явно перекрашенных.
Глаза Страшнозайцева вспыхнули в просыпающейся надежде.
- Лично, - проскрежетал металлом голос председателя правительства Кутина, - лично подкараулю Рызлова в туалете Думы и там замочу. Весь день просижу, но замочу.
Он покосился на соседей и закончил:
- В крайнем, отниму тапки.
- Позвольте... Позвольте выйти в туалет... - донесся из третьей октавы голос министра обороны. Но на него никто не обратил внимания.
После суровых слов Кутина говорить уже было не о чем. И только в толкучке у выхода генеральный прокурор недоуменно вздернул брови:
- Не понимаю... Ну воруй ты за МКАДом, тебе ж слова никто не скажет. Не понимаю... Как страшно жить.
Министр обороны приплясывал, заплетая ноги, позади всех. Наконец, вышел в коридор, приостановился к чему-то прислушиваясь, потом махнул рукой и пошел, как ему казалось, строевым шагом.
Коридор опустел. Только цепочка следов министра обороны напоминала о судьбоносном заседании.

(В этом месте автор, обуянный чрезвычайным волнением, отложил перо до лучших времен и стал смотреть в ночь.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Тапочки Рызлова оказались ложным следом. Кутину это стало ясно, когда помощник принес в туалет Думы, где Кутин сидел в засаде, объяснительную Рызлова в двух томах с приложением чертежей, расчетов и авторского свидетельства.
Объяснительная почти не читалась, так как была написана химическим карандашом и буквы расплылись в грязные бесформенные пятна от накапавших на них слез. Но и из всего прочего было понятно, что это очередное изобретение Рызлова.
Всесезонные тапочки для среднего класса. Модель «Россия вперде». В зимнее время к тапочкам пристегиваются суконные голенища. (В перспективе модернизации к голенищам можно пристегнуть штаны. И так далее до шапки, включительно.) Для районов Крайнего Севера голенища предусматривались от старых валенок.
В самом низу лежало письмо Рызлова с просьбой выделить из бюджета 150 млрд.руб. на внедрение инновации. В противном случае Рызлов просил винить в его смерти Журановского.
«Всё интриги, - подумал Кутин,- всё интриги в этой Думе да обжорство. Всем надо денег. А где их взять? У денежно-печатной машины подшипник полетел, а там в службе механика три юриста, два экономиста, шесть кандидатов технических наук и, как назло, ни одного слесаря.

Сарай Окамма, дружбан из-за океана, обещал подогнать слесарюгу, но когда это его еще подготовят в ЦРУ. Куда ни кинь – всюду клин. Бросить всё нахрен, уйти в пробег на елабужском велосипеде до Урюпинска…»
Кутин поочередно напряг бицепсы, трицепсы, прямую кишку и поборол минутную слабость.

* * *
Тьма спустилась с Химкинского водохранилища и укрыла всенародно любимый город. Желтый чахоточный свет одинокого фонаря заштриховывали косые струи дождя. Возникшая из ниоткуда фигура, некто в черном, остановилась под скелетами деревьев, воровато покосилась на полуизвлеченный из кармана айфон и огляделась вокруг.
Ночь, улица, фонарь, аптека. Приметы совпадали. Здесь, в домике облезло-камуфляжной окраски, бывшем общественном туалете, за крохотными оконцами, забитыми жестью, жил маленький носастый человечек неопределенного возраста с приклеенной улыбкой. Сюда сходились все нити паутины, наброшенной на Нерезиновск. В запутанной канализации этого домика обитал известный всей стране (кроме МВД) скупщик краденного, по совместительству один из столпов мировой закулисы Потап Мирхайдарович Лифшиц.

Некто в черном (далее просто Некто) еще раз осмотрелся. В стоящем через улицу форде 1972 г.в. угадывался силуэт неизвестно кого. Едва Некто тронулся с места, заскрежетал стартер и раздался оглушительный выстрел. Силуэт, грязно ругаясь, вышел из машины и открыл капот.
- ТроИт, сссукка! – прошипел он сквозь междузубья.
А Некто в это время уже стремительно мчался в восьми кварталах от эпицентра событий, качая маятник между мусорными баками. Трепещущее сердце подпирало к горлу, грудь словно драло когтями. Окончательно запутав след и потеряв направление и ориентацию в пространстве, Некто выскочил из проходного двора и рухнул без сил под колеса машины ПМГ, стоящей у круглосуточной пивной.
Через несколько секунд айфон уже находился в кармане сержанта милиции Жумангулова

(В этом месте автор опять разволновался до невозможности и ушел забыться сном.)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

В Министерстве Безопасности всю ночь светилось одинокое окно. Сторож Митрич мучился бесоницей. Он допивал 46-ой стакан чая и грустно размышлял над стариковской долей. Как мало осталось радостей в жизни, как нудно влекутся серые дни.
Сегодня, правда, удача улыбнулась Митричу. Он заметил как министр, озабоченно шагая ко входу, мгновенно оглядевшись, сунул в урну газетный сверток. Запела в душе Митрича лихая нелегальная молодость. Он подтащил к урне кадку с пальмой, еще крепкими жилистыми руками выдернул растение, переложил в кадку сверток и водрузил пальму на место. Вскоре он уже сидел в своей сторожке, рядом валялась пострадавшая пальма. На столе перед Митричем лежали прекрасные почти новые тапочки.
Но размер! Острый взгляд старого разведчика сразу же заметил - тапки не налезут. Даже если смять задники и остричь ногти. "Ничего,- подумал Митрич, - зато жене будут в самый раз". Но привычка к аналитическому мышлению заставила вспомнить, что за долгие годы на фронтах тайной войны под легендой пассивного педераста, он так и не обзавелся женой. И уснула котенком в груди нерастраченная любовь. "Жизнь моя, иль ты приснилась мне?" - закручинился старый рыцарь плаща и кинжала.
За окном разливалась кровавая заря.
* * *
Нерасторопность сержанта Жумангулова сыграла с ним грустную шутку. Через сорок секунд айфон уже был в крепких руках лейтенанта Хряпова.
- Рано тебе, Тюлеген, такими игрушками баловаться. И по должности, и по званию. Служба собственной безопасности вопросы начнет задавать. Оно тебе надо?
Не прост был лейтенант Хряпов. Ох, не прост. И мудр. Не зря же он уже был лейтенантом, хотя до пенсии еще оставался целый год.
Любовно разглядывая айфон, Хряпов уже представлял как восторженно округлятся маленькие глазки Вальки из ХОЗУ. Но, все еще представляя ладную квадратную фигуру Вальки, Хряпов вдруг замер. По спине прокатилась ледяная волна мурашек.
На обратной стороне айфона была нацарапана надпись на русском языке готическим шрифтом: "Толику Страшнозайцеву от Сарайки Оккамы." И по кругу вилось "Судьба заставит нас расстаться, но не заставит разлюбить", и наискось "Вспомни наши дни в Вашингтоне."
Мозг Хряпова работал на максимально доступных ему оборотах, на лбу выступила испарина. Перед глазами маячила совершенно секретная утренняя ориентировка. "Сдать или не сдать? Вот в чем вопрос." - лихорадочно билось в черепной коробке. Можно получить орден, а можно и попасть в мясорубку. Начнут крутить: откуда, где, кто?
Дед Хряпова в свое время, пропив совхозных овец, попросил политического убежища в Монголии. Этот тщательно скрываемый факт висел всю жизнь дамокловым мечом над головой Хряпова.
Утопить айфон в канале? Но тогда придется топить и сержанта Жумангулова. А ну как не подчинится?
Решение полыхнуло высверком молнии. Убить сразу всех зайцев. Избавиться от айфона и подложить свинью Старшему Брату.
* * *
Бессменный Митрич поглядывал в окно, где уже на восьмой круг заходил непонятный мент с узкими глазами и приметной большой бородавкой на лбу в виде фаллоса. Когда загадочный служивый ринулся к переполненной урне у входа и начал что-то лихорадочно в нее закапывать, Митрич соколом выметнулся из двери и жестоким приемом из арсенала СМЕРШ пнул в оттопыренный зад.
Через минуту все было кончено. Руки Жумангулова были связаны его же ремнем, пуговицы на штанах оборваны и сами штаны спущены до щиколоток.
Лейтенант Хряпов наблюдал провал в боковое зеркало "лунохода". Трясущимися руками он завел двигатель и, повизгивая от предстоящего ужаса, поехал в Министерство внутренних дел.

(В этом месте у автора задергались в тике веко и щека. И он отложил в сторону перо от греха подальше.)

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ ЧАСТЬ

Третий час в комнате отдыха при включенном генераторе помех совещались два силовых министра. Двумя часами раньше отсюда вышел заплаканный министр здравоохранения. Будучи председателем Государственной Комиссии по борьбе с эпидемией клептомании, поразившей страну, он пришел с очередным докладом к Самому, где и углядел айфон. Прощаясь, министр, как бы в порыве верноподданических чувств, приник на секунду к Страшнозайцеву, чуткие пальцы бывшего хирурга сами собой, без участия мозга доделали все остальное.
Теперь силовикам предстояло решить главное - как все это подать Хозяину.
Не обошлось без легкого спора, в процессе которого министр МВД прокусил кисть руки министра безопасности, а тот, в свою очередь, надорвал ухо главному милиционеру.
Дело усугублялось еще и тем, что при обысках у Жумангулова и Митрича были обнаружены дополнительные улики.
Министр безопасности, присутствовавший на обыске у Митрича, побелел и спал с лица, когда обнаружились тапочки с золотым шитьем. Но старый волк разведки Митрич всё понял мгновенно. Он успокаивающе опустил веки и на вопрос старшего оперативника презрительно и отважно заявил: "Нашел. На кремлевской помойке. Шел мимо и нашел." После чего намертво стиснул оставшиеся шесть зубов. "Старая школа. Теперь таких не делают." - благодарно подумал министр.
У Жумангулова нашли казахские порнографические журналы, от которых явственно несло душком казахстанской разведки.
Свидетелей необходимо было спрятать и спрятать надежно.
В секретном институте министерства безопасности Жумангулову была сделана пластическая операция. Вырезали приметный фаллос на лбу и заодно поменяли пол.
Жумангулов чувствовал себя бодро, но несколько неуверенно из-за смены пола и из-за того, что вместо привычного и родного имени Тюлеген, его теперь звали Эсмеральда.
С Митричем было сложнее и, в то же время, проще. Общий наркоз он мог не выдержать, поэтому ему просто набили морду до неузнаваемости. Старый чекист перенес процедуру стойко.
Они были направлены в бессрочную командировку под видом супружеской пары в приморский город Анадырь.
Чтобы уж закончить эту линию, скажу: в Анадыре Жумангулов неожиданно сделал стремительную карьеру городской кокотки и женщины-вамп. Он открыл литературно-артистический салон, где по понедельникам и пятницам собирался весь бомонд Анадыря.
Митрич отпустил белые бакенбарды до плеч и вжился в роль мажордома, поражая аборигенов умением материться на нескольких европейских языках.
* * *
Два министра замерли по стойке "смирно". Кабинет заливал мягкий, приглушенный свет настенных светильников, выполненных в виде голых женщин. Уютный сумрак ласково притаился на матовой коже мебели.
Страшнозайцев остановился на входе. Одним общим взглядом отметил лежащие на приставном столе айфон и тапочки, а также яркую белизну бинтов на министрах.
Взгляд его потеплел. Смахнув украдкой слезу, он уверенным шагом прошел несколько раз по кабинету, потом приобнял за плечи своих верных соратников:
- Не жалеете вы себя в работе, - и, погрустнев, добавил, - как, впрочем, и я.
Их лица построжели, затвердели вдруг гранитно, стальные взгляды устремились в неведомое Завтра. И откуда-то из головокружительных стратосферных высей донесся едва слышно торжественный неземной хорал:
"Суровые годы проходят..."

И в этом всеобщем парадизе духа никто не заметил, как испив водицы через собственноручно изготовленный фильтр, тихо отходил в горний мир Рызлов. Взор его был чист и светел.

Наступил час, когда все слова уже сказаны и остается только плакать. (Мохаммед Маджуб)

(В этом месте автор облегченно вздохнул и широким жестом сеятеля зашвырнул карандаш под диван.)
E N D

В связи с чем и готовлю здесь запасной аэродром. Не хотелось бы потерять кое-какой контент оттуда. Местный сервис непривычен, потому неудобен.
Возможность контактов временно отключена.