Я люблю стоять на балконе предпоследнего этажа нашего маленького уютного особнячка в центре Москвы, опираясь локтями на перила кованого бортика, разглядывая синее-синее небо без единого облачка и соря пеплом сигареты на блестящие крыши дорогих автомобилей, припаркованных внизу. Иногда прибегает охранник в двубортном костюме, обмахивает мягкой тряпочкой испачканные мной машины, поднимает взгляд наверх и шутливо грозит мне пальцем. Я отмахиваюсь, улыбаясь, иди, мол, Митрич, занимайся своим делом, не мешай.

Запуская правую ладонь в волосы и взъерошивая собственную прическу, я разглядываю редких прохожих, заблудившихся в тихих и узких переулках. Куда они спешат? Зачем? К чему эта суета. Сигарета потрескивает последней затяжкой, моя борода щекочет ладонь, поднесшую маленький табачный тубус ко рту. Я выдыхаю несколько дымных колечек, вдавливаю окурок в массивную бронзовую пепельницу, бросаю последний взгляд на окна соседнего особняка, где шикарно одетая барышня каждый день работает с деловыми бумагами, и покидаю балкон.

Прохожу по облицованному отшлифованным до блеска камнем коридору и легко ступаю на устланный ковром пол небольшой полутемной комнаты. Опускаюсь в мягкое кожаное кресло, устраиваюсь поудобнее, кладу ногу на ногу, закидываю руки за голову и мечтательно смотрю в потолок, испещренный маленькими трещинками и щербинками, которые складываются в занятный узор. Я ловлю вдохновение, жду свою музу, слегка покачивая замшевым тапочком в такт доносящейся откуда-то из глубин особняка легкой джазовой музыке.

В комнате появляется симпатичная стройная девушка – строгая одежда, волосы убраны в пучок, лицо приветливое, взгляд живой и заинтересованный. «Настенька, - говорю я. – Будь любезна, сделай чаю». Она отвечает легким кивком головы и уходит куда-то вглубь здания, в помещение, где стоят банки с заморскими чайными смесями и маленькие фарфоровые чашки. Ее легкие шаги удаляются тихим стуком каблучков, не заглушая по-прежнему играющий джаз. Кто же из обитателей нашего особняка завел музыку? А впрочем, неважно.

Звуки здесь приглушенные, свет едва проникает сквозь легкие шторы на высоких окнах. Все здание словно погружено в сонную негу. Старинный особняк не терпит излишней суетливости. Здесь все должно происходить медленно, плавно, тягуче… Появляется Настенька с чашкой ароматного черного чая. Но это не все. Также она принесла телефонный аппарат. «Просят», - извиняющимся тоном говорит она. Слегка недовольно я беру в ладонь гладкую черную трубку телефона, подношу к уху, выслушиваю все, что хотят мне сказать, и обещаю перезвонить позже.

Настенька удаляется – у нее достаточно дел, чтобы не мельтешить перед глазами. Я, зажмурив глаза, делаю первый глоток горячей вкусной жидкости. Ах, хорошо. Ставлю чашку на стол и кладу руку на клавиатуру современной печатной машины. Сейчас, вот прямо сейчас должны политься легкие строки. Они закружатся черными значками по белому листу в венском вальсе, заиграют многозначными метафорами, заблестят огранкой синекдох, запрыгают сравнениями и олицетворениями – чудо рождения текста! Но… ничего не происходит.

Ничего не происходит, ибо в кабинет, разрывая сонную элегию энергичными и хлесткими шагами, входит Ирина. Она гневно, словно богиня войны на старинной фреске, взирает на меня красивыми голубыми очами. «Готово?», - нервно вопрошает она. «Нет, - сокрушенно качаю головой. – Нет, душа моя, я сегодня не настроен». Ирина – о, Ирина! – начинает изрыгать ругательства, достойные портового кабака, воздевает руки к потолку и трижды проклинает меня, обещая материальные бедствия, душевные страдания и тяжелый разговор о главном.

И вот так каждый день. Каждый божий день. Каждый сраный, ублюдочный, блядский день. Потому что я – жалкий офисный раб, окопавшийся в небольшой конторке, которая ютится в трех маленьких комнатках на третьем (если считать полуподвал) этаже старого (в пожароопасном, кстати, состоянии) особняка, запрятанного (так, что хуй найдешь, курьеры вечно заблуждаются) в забитых опизденевшими автомобилями других офисных крыс переулках центра Москвы. Заебло все это – сил нет. Хорошо хоть балкон есть. Пойду покурю, кстати. Блядь… Нахуй.