Мих. Лисицын

Древле-христианские песнотворцы

Следуя примеру Спасителя, Церковь всегда уделяла в своем богослужении видное место песнопениям. «И воспевше изыдоша в гору Елеонскую», — говорится в Евангелии от Мар­ка (зач. 64, гл. 14 ст. 26). Первоначальное христианское богослужение составлялось из пения псалмов. «Исполняйтеся Духом, глаголюще себе во псалмех и пениих и песнех ду­ховных: воспевающе и поюще в сердцах ва­ших Господеви» (К Ефесеом, зач. 229, гл. 5 ст. 18-19).

Религиозное песнопение входило в состав богослужения с самых древних времен. Еще псалмопевец Давыд восклицал: «Пойте Богу нашему, пойте; пойте Цареви нашему, пойте!» (Пс. 46, 7) и в другом месте: «Пою Богу моему, дондеже есмь» (Пс. 145, 2). Часть ветхозавет­ных псалмов сохранилась и у христиан. Из­вестный псалом «На реце вавилонстей» (Пс. 136) составлен пророком Иеремией. Иудеи пели псалом пребывая в плену Вавилонском. Христиане одухотворили этот псалом, относя содержание его к небесному Иеросалиму, ко­торого люди лишаются грехов своих ради. Этим пением мы умиляем свою душу и распо­лагаем ее к покаянию. Посему исполняется псалом накануне Великого поста.

Христиане времен апостольских воспевали и другие ветхозаветные песнопения, применяя их к новозаветным чувствованиям. Так, например, песнь Моисея, в коей воспевалась ра­дость освобождения от египетского рабства, применяется нами как гимн избавления от рабства дьявола, а чудесный переход иудеев чрез морские воды относится к водам креще­ния. Песнь Анны-пророчицы, матери Самуила, относится к состоянию Церкви Христовой: как бездетная Анна была в унижении, а после ро­ждения Самуила возвеличилась, так и Церковь Христова чрез унижение и гонение идет к воз­величению и прославлению.

Песнь Ионы-пророка и песнь трех отроков, брошенных в пещь огненную, прообразуют торжество Церкви Христовой. Как не погиб пророк Иона, не погибли три отрока, так не погибнет и Церковь Христова, несмотря на все гонения.

С апостольских времен христиане употреб­ляли песнопения, вошедшие в содержание Евангелия. Так, употреблялась изреченная Спасителем молитва «Отче наш», заповеди блаженства, песнь Богородицы «Величит душа моя Господа», песнь св. Захарии «Благословен Господь». Приветствие архангела Гавриила: «Радуися, Обрадованная, Господь с Тобою, благословена Ты в женах» (Лк, зач. 3, гл. 1 ст. 28) положило основание молитве «Богородице Дево». Со времен апостольских употреблялось при богослужении славословие ангелов, воспетое ими при рождении Спасителя: «Слава в выш­них Богу и на земли мир, в человецех благово­ление». С древних времен употребляется за богослужением молитва Симеона Богоприимца: «Ныне отпущаеши раба Своего, Владыко, по глаголу Твоему с миром» (Лк. 2, 29). Таким образом, древнейшие из христианских песно­творцев — это Матерь Божия, пророк Захария и Симеон Богоприимец, говорившие от Духа Свята.

Кроме вышеуказанных евангельских пес­нопений, с древнейших времен употреблялись и другие молитвословия. Скромности ради, творцы песнопений старались имена свои со­хранять в тайне. И только имена некоторых чтимых, как святые, нам сохранила Церковь. Так, на основании слов Спасителя: «шедше научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святаго Духа», св. Игнатием Богонос­цем (1 в. по Р. X.) было составлено краткое славословие: «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу и ныне и присно и вó веки веком. Аминь».

Первые века христианства были не особен­но благоприятны для развития христианского песнотворчества, но все же и после св. апосто­лов, изложивших богослужебные чины, а осо­бенно литургию, песнотворцы не переводи­лись в христианской Церкви. Среди них в век послеапостольский известны св. Игнатий Бо­гоносец, Иустин Философ, Климент Александрийский и др. Св. Игнатий ввел антифонное пение, а Климент написал много гимнов, послуживших образцами для последующих творцов песнопений. Некоторые из них сохра­нились целиком и до наших дней.

Благоприятная пора наступила в IV веке. Внешние враги Церкви были поражены. В противовес еретикам, защитники веры стали излагать основы вероучения в поэтических гимнах. Появились высокообразованные пес­нотворцы. В противовес еретику Вардесану писал св. Ефрем Сирин, Арию — святители Афанасий и Василий Великие. Св. Василию Великому принадлежит множество отдельных молитв и песнопений, умиляющих души молящихся и по сие время.

Кому не известны слова, которые мы так часто слышим в храме: «Иже на всяко время и на всяк час на небеси и на земли поклоняемыи и славимыи, Боже Благии, долготерпеливе и многомилостиве. Иже праведники любя и грешных милуя. Иже всех зовыи ко спасе­нию, обещания ради будущих благ. Сам Гос­поди приими молитвы наша в час сей». А ведь эти слова подсказаны нам боговдохновенною душою св. Василия Великого. Или кого не умиляют и не трогают слова великопостной молитвы: «Господи и Владыко животу моему, дух уныния и небрежения, сребролюбия и празднословия отжени от мене»? Эта молитва на­писана современником св. Василия Великого, св. Ефремом Сирином.

Века IV, V, VI и VII были чрезвычайно бо­гаты песнотворцами. Кому не известны творе­ния святых отец Церкви нашей: св. Иоанна Златоустого, Иоанна Дамаскина и прочих высокообра­зованных защитников Церкви Христовой в дни еретических нападений? Впрочем, Дух Божий и некнижных и неодаренных делал, подобно св. апостолам, мудрыми и даровиты­ми. Таков, например, св. Роман Певец (жил в V веке), украсивший церковное бого­служение многими песнопениями. Из его ду­ши, озаренной благодатью Господней, вылил­ся кондак в честь праздника Рожества Хри­стова: «Девая днесь Пресущественнаго ражда­ет».

Этим тропарем умилялись миллионы ве­рующих, умиляемся и мы в настоящее время. При самой простой форме изложения, песнь эта, называемая кондаком, заключает в себе глубокие мысли. С одной стороны, крайнему уничижению подвергается Превечный неприступный Сын Божий, Который по наи­тию Св. Духа родившись от Пресвятой Девы Марии, полагается на земле в вертепе, а с другой — Он прославляется ангелами, смиренны­ми пастухами и восточными мудрецами. Весь кондак проникнут высокой духовной радостью о рождении Отрочати Младаго Превечнаго Бога.

Роман Певец сложил множество кондаков и тропарей на различные праздники. Марк Ефесский называет Романа чудным творцом кондаков; во вселенской Церкви Ро­ман за свой дар называется «Сладкопевцем».

А вот перед нами другой песнотворец, живший через сто с лишком лет после св. Романа, — это св. Софроний, патриарх Иеросалимский. Каж­дый раз за вечерним богослужением мы слы­шим его песнопение: «Свете тихий». Оно было состав­лено при следующих трогательных обстоя­тельствах.

В начале VII века, когда жил св. Софроний, появилось магометанское вероучение, причи­нившее Церкви Христовой много бед. Постра­дала и Церковь иеросалимская, в коей св. Софроний был предстоятелем. С горестью ви­дел св. Софроний, как тьма магометанства, словно внезапно нашедшая туча, обволакивала христианский мир. Уже потух свет христиан­ского учения в Аравии, северной Африке, тьма магометанства простерлась над Сирией и Па­лестиной. Святой град Иеросалим и Гроб Господень достались во власть неверных. Предание рассказывает, что однажды св. Софроний, обуреваемый грустными чувствами, сидел на склоне горы Елеонской и смотрел оттуда на закат солнца. Тихо и мирно было в природе, в противоположность тому, что совершалось в мире людском. Тихий вечерний свет перено­сил мысль св. Софрония к Спасителю нашему и Господу Исусу Христу. И вот из этого со­поставления бури и грозы в море житейском, и тишины и благорастворения в природе, скорби от тяжелых переживаемых событий и надежды на Господа Исуса Христа, из сопоставления этих мыслей и чувств и родилась в душе св. Софрония песнь «Свете тихий».

Вот почему эта песнь производит на нашу душу впечатление и торжественности, и чего-то печального, какой-то тихой скорби. В ней запечатлелась скорбь св. Софрония и, несмот­ря на тысячу триста лет, отделяющих нас от него, эта скорбь передается и нам. Прошли века, а эта чудная песнь жива и умиляет души верующих и теперь так же, как в дни св. Соф­рония.

Трогательны также черты из жизни третье­го песнотворца описываемого времени – это св. Иоанна Дамаскина. Св. Иоанн жил столе­тие спустя после св. Софрония (673-777). Ма­гометане, завладев Сирией и Палестиной, об­разовали несколько халифатов или княжеств. Св. Иоанн был подданным Дамасского халифа и занимал должность первого министра. В Ви­зантии в то время царствовал иконоборец Лев Исаврянин. Св. Иоанн, будучи вне власти ви­зантийских императоров, смело обличал ико­ноборчество. Он писал целые сочинения в за­щиту святых икон. Не будучи в состоянии повре­дить св. Иоанну прямыми путями, иконоборцы решили погубить его хитростью. Лев Исавря­нин приказал приготовить своим скорописцам подложное письмо, в котором будто бы св. Иоанн предлагал Льву Исаврянину средства овладеть городом Дамаском. Дамасский ха­лиф, получив подложное письмо и не разобрав дела, в гневе приказал отсечь Иоанну Дамаскину правую руку.

Горько было Иоанну Дамаскину, особенно горько от той мысли, что он страдал невинно. К вечеру гнев халифа утих и, по просьбе св. Иоанна, ему вернули отсеченную кисть правой руки. Св. Иоанн, затворившись в своей опочи­вальне, всю ночь молился пред иконой Бого­родицы, прося, чтобы она едина Чистая, еди­на Благословенная, обнаружила его невинов­ность пред халифом.

Долго молился Иоанн, пока от усталости и изнеможения не уснул. И увидел во сне Бого­родицу, которая приказала ему приложить от­рубленную часть руки к остальной и перевя­зать ее. Иоанн так и сделал. Свершилось чудо: рука приросла и оживилась. В радости св. Ио­анн воспел песнь «Твоя победительная десни­ца боголепно в крепости прославися...». Это — нынешний первый ирмос первой песни перво­го гласа. По поводу своего чудесного исцеле­ния св. Иоанн воспел и другую песнь в честь Богородицы: «О Тебе радуется обрадованная всякая тварь»[1].

В память своего исцеления Иоанн Дамаскин сделал серебряное изображение кисти руки и прикрепил его к своей иконе Богороди­цы (отсюда изображение так называемой «Богородицы-Троеручицы»). Халиф, поражен­ный чудом, простил Иоанна. Св. Иоанн, убе­дившись на опыте собственной жизни как не­прочны все земные блага, раздал все свое имущество бедным, а сам отправился в оби­тель Саввы Освященного, что находится близ Иеросалима. Бывший градоначальник Дамаска и любимый друг халифа превратился в послушника далекого монастыря. Там, в тиши уединенной, св. Иоанн написал погребальные песнопения, которые поются и теперь. Ему принадлежит всем известное песнопение «Со святыми покой».

Св. Иоанн обогатил Церковь Христову множеством церковных песнопений. Он напи­сал до 64 канонов, в том числе канон на Роже­ство Христово («Спасе люди»), на Богоявление Господне («Спасителю Богу»), службу в день Пасхи и, наконец, Октай, принятый за руково­дство всей православной восточной Церковью[2].

Патриарх иеросалимский Косма, сотова­рищ с детства св. Иоанна, посвятил св. Иоанна в сан пресвитера. Сам Косма написал тоже много канонов, поемых на утрени, отчего и называется он «творцом канонов». Так им на­писаны, например, известные ирмосы «Волною морскою».

Но не только лица духовные были состави­телями священных песнопений. Всем, напри­мер, известно песнопение: «Единородныи Сын, Слово Божие, безсмертен Сыи, изволивыи спасения нашего ради воплотитися от Святыя Богородицы, и присно Девы Марии непрелож­но вочеловечивыися. Распятся Христе Боже, и смертию на смерть наступивыи, Един Сыи Святыя Троицы, спрославляемыи Отцу и Свя­тому Духу, спаси нас». Сие песнопение было составлено императором Юстинианом Вели­ким, царствовавшим между 527 и 565 гг.

Для Церкви Христовой это было тяжкое время. Еретики-монофизиты разделили импе­рию на два враждебных лагеря. Составленное Юстинианом песнопение примирило всех, кроме упорных, ибо дало краткие, но точные определения догмата Боговоплощения. В этой песни Юстиниан изложил, что Исус Хри­стос был истинным Богом, ибо он называет Его Одним из Святой Троицы, Единородным, а также, что Спаситель наш был и истинным человеком. Исус Христос изволил воплотиться непреложно, т. е. самым истинным, самым на­стоящим (а не ложным, как утверждали монофизиты) образом, вочеловечиться. Мало того, Христос соизволил и быть распятым, умереть, но Своей смертью попрать смерть.

Георгий Писидийский в 626 г., по случаю освобождения Константинополя от варваров, написал акафист Богородице, первый кондак которого «Взбранной воеводе победительная» известен каждому христианину. А кого не тро­гал заключительный кондак этого акафиста, составленного Георгием Писидой, — «О, всепетая Мати»?

Исполняемые во время богослужения пес­нопения отличаются глубоким содержанием.

В простой, общедоступной форме они изла­гают догматические основы истинной веры Христовой. Достаточно вникнуть в смысл пес­нопений любого праздника, чтобы понять, какое глубокое значение имеют исполняемые песнопения.

Творцами этих песнопений были люди вы­сокой духовности, посему нужно с особенной бережностью сохранять плоды их религиозно­го вдохновения.

Из журнала «Родная Старина: Древле-православный исторический вестник». №13. Рига, 1933.

Староверец (И.Н. Заволоко)

ДРЕВЛЕ-ПРАВОСЛАВНОЕ ПЕНИЕ

(Исторический очерк)

             В старообрядчестве общепринятым счита­ется «знаменное пение» или, как его называют, «знаменный распев». По свидетельству исто­рии это пение является памятником далекой старины.

«Первие же убо беша в начале сего знамени творцы и церковнии песнорачители, во сто­личном богоспасаемом граде Киеве», — гово­рит старец Александр Мезенец, певец и учи­тель XVII века. «По неколиких же летех от Киева сие пение некими люборачители принесеся до великаго Новаграда. От великаго же Новаграда распростреся и умножися толиким долговременьством сего пения учение, во вся грады и монастыри великороссийския епархии и во вся пределы их»[1].

Древнейшей формой русского церковного пения следует признать так называемое пение кондакарное. До известной степени, его про­исхождение является весьма загадочным. Ни­где вне Русской земли не найдено подобных кондакарным певческих книг. И в самой Руси пение это представлено пятью рукописями XI-XIV веков, после какового времени кондакар­ное пение исчезает вовсе. Главнейшими осо­бенностями кондакарного изложения, по со­хранившимся памятникам, являются:

1. наличность ряда музыкальных знаков для пения отдельных слогов с повторением гласных звуков под каждым знаком;

2. вставные звуки между этими гласными, как напр. х, в, н, у, отчего иногда получаются продолжительные вставки, вроде следующих: хавоуаиавоуа, хивоуи, вуохохо, хаха, неуе, неее и т.д.;

3. присутствие музыкальных формул, не связанных с текстом, как: неагие, анагиа, нана, неанес и т.д., особенно в слове «аллилуиа» достигающих большой сложности;

4. знаки и буквы среди текста, к нему не относящиеся, т. наз. мартирии, понимаемые обыкновенно, как показатели лада;

5. изложение напева посредством двояко­го рода знаков, из которых одни близко напо­минают хирономические знаки (графическое изображение движения руки для указания ме­лодических оборотов), а другие более простые по начертанию, значение которых неизвестно.

Осколками кондакарного пения являются так называемые аненайки, которые исполня­ются старообрядцами до сих пор. Но главной формой, получившей в дальнейшем прочное и устойчивое положение, была другая система, которую можно назвать стихерарной. Основ­ная форма — стихера — была частично подра­жанием ветхозаветного псалма, но с большим эпическим спокойствием в изложении. В пол­ном соответствии формировался и музыкаль­ный элемент отхода от намеренно сложной ткани к более простой, от сложной мелизматической (мелизмы — украшение мелодии) фор­мы к певучей мелодии, и даже тому, что мы называем речитативом, чтению нараспев. На первом месте здесь был уже не звук, а слово. В основу стихеры была положена строфная форма — с одной стороны, отсутствие мелиз­мов — с другой, и заключение, как припев — с третьей.

Древнейшей формой этой системы является знаменный распев, который название получил от способа своего нотописания знаменами, крюками или столпами («столповое» пение). В основании знаменного пения лежит 8 гласов, принятых восточной Церковью. В XI веке по­являются на Руси и свои «роспевщики» — творцы песнопений, которые «вельми знаменнаго пения распространили и наполнили».

Это подтверждается теми службами рус­ским святым, которые в значительном количе­стве внесены в певчие книги в XII и XIII веках. Таковы певческие изложения служб князьям Борису и Глебу (перенесение мощей в 1072 г.), Феодосию Печерскому (1108 г.) и др.

Греческий элемент с течением времени все более слабеет в русском богослужебном пе­нии. Появляются русские учителя пения. В 1137 году подвизается некий Мануил. Владычество татар, конечно, несколько замедлило даль­нейшее развитие знаменного распева, но не привело его в совершеннейший упадок. Со­хранившиеся памятники XII и XIII веков за­ставляют думать противное.

XV-XVI века — период расцвета древне­русской культуры. Греческий элемент раство­рился в самобытном творчестве русского на­рода.

Появляется целая плеяда опытных певцов и распевщиков. В старинной рукописи мы нахо­дим следующие строки: «мы грешнии — от не­коих слышахом про старых мастеров: Феодора, по прозвищу Христианина, что был зде в царствующем граде Москве славен и пети го­разд знаменному пению; мнози от него научишася и знамя его доднесь славно; и от ученик его слыхали, которые с нами знахуся, что де он, Христианин, сказывал своим учеником, что в великом Новеграде были старые мастеры Савва Рогов да брат его Василий, во иноцех Варлаам, родом Карелянин, и после де того Варлаам бе митрополитом во граде Ростове; был муж благоговеин и мудр зело, пети был горазд знаменному и демественному пению был роспевщик и творец. И у того брата его, у Саввы, были ученики вышереченный поп Христианин, да Иван Нос, да Стефан, слыл Голыш. И тот Иван Нос да Христианин были в царство благочестиваго царя и великаго князя Ивана Васильевича и были у него с ним в сло­боде Александрове. А Стефан Голыш тут не был, ходил по градам и учил Усольскую стра­ну; и у Строгановых учил Ивана, прозвище Лукошко, а во иноцех был Исайя. И мастер его Стефан Голыш много знаменнаго пения роспел; а после него ученик Исайя, тот вельми знаменнаго пения распространил и наполнил. От тех же Христианиновых учеников слыша­хом, что де он им сказывал про стихеры Евангельския: некто де во Твери дьякон бе зело мудр и благоговеин, тот де роспел стихеры Евангельския; а псалтырь роспета во великом Новеграде, некто был инок именит Маркел, слыл Безбородой; он же сложил канон Никите, архиепископу Новгородскому, вельми изящен. А триоди роспел и изъяснил Иван Нос; он же роспел крестобогородичны и богородичны минейныя»[2].

Огромной реформой явилось в середине XVII в. изобретение Иваном Акимовым Шайдуровым особых красных помет (для указаний звуков разной высоты).

Плодами творчества русских мастеров бы­ли: «перевод», «ин перевод», «ин роспев», «большой роспев», «большое знамя», «малое знамя», «путь» (усольский, соловецкий) и др. В особенности широкое распространение и при­менение получили различные переводы в на­чале XVII в., с учреждением на Руси патриар­шества, требовавшего более торжественного, развитого мелодически и разнообразного пе­ния[3].

Разнообразие мелодических распевов нис­колько не было в ущерб достоинству церков­ного богослужения; все их мелодии «построены в характере того или другого гла­са, совершенно удерживают в себе силу старого знаменного пения и только многоразлично меняют наружную его сторону, широту и со­четание звуков»[4].

Получив от греков и болгар первые уроки богослужебного пения, наши предки вырабо­тали особенный стиль и характер церковного пения. Это дало основание автору предисловия к одному стихерарю начала XVII века считать знаменный распев явлением чисто русским. «Во всех греческих странах и в Палестине, и во всех великих обителех пение отлично от нашего пения, подобно мусикийскому, мы же грешнии мним, изложено сие наше осмогласное знаменное пение некоими премудрыми русскими риторы, паче же достоит рещи, вдохновением Святаго и Животворящаго Ду­ха, наставляемым на дело сие»[5]. Ни один природный грек, — говорит Д. Разумовский, — не решится признать знаменный распев за пение своей отечественной церкви; сличение греческого и знаменного распева также указывает на разли­чие[6].

Но вот заканчивается XVII век. У русских людей начинает падать религиозное чувство. Монастырский уклад жизни уже не по харак­теру ослабевших духом. Службы начинают казаться чересчур продолжительными. Отсюда первое послабление — отмена Никоном земных поклонов в Великом посту.

«Меня и самого за то гоняли безумнии, — говорит протопоп Аввакум, — долго де поешь единогласно, нам де дома недосуг. Я им гово­рю: пришел ты в церковь молиться, отверзи от себя всяку печаль житейскую, ищи небесных. О, человече суетне! Невозможно оком единем глядеть на небо, а другим на землю. Так меня за те словеса бьют, да волочат, а иные в ризах не щадят. Бог их бедных простит».

До такой остроты доходило столкновение сторонников нововводств и послаблений с за­щитниками благочестивой старины и устава. В городах и селах, в боярских домах и на улицах шли прения жестокие.

Растет влияние киевских ученых, близких к униатским кругам. В церковную жизнь вры­вается чуждая струя западных течений. Латин­ский и протестантский Запад начинает снаб­жать нас образцами произведений искусства, вдохновляемых совсем другими идеалами.

Дешевые эффекты, слащавость произведе­ний итальянского оперного стиля (влияние Сарти) покоряют сердца перерядившихся во французское и немецкое платье русских лю­дей. Строгий, глубоко выдержанный знамен­ный распев заменяется песнопениями полу­светского характера, построенными по зако­нам западной музыки. Воспитанный на деше­вых эффектах, вкус не мог оценить всю красо­ту древних напевов. Партесное (многоголос­ное) пение сменяет унисонный знаменный распев, который вместе с древней иконой ухо­дит в далекие старообрядческие скиты и си­бирские дебри.

В городских же центрах растет увлечение «мусикийским художеством».

Тщетно пытались бороться с новыми вея­ниями ревнители старины и церковного искус­ства, указывая, что в новом пении «подоболепнаго гласу несть, несть и чину», что оно «шум и звук издающе, токмо несведу­щим благо мнится, сведущим же неисправно положено быти разумеется».

Напрасно указывали на то, что «в партесном многоусугублении исполнение соверша­ется с движением всея плоти, с покиванием главы, с помаванием рук» и «с висканиями безчинными».

По воле Божьей, сторонники старины и са­мобытности остались в меньшинстве и были жестоко наказаны («Соловецкое сидение», казнь стрельцов, Аввакума и иных). Древнее искусство, казалось, исчезло навсегда. Разви­лись новые формы искусства на началах за­падно-европейского реализма. Члены Синода посещают придворную итальянскую оперу и ведут себя совершенно по-светски: «Св. Синод были на вчерашнем представлении, и они хо­хотали до слез вместе с нами» — пишет импе­ратрица Екатерина II[7].

Занимающиеся изучением церковного пе­ния эпохи реформ XVIII века приходят в удив­ление изуродованностью языка («польския вирши»), изысканно вычурною бессодержательностью песнопений того времени. Увле­чение было так сильно, — говорит С. Смолен­ский, — что даже внешность церковных певцов, прежде бородатых и одетых в полукафтанье, была изменена переодеванием их в польскую одежду с закинутыми назад разрезными рука­вами[8]. Дворовых девок стригли, одевали в муж­ское платье и они пели в церквах. В церквах слушатели забывались до того, что начинали аплодировать[9]. В церкви за богослужением пели, например, басовую арию жреца из оперы Спонтини «Весталка» на слова «Тебе поем, Тебе благословим», под во­кальный аккомпанемент обоих клиросов. Из оратории Гайдна составлена была «Херувим­ская»; мотивы Моцарта слышались в свадебных концертах; пели «О, всепетая Мати» на музыку хора жриц из «Ифигении» Глюка[10]. Клиросы обратились в какие-то кон­цертные эстрады, на которых «вскоре стало дозволенным столь многое, что в настоящее время даже странно предположить, что подоб­ные сочинения могли когда-либо раздаваться в православных храмах»[11].

Так, на мотив «Вниз по матушке по Волге» Старорусским были написаны «Волною мор­скою», канон на «Знамение»[12].

Оратория «Тебе Бога славим» исполнялась под аккомпанемент колоколов, барабанов, пу­шечных выстрелов (10 орудий) и сопровожда­лась фейерверком. Основной смысл бого­служения был забыт. Больше всего стремились к внешнему эффекту. С того времени в певче­ский обиход вошли «Отче наш» — птичка, «Благослови душе моя» — волынка, «Господи помилуй» — кабинетное и т. д. Увлечение за­падно-европейской музыкой и «обмирщение» церковного песнопения у новообрядцев про­должается до наших дней.

Не всех, правда, удовлетворяет такое теат­ральное пение. Известный русский композитор П.И. Чайковский в своем письме к ректору Киевской духовной Академии пишет следую­щие строки: «Не входя в исторические под­робности, вкратце скажу лишь, что у нас с конца прошлого века привился приторно сла­щавый стиль итальянской школы, не удовле­творяющий, по моему мнению, вообще, усло­виям церковного стиля, но в особенности духу и строю нашего православного Богослужения. Это тем более прискорбно, что до нас дошли коренные напевы древне-русской Церкви, носящие в себе все элементы не только общей музыкальной красоты, но и совершенно само­бытного церковного музыкального искусст­ва... Скрепя сердце выслушал я в прошлое воскресение (26 сентября) то странное мазуркообразное, до тошноты манерное тройное «Господи, помилуй», но когда закрылись цар­ские двери и певчие стали исполнять пошло сочиненный, преисполненный неприличных для храма фокусов, построенных на чужой лад, длинный, бессмысленный концерт, я по­чувствовал прилив негодования, которое чем дольше пели, тем больше росло»[13].

Видимо, не одни только старообрядцы помнят слова св. Иоанна Златоустого, который говорит «несчастный, тебе бы надлежало с трепетом и благоговением повторять ангель­ское славословие, а ты вводишь сюда обычаи плясунов, махая руками, двигаясь всем телом. Твой ум помрачен театральными сценами, и что бывает там, ты переносишь в церковь».

За последние годы стали и среди старооб­рядцев появляться любители ненужной новиз­ны и партесного пения. Опыт истории, види­мо, забывается. Пусть наше пение порой быва­ет и шероховатое (в годы гонений трудно было улучшать пение), но зато оно благоговейно, строго, преисполнено возвышенности и мо­литвенного настроения.

Наше знаменное пение издревле принято св. Церковью, наш долг сохранять его в чисто­те, а не гнаться за вычурностью, в которой на­чинают разочаровываться уже многие.

Мы обладаем драгоценнейшим золотом, и бессмысленно менять его на сомнительный металл. Не нравиться наше пение может лишь тем, в ком слабо чувство древлеправославия и отсутствует национальное самосознание. По­рицать его могут лишь лица, ищущие в храме не умильного молитвенного настроения, а ве­селого развлечения, которые хотят в храме услышать какую-нибудь «птичку» и прочие произведения, которым не место в храме Божием.

Мы же будем бережно охранять драгоцен­ное наследие прошлого, наше одноголосное знаменное пение.

«В церкви бо, — по словам Златоуста, — ни­что же безчинно, но паче в церкви единому подобает гласу быти всегда, якоже единому сущу телу... И еже поеши, един поеши. И аще вси возглашают, аки от единых уст глас изно­сится»[14].

Из журнала «Родная Старина: Древле-православный исторический вестник». №13. Рига, 1933.

И.Н. Заволоко

СВЯТЫЕ ОТЦЫ О БОГОСЛУЖЕБНОМ ПЕНИИ

            Пение — самая существенная часть бого­служения. С времен апостольских ему усвоялось самое высокое благодатно-воспитательное значение. Св. апостол Павел видит в духовном песнопении одно из средств к возгреванию даров Духа Святого.

«Исполняйтесь Духом, — пишет он, — назидая самих себя псалмами и славословиями, и песнопениями духовными, поя и воспевая в сердцах ваших Господу» (Ефес. 5. 18-19). Отцы Церкви всегда смотрели на духовное пе­ние, как на один из лучших проводников в умы людей познаний о Христе, как на одно из самых действенных средств к назиданию хри­стиан, к наставлению их в истинах христиан­ского вероучения. При помощи пения отцы Церкви весьма успешно боролись с еретиками. Так, в Константинополе св. Иоанн Златоуст противопоставил арианам певцов из своей па­ствы.

То же сделал в Сирии св. Ефрем Сирин против последователей еретика Вардесана и ученика его Армения. В Александрии много заботился об улучшении пения архиепископ св. Афанасий Великий.

Насколько умиротворяюще действует ду­ховное песнопение, можно судить по следую­щему случаю. Ариане послали однажды вои­нов в церковь, чтобы схватить там св. Афана­сия. Воины вошли в храм, но пораженные кра­сотою песнопения (св. Афанасий пел в это время псалом, а народ подпевал стих «Яко в век милость Его») застыли в неподвижности. Не дерзнув прервать священное благоговение, они оставили храм.

И действительно, церковное песнопение, когда оно исполняется с известным благозву­чием, способно возродить человека, возбудить в нем благодатные силы.

«Что такое пение мое? — спрашивает св. Златоуст. И отвечает, ― Слава моя, похвала моя, украшение мое, знаменитость моя. Ибо не только избавляет от бедствий, но и делает бли­стательными и знаменитыми, подавая спасе­ние вместе с славою»[1]. «Ничто не возбуждает, не окрыляет так духа, ничто не отрешает от земли, — говорит он в другом мес­те, — как пение стройное»[2]. «Настроившись на мелодии слов — говорит св. Афанасий Великий, — душа забывает о стра­стях, с радостью взирает на ум Христов и помышляет только о всем лучшем»[3].

Блаженный Августин, слушая однажды бо­гослужение в александрийской церкви, плакал и так отзывался о нем: «Трогательные звуки поражали мой слух, а истина, заключавшаяся в них, проникала в мое сердце и возбуждала благоговение». «Господь установил пение псалмов, дабы диавол не развращал людей сладострастными песнями...» «Поющия бо (Бо­жественное) Духа Святаго исполняются, якоже мирския песни наводят духа сатанинскаго», — говорит Иоанн Златоустый[4]. Истинное пение должно быть благообразно. «Желаем, — говорят отцы св. шестого Вселенского собора, — чтобы прихо­дящие в церковь для пения не употребляли бесчинных воплей, не вынуждали из себя неестественнаго крика и не вводили ничего не­сообразного и несвойственного церкви; но с великим вниманием и умилением приносили псалмопения Богу, назирающему сокровенная»[5].

Толкователь священных правил блажен­нейший Иоанн Зонара говорит: «Совершаемое в церквах псалмопение есть воззвание к Богу, когда мы просим о том, чтобы Божество было милостиво к нам в том, чем мы Его оскорбили. А призывающие и молящиеся должны иметь смиренное и сокрушенное расположение духа; вопли же и крики показывают не кроткий дух, но дерзновенный и гордый. Посему правило требует, чтобы и поющие в церквах пели со вниманием и умилением, и не употребляли бесчинных воплей и не вынуждали голос к крику. Крик есть голос напряженный, изда­ваемый с усилием»[6].

«С сокрушением и многим вниманием должно совершать песнопения Богу, назирающему сокровенное, и не употреблять бес­чинных воплей, не вынуждать из себя неестественнаго крика» — говорит и другой толкова­тель указанного правила, Аристин[7]. «Божия церкви, домове молитвам глаголются, — читаем и в другой патриаршей книге, — темже и молящиеся молити Бога должни суть со слезами и смирением, а не со безчинным безстудным образом. Уставиша убо отцы да не поются священная пения и псалмодии висканми безчинными и нанятыми и естеству нужду приносящими, ниже некими сгибаемыми доброгласии, церковному установлению не при­личными, якова же суть излишния различия гласовом; но со многим умилением и нравы благочестными и святыми приносити Богу мо­литвы, ведащему тайная сердец наших»[8].

Кроме благозвучия требуется четкость и осмысленность при исполнении духовных псалмов.

Св. апостол Павел в послании к Коринфя­нам пишет: «Егда сходитеся, кождо из вас пса­лом да имать, вся же к созданию да бывают, ибо аще безвестен глас труба дает, кто уготовится на брань? Тако и вы, аще не благоразум­но слово даете языком, како уразумеется гла­големое? Будете бо в воздух глаголюще. Аще убо не увем силы гласа чтуща или поюща, бу­ду подобен глаголющему иноязычнику, и гла­голющий мне иноязычник. Воспою духом, сиречь гласом, воспою и умом. В церкви хощу петь словес умом моим глаголати, да и ины пользую, нежели тьмы словес языком» (1 Ко­р. 14. 7-26). «Пой со многим внима­нием и умилением, — говорится в книге «О ве­ре»[9].

«Петь разумно», по толкованию св. Иоанна Златоустого, это не значит петь так, «чтобы уста только произносили слова, а душа блуж­дала где-то по внешним предметам, но чтобы душа внимала тому, что произносит язык»[10].

Следовательно, чтобы богослужебное пение являлось соответствующим своему высокому назначению и располагающим молящихся к сосредоточению мыслей на молитве, оно, как говорит апостол, должно быть прежде всего понятным как для исполнителей, так и для слушателей, а не таким, чтобы поющие для слушателей казались иностранцами иноязычниками. Изучение богослужебного песнопения — обязанность каждого христианина. «Постыдно было бы, — говорит св. Иоанн Златоустый, — разумному и поставленному выше всего видимого существа, каков человек, приносить дар хвалы менее всей твари. Она каждый день и час воссылает славословие Владыке, ибо небеса поведают славу Божию, день и нощь возвещает познание, а равно, и солнце, и месяц, и разнообразный лик звезд, и благочиние прочих. А тот, кто свойствами своими превосходит всех их, того не делает, но еще, напротив того, ведет такую жизнь, ко­торая бывает причиною злословия Творца его. Какого же прощения такой достоин?»[11]

И св. Амвросий Медиоланский говорит: «Кто имеет хотя искру человеческого чувства, тот не должен ли стыдиться заканчивать день без хвалебной благодарственной молитвы, ко­гда он видит, что даже малейшая птичка вос­певает хвалебную песнь Богу, прежде чем сомкнет свою голову под крылья для покоя»[12].

Итак, по изъяснению святых отцов пение должно быть таким, чтобы трогательные звуки поражали слух, а истина, заключающаяся в них, проникала в сердце и возбуждала благо­говение. Тогда душа слушателя, настроившись на мелодии слов, забудет о страстях и с радо­стью начнет помышлять о лучшем.

Вместе с тем нужно помнить и об особен­ностях богослужебного пения, дабы в увлече­нии музыкальностью исполнения не впасть в крайность. Богослужебное пение нельзя по его задачам отождествлять с музыкой или свет­ским пением. Всегда нужно помнить, что бо­гослужебное пение ставит целью не эстетиче­ское наслаждение, а наслаждение молящихся. В богослужебном пении мелодия не есть сама по себе цель, а лишь средство уяснить, запе­чатлеть в сердце те или иные слова песнопе­ния. Св. Феодор Студит по этому случаю так говорит: «Чада моя, идите той дорогой, кото­рой держаться вас призывает закон и послу­шание. Облекитесь в божественный дар сми­ренномудрия и отвлекитесь вниманием от доброгласий мелодий приятного пения и прочих естественных даров и способностей; все усилия устремим на достижение сей цели. Я то хочу сказать, что не следует забросить сказанные добрые качества, но что их надо почитать второстепенными и так их поставить, чтобы они шли позади госпожи добродетели, т.е. смирения. Ибо если мы, по причине сказанных добрых качеств или пред худогласными вели­чаемся, или пред безголосыми и худо поющи­ми поднимаем брови, то всуе труд, не в цель пускаем мы стрелы, а против себя самих. Итак, будем со смирением работать, со смирением читать, со смирением и петь».

Из журнала «Родная Старина: Древле-православный исторический вестник». №13. Рига, 1933.