Жизнь яркой и самобытной мексиканской художницы Фриды Кало (1907–1954) – это история физических и душевных мук. В то же время вопреки всем трудностям, которыми испытывала ее судьба, эта сильная духом женщина смогла завоевать любовь и признание своих современников по всему миру. Будучи инвалидом, она вела насыщенную жизнь, наполненную мифами, скандалами и эпатажем. Несмотря на отсутствие профессионального художественного образования, Фрида превзошла по популярности и известности своего супруга – именитого и обласканного критиками живописца-монументалиста Диего Риверу, благодаря чему стала культовой личностью в среде феминисток и борцов за права женщин. Ее страданиям нельзя поставить один диагноз, так как многочисленные проблемы Фриды со здоровьем поднимают вопросы о коморбидности не только в психиатрии, наркологии и неврологии, но и в ортопедии, гинекологии и других медицинских сферах.

Свое родословное дерево Фрида Кало изобразила в причудливой картине «Мои прародители, мои родители и я» (1936). Она была третьей из четырех дочерей, родившихся в семье Матильды и Гильермо Кало. Фрида часто мистифицировала дату своего рождения: она любила говорить, что родилась в год начала Мексиканской революции – 1910. На самом деле Магдалена Кармен Фрида Кало Кальдерон родилась 6 июля 1907 г. в пригороде Мехико Койоакане.

Ее отец Вильгельм (Гильермо) Кало был по происхождению венгерским евреем, эмигрировавшим в Мексику из Германии. Его собственный отец, Якоб Кало, занимался ювелирным делом и фотографией в Баден-Бадене. Вильгельм учился в Нюрнбергском университете, но был вынужден прекратить обучение из-за проявившей себя эпилепсии. Вскоре умерла его мать, и отец женился повторно. Отношения с мачехой не складывались, и Якоб Кало, чтобы разрядить обстановку, дал сыну денег на путешествие в Мексику. Вильгельм решил остаться на Американском континенте навсегда.

В Мехико он нашел работу в ювелирном магазине «Ла Перла», обзавелся семьей. После смерти первой супруги при родах второй дочери он обратил внимание на свою сотрудницу – Матильду Кальдерон. Не слишком образованная, но честолюбивая Матильда, внучка генерала по материнской линии и дочь фотографа, имевшая испано-индейское происхождение, увидела в немецком эмигранте потенциал. После свадьбы 24-летняя Матильда настояла на том, чтобы Гильермо перенял дело ее отца. В конце концов, ее супруг стал преуспевающим фотографом, получившим заказ от правительства Мексики на фотографирование памятников архитектуры. В свободное от работы время Гильермо, который был очень дотошным в выполнении своих профессиональных обязанностей (в этом проявлялись эпилептические черты его характера), любил заниматься живописью.

Маленькая Фрида была любимицей отца, который поощрял развитие ее творческих способностей. Что же касается отношений с матерью, то они были амбивалентными: в интервью она часто описывала мать как женщину жестокую и называла ее «мой шеф». Бунтарке Фриде претила также и ярая приверженность матери католицизму. О семье она говорила, что это «один из самых печальных домов, какой я когда-либо видела», скорее всего имея в виду набожность родственников. После рождения детей Матильда стала страдать от мигреней, а также «спазмов» и «приступов», похожих на эпилептические приступы ее мужа (более вероятно, что эти проявления были психогенного, истерического характера). К слову, в детстве Фрида неоднократно была свидетельницей приступов отца, хотя случались они чаще ночью, раз в полтора месяца: «Много раз, когда он шел с фотоаппаратом на плече, держа меня за руку, он внезапно падал. Я знала, что надо делать, если у него случается приступ на улице. С одной стороны, я должна была быть уверена, что он немедленно понюхает нашатырный спирт, с другой – должна была проследить, чтобы у него не украли камеру».

В 6 лет Фрида перенесла полиомиелит, после чего мышцы ее правой ноги остались атрофированными. Испытание болезнью закалило девочку, которая и до этого росла своенравным ребенком. Поначалу ее очень задевали насмешки других ребят над ее инвалидностью: те дразнили ее «Фрида – деревянная нога», а она не уставала яростно огрызаться в ответ. Чтобы спрятать ногу, она надевала на нее несколько носков и носила ортопедические туфли с высоким правым каблуком. В картине «Они просили аэропланов, а им дали лишь соломенные крылья» (1938) Фрида обыгрывает воспоминания об огорчениях детства, связанных с ограничением в движениях из-за полиомиелита. Гильермо Кало не мог примириться с болезнью любимой дочки и буквально воспринял рекомендации врача про упражнения, которые должны были укрепить ее ногу. Благодаря отцу Фрида занималась даже такими видами спорта, которые были необычными для девочек того времени. Она играла в футбол, занималась боксом, борьбой и вскоре уже бегала, плавала и каталась на велосипеде наравне с другими детьми.

В 15 лет Фрида Кало поступила в Государственную начальную школу, считавшуюся престижным учебным заведением по типу гимназии. Она мечтала заниматься медициной, много читала и без особого труда получала хорошие оценки, хотя учеба интересовала ее гораздо меньше общественной жизни. Ее поведение отличалось свободолюбием: она могла себе позволить не посещать лекции плохих или скучных преподавателей и даже обращалась к директору с петицией, чтобы убрать кого-то из них.

В школе ее связывали романтические отношения с учеником старших классов Алехандро Гомесом Ариасом. Они вели тайную переписку. Ее письма к возлюбленному отличала эмоциональная непосредственность, она часто оживляла их подобиями карикатур, рисунками и выдуманными эмблемами. Первая серьезная живописная работа Фриды «Автопортрет» (1926) была подарком Алехандро. Она рано созрела сексуально, однако непохоже, чтобы пару связывали половые отношения (сама она любила повторять, что лишилась девственности в аварии в 1925 г.). По воспоминаниям Алехандро (да и сама Фрида упоминала этот факт), в 18 лет у нее был первый опыт гомосексуальных отношений – девушку соблазнила не то школьная учительница, не то служащая библиотеки.

18-летняя Фрида мечтала о путешествии в США, поэтому решила самостоятельно заработать на него деньги – она овладела пишущей машинкой и стенографией, подрабатывала кассиром, на фабрике, складе, но нигде надолго не задерживалась. В тот же период она прошла платное обучение гравюре у друга ее отца, гравера Фернандо Фернандеса, с которым у нее, вероятно, был роман. На этом ее художественное образование закончилось.

Мечтам Фриды о путешествии, продолжению учебы и работы пришел конец после несчастного случая, который произошел 17 сентября 1925 г. и полностью перевернул ее жизнь. «Это было странное происшествие, – вспоминала Фрида. – В нем не было жестокости, оно было медленным, тихим, изуродовало людей. А меня – больше всех». В тот день она возвращалась с Алехандро в Койоакан с занятий на автобусе. По вине водителя автобус столкнулся с проезжавшим мимо троллейбусом и врезался в стену. Несколько пассажиров погибли на месте, многие были ранены. Состояние Фриды было настолько тяжелым, что первый месяц после аварии врачи сомневались, что она выживет. Металлический поручень автобуса сломался и пронзил ее тело на уровне таза, нанеся серьезную травму матке и половым органам. У нее был тройной перелом позвоночника в поясничном отделе, перелом ключицы и нескольких ребер, на левом плече порвались связки, одиннадцать переломов правой ноги, ступня вывихнута и раздроблена.

Целый месяц Фрида провела лежа на спине, «закованная» в гипс. Даже покинув госпиталь, она продолжала жаловаться на изнурительные стреляющие боли в ноге. Из-за образовавшейся сухожильной контрактуры Фриду также очень беспокоила рука. Чтобы быстрее разработать руку, в целях обезболивания врачи назначали ей хлороформ и кокаин. Несмотря на почти непрекращающуюся боль в позвоночнике и правой ноге, через три месяца после инцидента она уже самостоятельно выбиралась в центр Мехико. Авария сделала молодую девушку инвалидом, и она нуждалась в лечении всю оставшуюся жизнь. Медицинская карта Фриды, которая велась с детства до 1951 г., содержит сведения, по крайней мере, о тридцати двух операциях на позвоночнике и правой ноге. Лечение часто бывало неэффективным.

Первый рецидив случился через год после инцидента, в сентрябре 1926 г. Исследования ее скелета показали, что сместились три позвонка. Фрида должна была носить гипсовый корсет, а также специальный аппарат на правой ноге, отчего она неподвижно пролежала несколько месяцев. 1927 г. выдался не лучше предыдущего. Фрида снова была вынуждена провести три-четыре месяца в гипсовом корсете. Однако уже к концу года она настолько восстановила свое здоровье, что почти готова была вести социально активную жизнь.

Отдавая должное мужеству девушки, все же следует отметить, что практически с самого начала болезни она драматизирует значение своей боли и часто преувеличивает болезненные факты из своего прошлого (утверждает, например, что провела в больнице после инцидента не один, а три месяца, а во время последней операции на позвоночнике – три года, а не один). Сама художница считала, что именно болезнь открыла в ней творческие ресурсы: «Я никогда не задумывалась о живописи, вплоть до 1926 г., когда я лежала в постели из-за автомобильной аварии. Мне, закованной в гипс, было до чертиков скучно в кровати (у меня были переломы позвоночника и многих костей), поэтому я решила чем-то заняться. Я стащила у отца несколько масляных красок, и моя мать заказала для меня специальный столик, потому что я не могла даже сидеть, и я начала рисовать». Первыми объектами ее картин были те, что доступны человеку в ее состоянии: портреты друзей, членов семьи и себя.

В 1928 г. Фрида Кало вступает в коммунистическую партию Мексики и завязывает отношения с художником Диего Риверой, одним из культурных лидеров мексиканских коммунистов. Он был старше ее на 20 лет и уже успел стать самым известным художником в стране. Сама Фрида утверждает, что была знакома с Диего со времен своей учебы в начальной школе, где он расписывал стену одной из аудиторий. В 1929 г. она стала третьей женой Риверы. Родители Фриды неблагосклонно отнеслись к этому браку, хотя и понимали, что финансы именитого живописца обеспечат лечение дочери и жизнь всей семьи: «Я влюбилась в Диего, и моим (родителям) это не нравилось, потому что Диего был коммунистом и потому что они говорили, что он выглядит как толстый, толстый, толстый Брейгель. Они говорили, что это все равно что брак между слоном и голубкой».

В отличие от супруги Диего, специализировавшийся по большей части на монументальной живописи, получил отличное профессиональное образование, поэтому в начале творческого пути Фриды он был для нее еще и учителем. Отношения четы Ривера-Кало носили оттенок созависимости, переходя от крайности «отец-дочь» до «мать-сын» (Диего во многих аспектах жизни был неумелым, и Фрида часто использовала эту инфантильность, изображая его ребенком в своих картинах). Союз двух художников был скандальным, наполненным взаимными изменами, расставаниями и страстью. Фрида любила говорить: «В своей жизни я пережила два тяжелых несчастных случая. Сначала я попала под автобус, а потом – под Диего!».

Диего Ривера обладал не только необычной внешностью, но и одиозным, под стать нраву Фриды, характером. Несмотря на то что окружающие часто считали его безобразным, он имел множество любовных связей и к моменту брака с Фридой успел оставить после себя внебрачного ребенка в Европе и еще двух дочерей от недавно распавшегося по причине очередного романа брака со своей натурщицей Люпе Марин. Последняя, к слову, была крайне ревнивой и даже устроила скандал на новой свадьбе экс-супруга (тем не менее, после этого инцидента обе жены Риверы подружились).

Благодаря юмору и природному очарованию Диего легко влюблял в себя женщин, любая из которых казалась на его фоне красавицей. Подшучивая, Фрида ласково называла его «старый толстяк», «чудовище» и «лягушонок». В своем эссе «Портрет Диего» она описывает его так: «Его огромный живот, тугой, ровный, как сфера, покоится над стальными ногами, прекрасными колоннами, большие стопы вывернуты наружу под тупым углом, будто они обнимают весь мир и поддерживают его на земле, как некое допотопное существо, из которого, начиная с талии, вырастает образец будущего человека, отстоящего от нас на две или три тысячи лет». Есть в письмах Фриды и более ироничные «портреты» мужа: «Он толстый, болтливый, прожорливый, спит в ванне, читает газеты в ватерклозете и забавляет себя, часами играя с «господином» Фуланг-Чангом (обезьяной)».

В компании Ривера мог выпить и плотно закусить и часто «играл на публику», легко вступал в конфликты, но столь же быстро и остывал. Под стать творцу, он был непостоянен. Будучи избранным Генеральным секретарем Мексиканской компартии, он редко посещал партийные собрания, а если и присутствовал – задавливал аудиторию своими харизматичными выступлениями. Однопартийцы ставили в вину то, что он продолжал исполнять заказы богатых американцев и реакционного правительства, и в конце концов его исключили из партии. Едва получив должность директора Художественной академии Сан-Карлос, он также был уволен оттуда за слишком революционные методы обучения.

В 1930-х годах супруги Ривера-Кало подолгу жили в США, где Диего выполнял заказы по росписи стен. Сначала они целый год провели в Сан-Франциско. Вскоре после приезда в Калифорнию правая нога Фриды стала сильнее выворачиваться при ходьбе, отчего болезненно растягивалось сухожилие. Фрида обратилась за консультацией к Лео Элоиссеру, известному хирургу-ортопеду, ведущему врачу главной больницы Сан-Франциско и клиническому профессору хирургии Стэнфордской университетской медицинской школы. В декабре 1930 г. он определил у нее врожденную деформацию позвоночника (сколиоз) и разрушение одного позвоночного диска. Дружеские отношения с ним Фрида поддерживала до конца жизни и вела с ним переписку. В качестве жеста признательности, а возможно, и как форму платежа за медицинские услуги, Фрида написала «Портрет доктора Лео Элоиссера».

В 1931 г., после недолгого пребывания на родине, супругов пригласили в Нью-Йорк для проведения выставки работ Риверы в Музее современного искусства. Уже оттуда в 1932 г. они отправились в Детройт, где Диего предложили сделать фрески на тему современной промышленности для «Форд Мотор Компани». В Детройте Фрида обнаруживает, что беременна. Два года назад, в Мехико, ей уже пришлось сделать аборт по медицинским показаниям, но в этот раз американские врачи заверяли ее, что, несмотря на последствия травм, она может произвести на свет ребенка с помощью кесарева сечения. Однако чуда не случилось, и на сроке 3 месяцев у Фриды произошел выкидыш. После этого случая она беременела еще как минимум трижды, но каждый раз все заканчивалось либо самопроизвольным, либо медицинским абортом в первом триместре.

Невозможность иметь детей стала для Фриды личной трагедией, и свои переживания она пыталась излить на холсте. Так называемая акушерско-гинекологическая тема становится одной из центральных в ее творчестве. Еще в 1930 г., после первого аборта, рисуя себя и Риверу, она изображает, а затем стирает ребенка Диего, видимого так, как если бы рентгеновские лучи просветили ее живот. К тому же периоду можно отнести незаконченную картину «Фрида и кесарево сечение». Через пять дней после первого выкидыша Фрида нарисовала погрудный «Автопортрет», на котором ее лицо залито слезами. До этого, на второй день пребывания в больнице, она просила врача дать ей медицинские книги с иллюстрациями (она всегда испытывала большой интерес к биологическим и, в частности, анатомическим иллюстрациям, срисовывая их). Проникнувшись душевным состоянием жены, Диего сам достал ей медицинский атлас, результатом изучения которого стала ее картина «Больница Генри Форда», на которой был изображен процесс выкидыша Фриды. Вскоре после выписки из больницы Ривера добился для нее разрешения работать в местной литографской мастерской, где художница создала работу «Фрида и аборт». Многие из ее последующих, более поздних картин отражают навязчивое желание продолжения рода, например, «Я и моя кукла», написанная в 1937 г., когда, судя по свидетельствам нескольких других картин на эту тему, Фрида, вероятно, перенесла еще один выкидыш.

Даже поздние записи в ее дневнике напоминают о постоянной тоске по нерожденному ребенку. Ее немые свидетельства можно найти и в собрании книг о родах, и в заспиртованном эмбрионе, подаренном ей доктором Элоиссером в 1941 г. и хранившемся в ее спальне. Также она собрала большую коллекцию кукол и кукольных домиков. Фрида была очень привязана к детям своих родственников – дочерям Диего от предыдущего брака, сыну и дочери младшей сестры Кристины, которые были постоянными гостями в ее доме и которых она очень баловала. Замену детям она пыталась найти также в своих многочисленных домашних животных: обезьянах, попугаях, котах, голубях, семействе голых мексиканских собак, орле и олене. Многие питомцы присутствуют на разных автопортретах Фриды.

В Детройте началось становление Фриды как самостоятельной художницы. К моменту окончания работы над фресками в Детройте американская общественность и критики разворачивают кампанию против Риверы, однако в следующем 1933 г. Диего получает заказ в Чикаго, а позже супруги перебираются в Нью-Йорк для росписи Рокфеллеровского центра. Диего не считал нужным слепо следовать пожеланиям заказчика и игнорировал политическую среду, в которой находился, результатом чего стало то, что фреска в Нью-Йорке вышла пронизанной коммунистическими идеями, а центральной фигурой на ней был Ленин. Риверу отстранили от проекта, а саму фреску уничтожили.

В конце 1933 г. супруги вернулись в Мексику. Отношения между ними начали портиться. Даже новый дом, в котором они жили, состоял из двух самостоятельных половин, соединенных между собой балконом-переходом. Когда Фрида злилась на мужа, она запирала дверь с ее стороны моста, связывающего дома, и Диего приходилось спускаться по лестнице, пересекать двор и стучаться в ее входную дверь. При этом прислуга могла сказать ему, что жена отказывается его принять. Ривера вынужден был возвращаться наверх и, стоя на балконе у двери Фриды, умолять ее о прощении.

Поначалу Диего пребывал в депрессии из-за «поражения» в США, а потом с головой окунулся в новые любовные приключения. Фрида же зациклилась на собственных переживаниях. Ее физическое и душевное состояние оставляло желать лучшего. В 1934 г. она по крайней мере три раза лежала в больнице: один раз ей удаляли аппендикс, затем был аборт на третьем месяце беременности и в третий раз — операция на правой ноге, которая беспокоила ее еще в Нью-Йорке. «Моя нога все еще плоха, – писала Фрида доктору Элоиссеру, – но с ней ничего нельзя сделать, и однажды я решусь на то, чтобы ее отрезали, чтобы она больше мне не досаждала». В другом письме она указывает на симптомы депрессии: «…я больше не могу находиться в состоянии великой печали, в которое я впала, потому что шагаю семимильными шагами к неврастении». В этом году она вообще ничего не написала, в следующем году создала только две работы. Картину с ироничным названием и пугающим сюжетом «Немного маленьких уколов» она написала в ответ на роман Диего с ее сестрой Кристиной.

Не простив предательства близких людей, Фрида на время съезжает от Диего и снимает квартиру в центре Мехико. Это была первая из череды разлук супругов. Несмотря на это, они продолжали постоянно общаться и видеться. Через год после инцидента Фрида простила Кристину (они оставались близки до самой смерти художницы) и, казалось бы, смирилась с непрекращающимися интрижками мужа: «Теперь я знаю, что все эти письма, связи с барышнями, учительницами «английского», натурщицами, цыганками, ассистентками с «добрыми намерениями», «полномочными представительницами от отдаленных мест» всего лишь флирт, а в глубине ты и я сильно любим друг друга и так проходим сквозь приключения, хлопанье дверьми, проклятья, оскорбления, жалобы...».

Переживания об изменах мужа были все еще сильны, и она пыталась изобразить не только свои физические, но и психологические травмы на холсте, как в картинах «Память» (1937) и «Воспоминание об открытой ране» (1938). Символизм «Памяти» критики толкуют так: фигура Фриды без рук – то есть беспомощна. Перевязанная нога напоминает об операции на правой ноге в 1934 г., когда Ривера увлекся Кристиной. Перевязка сделана так, что нога выглядит похожей на кораблик, и она стоит в океане, тогда как здоровая – на суше. Возможно, нога-кораблик символизирует разрыв с Диего, а море – страдания («океан слез»). Сердце вырвано из груди и лежит у ее ног, из его рассеченного клапана истекает река крови. На месте сердца – отверстие, в которое проникает стержень, напоминающий об автобусном поручне. Рядом с Фридой два наряда – школьная форма и народный костюм, связанные с художницей красной лентой (кровеносным сосудом).

По-видимому, после 1935 г. она начинает злоупотреблять алкоголем. Хотя, по воспоминаниям Люпе Марин, она еще девушкой «пила текилу, как марьяччи» (уличные певцы-музыканты), а некоторые считали, что «Фрида могла перепить многих мужчин за столом», только сейчас она начала постоянно носить с собой маленькую фляжку с коньяком: «Я пила, потому что хотела утопить свою печаль, но она, проклятая, все-таки выплывает». Иногда она наливала алкоголь во флакон из-под духов и пила так, как будто душилась, и большинство окружающих ничего не замечали. Письма доктора Элоиссера часто содержат просьбы о том, чтобы она сократила употребление алкоголя. Она часто пила за обедом, любила разделить бокал с прислугой. Выпив, Фрида начинала вести себя развязно, позволять себе неприличные шутки.

Переосмыслив отношения в браке, Фрида восприняла поведение Диего как зеленый свет для ее собственной сексуальной независимости. Позволив себе свободу в отношениях, Фрида преодолела творческий застой 1934-1936 гг., вероятно, связанный с депрессивным настроением, когда она рисовала всего несколько картин в год. В 1937-1938 гг. она создала больше картин, чем за все восемь лет супружества. Многие ее работы наполнены эротической символикой, например, «Две обнаженные в лесу», «Цветы жизни», «Солнце и жизнь», в некоторых можно обнаружить элементы аутоэротизма («Память об открытой ране»). Она никогда не скрывала собственной бисексуальности, часто флиртовала с женщинами, со многими имела интимные отношения. Любопытно, что Ривера не воспринимал всерьез ее интрижки с женщинами и даже поощрял их, чего нельзя сказать о его отношении к романам Фриды с другими мужчинами. Например, когда он узнал о связи супруги со скульптором Исаму Ногучи, которая продолжалась 8 месяцев, он угрожал ему револьвером.

В 1937 г. Диего и Фрида предоставили убежище Льву Троцкому, который прожил вместе со своей супругой в их доме в Койоакане целых два года. Авантюрная и падкая на экзотику художница тут же завела роман со стареющим революционером. С другой стороны, интрижка под носом мужа с его политическим идолом была возмездием за роман Риверы с ее сестрой. В шутку Фрида называла его стариком и козликом (из-за бороды). Троцкому, как и многим друзьям, она нарисовала в подарок портрет. Однако и эти отношения вскоре изжили себя, особенно ввиду возрастающих политических расхождений обеих сторон.

В 1936 г. она перенесла еще одну операцию на ноге, в 1937 г. – вероятно, самопроизвольный либо медицинский аборт. По крайней мере, тоска о несбывшемся материнстве остро звучит во многих ее работах того периода: «Моя кормилица и я», «Умерший Димас», «Четыре жителя Мексики», «Девушка с маской смерти», «Я и моя кукла».

Долгое время Фрида воспринимала себя исключительно в роли жены художника, не претендуя на то, чтобы ее картины играли определенную роль в мире искусства. Если кто-то покупал ее картину, она говорила, что испытывает сожаление: «За эту цену они могли бы купить что-нибудь получше», или: «Это, должно быть, потому, что он в меня влюблен». Она не стремилась к выставкам и не искала спонсоров. Ривера чуть ли не заставлял ее выставлять работы, и летом 1938 г. устроил первую продажу ее картин.

Все изменилось, когда основоположник сюрреализма Андре Бретон в своем эссе провозгласил Фриду сюрреалистом-самородком. Осенью 1938 г. проходит ее первая персональная выставка в Нью-Йорке. Там она также смогла заняться своим здоровьем, которое не переставало ее беспокоить. Ей удалось вылечить трофическую язву на ноге, но она продолжала жаловаться врачам на симптомы, которые заставили их подозревать сифилис. Однако анализы последний диагноз не подтвердили.

Бенефис в Нью-Йорке увлек ее в Париж, куда она прибыла в январе 1939 г. Здесь она провела три месяца, ее работы выставлялись в Лувре вместе с картинами других мексиканских художников. Вскоре после приезда она попала в больницу из-за инфекции в почках. Ни Париж, ни его культурная публика Фриде не понравились, несмотря на знакомство с такими метрами, как Поль Элюар и Макс Эрнст. Высказываясь о богемных жителях, она называла их «большими какашками» сюрреализма и не подбирала выражений: «Ты не представляешь, какие суки эти люди. Меня от них тошнит. Они все такие «интеллектуальные» и растленные, что я их больше не могу выносить». Зато она подружилась с Пикассо, который подарил Фриде серьги в форме кистей рук, сделанных из панциря черепахи с золотом.

Почти год, проведенный порознь, что было связано с выставками Фриды в Нью-Йорке и Париже, привел к тому, что супруги Ривера-Кало в 1939 г. решают развестись. Возможно, причиной этого стал роман художницы с американским фотографом Николасом Мюрэем, однако к тому моменту они уже расстались друзьями. Развод Диего и Фриды был мало похож на то, что подразумевают под этим словом. Они продолжали регулярно видеться, хоть и жили отдельно друг от друга. И все же Фрида тяжело переживала разлуку. Работы 1939-1940 гг. отзеркаливают ее душевное состояние. Спустя месяц после завершения бракоразводного процесса Фрида сделала то же, что и в ответ на роман Риверы с Кристиной: она остригла волосы (позднее она напишет «Автопортрет с остриженными волосами»). В день, когда были оформлены документы на развод, Фрида почти закончила одну из самых известных своих картин – «Две Фриды». Она говорила, что эта работа определяет двойственность ее личности (как и другие ее двойные портреты – «Две обнаженные в лесу» и «Дерево надежды»). Одна Фрида любима, вторую Диего больше не любит. Первая одета в народное платье, вторая – в европейского покроя. Лиф костюма нелюбимой Фриды порван, чтобы обнажить ее грудь и ее разбитое сердце, она держит в руке хирургический зажим, в то время как любимая – детский портрет Диего Риверы. Почти во всех автопортретах, написанных в год развода, Фрида находит себе компаньона – скелет, племянников, домашних животных, свое альтер-эго.

Переживания художницы привели к обострению соматических и психологических проблем в конце 1939 и зимой 1940 г. Художница снова испытывала боли в позвоночнике. Некоторые врачи предлагали ей сделать операцию, другие – возражали. По назначению доктора Хуана Фариля ей заказали 20-киллограммовый аппарат, который должен был вытянуть позвоночник. Якобы из-за грибковой инфекции на пальцах правой руки она не могла работать. Ее настроение было депрессивным, Фрида сильно похудела, избегала общения.

В мае 1940 г. Диего Ривера уезжает в США, и состояние здоровья Фриды еще более ухудшается. Мексиканские врачи настаивали на операции на позвоночнике и поставили художнице диагноз туберкулеза костей. Уступив просьбам Диего и советам доктора Элоиссера, который считал, что у Фриды был нервный срыв, в сентябре она соглашается на перелет в Сан-Франциско. Там она поступила в больницу Сан-Люк, где доктор Элоиссер поставил под сомнение диагноз мексиканских врачей и прописал физиотерапию, отдых, отказ от алкоголя. Сама Фрида в письме другу так описывает свое пребывание в больнице: «Мне сделали все возможные исследования и не нашли ни туберкулеза, ни необходимости в операции. Они нашли, что у меня сильная анемия и инфекция в почках, что и было причиной сильнейшей невралгии, которая отдавала в правую ногу».

В конце 1940 г., спустя год после развода, Диего и Фрида решили вступить в брак повторно. При этом супругами были оговорены определенные условия, которые делали их новый союз более автономным. Так, все расходы делились поровну, а сексуальные отношения исключались (запрет на таковые вне брака отсутствовал).

Душевное равновесие художницы продлилось недолго. В июле 1941 г., после смерти отца от сердечного приступа, ее вновь одолевают депрессивные переживания. Она пишет доктору Элоиссеру: «Мое копыто, лапа, или стопа, – лучше. Но в основном мое состояние скорее... Я думаю, это из-за того, что я мало ем – много курю! – что-то странное! Я больше не пью коктейльчики. Чувствую в животе какое-то жжение, и у меня постоянная отрыжка во рту. Мое пищеварение как у biz tanzada (тайных пьяниц). Настроение отвратительное. С каждым днем я становлюсь все более болезненно раздражительной (в мексиканском понимании этого слова), не доблестной (академический испанский стиль языка!), так сказать, весьма брюзгливой. Если есть в медицине какое-нибудь лекарство, которое возвращает людям чувство юмора, – предложите мне его, так чтобы я немедленно могла его проглотить и посмотреть, эффективно ли оно...».

В 1943 г. она присоединилась к преподавательскому составу новаторской Школы живописи и скульптуры министерства образования «Ла Эсмеральда», которая была основана в 1942 г. и где уже работал со студентами Ривера. Студенты Диего назывались «лос диегитос», а Фриды – «лос фридос». Однако уже в 1944 г. Фрида стала меньше преподавать из-за болей в позвоночнике и ноге. Специалист-остеопат Алехандро Зимброн рекомендовал ей постельный режим и заказал для нее металлический корсет (он надет на художнице в картине «Сломанная колонна»), который несколько ослаблял ее страдания. Слабости и повышенной температуре сопутствовала потеря аппетита и массы тела. В диагностических целях ей назначали рентген и пункции спинного мозга. Зимброн рекомендовал операцию, но ее не сделали. Другой врач, Рамирес Морено, после проведенных анализов снова заподозрил у нее сифилис и прописал переливание крови, солнечные ванны и лечение висмутом.

Будучи 5 месяцев «закованной» в аппарат Зимброна, она не могла сидеть и в отчаянии писала доктору Элоиссеру: «С каждым днем мне все хуже... Вначале было трудно привыкнуть к аппарату, но вы не можете себе представить, что еще хуже мне было до того, как на меня его надели. Я больше не могла работать, потому что любое движение доводило меня до изнеможения. Мне стало немного лучше, после того как я надела корсет, но сейчас я снова совершенно больная и прихожу в отчаяние, потому что не могу найти ничего, что улучшило бы состояние позвоночника. Доктора говорят, что у меня менингит, но я не могу понять, что происходит, потому что мой позвоночник неподвижен и не тревожит нервы, но в этом корсете я все равно испытываю боль и такое же раздражение».

После 1944 г. Фрида сменила двадцать восемь корсетов: один из стали, три кожаных и остальные – гипсовые. Один корсет Фрида расписала, и его теперь можно увидеть в музее в Койоакане. Многие из них были неудачными и только усугубляли ее страдания. В 1945 г. на Фриду надели новый корсет по заказу доктора Зимброна, но боль в спине и ноге только усилилась, и через два дня его пришлось снять. Кроме того, ей неправильно подобрали дозу обезболивающего препарата, в результате чего начались постоянные головные боли. Переживания 1945 г. она отобразила в картине «Без надежды»: прикованная к кровати Фрида держит во рту рог изобилия с огромным количеством продуктов, превращающихся в рвотную массу, которая изливается на мольберт (врачи вынуждали ее принимать пищу каждые два часа).

В мае 1946 г. американский хирург Филипп Уилсон выполнил в Нью-Йорке операцию на позвоночнике Фриды. С помощью 15-сантиметрового металлического штыря четвертый позвонок был соединен с частью кости, взятой из таза. После выписки из больницы она должна была соблюдать постельный режим и восемь месяцев носить стальной корсет. Однако эта операция по укреплению позвоночника не решила проблем со спиной. Мексиканские врачи Гильермо Веласко-и-Поло и Хуан Фариль считали, что металлическая пластина, которой доктор Уилсон скрепил позвонки, была помещена неточно, ниже больного позвонка. В Английском госпитале Мехико подняли вопрос о том, чтобы извлечь кусок металла, вставленный Уилсоном, и попытаться укрепить позвоночник новой пересадкой костной ткани. Сама Фрида говорила, что у нее еще был и остеомиелит, что послужило причиной ухудшения состояния костей, именно поэтому скрепляющая позвонки пластина оказалась неэффективной.

Боль в спине становилась все сильнее, она худела, началась анемия, на правой руке обострилась грибковая инфекция. По свидетельству Кристины Кало, операция, сделанная в Нью-Йорке, была столь болезненной, что Фриде давали чрезмерно большие дозы морфина, и у нее начались галлюцинации, она видела в больничной палате животных. После этого она никак не могла освободиться от наркозависимости.

Живописные работы 1946 г. также посвящены ее страданиям. Картину «Дерево надежды» Фрида называла «результатом этой проклятой операции». На ней изображена плачущая Фрида, одетая в красный мексиканский костюм и корсет поверх одежды и держащая еще один ортопедический корсет в руках. Она охраняет другую Фриду, лежащую на больничной каталке и едва прикрытую простыней. Картина «Маленький олень» – автопортрет, в котором Фрида представляет себя в виде олененка, пронзенного стрелами.

В 1950 г. Фрида провела в больнице целый год. До госпитализации она виделась с доктором Элоиссером, который сделал записи о состоянии ее здоровья, где фигурирует термин «гангрена». Он упоминает, что за три месяца до его визита Фрида писала про боль в ноге, головные боли и повышенную температуру. Весь прошедший год она мало ела и теряла массу тела, но зато три года не употребляла алкоголь (возможно, его заменили наркотики). Третьего января Фрида «заметила, что четыре пальца на правой ноге почернели», после чего ее госпитализировали. Консилиум врачей, в том числе Хуан Фариль, принял единогласное решение: ампутировать часть стопы, оставив пятку. Однако до этого ее ждала очередная операция на позвоночнике, во время которой три позвонка соединили единой костью. Послеоперационные осложнения не заставили себя долго ждать: на спине образовался абсцесс, и ее прооперировали еще раз. Чтобы успокоить боль, ей назначили двойные инъекции димедрола, к которым она пристрастилась.

Весь год, что Фрида провела в Английском госпитале, Диего снимал соседнюю с ней палату, чтобы иметь возможность быть рядом. Палата Фриды была украшена традиционными мексиканскими сахарными черепами и разными яркими предметами декора. У нее всегда было полно посетителей, она просила их украшать ее корсеты перышками, зеркальцами, фотографиями, камешками и рисунками. Фриде нравилось просить друзей просовывать палец в отверстие в корсете, чтобы они могли коснуться раны – в этом проявлялся ее мазохизм. Пока врачи запрещали ей рисовать, она творила йодом и губной помадой. Когда состояние улучшилось и ей разрешили работать, она пользовалась специальным мольбертом, который прикреплялся к ее кровати так, что она могла писать, лежа на спине. После шести операций Фрида была в состоянии рисовать по четыре-пять часов в день. Выписавшись, она передвигалась чаще в инвалидной коляске, ходила только на короткие расстояния, с тростью или с костылем, а также благодаря ослабляющим боль инъекциям.

Весной 1953 г., за год до смерти Фриды Кало, в одной из галерей Мехико состоялась ее первая персональная выставка в Мексике. При этом сама художница была в таком плохом состоянии, что врачи запретили ей двигаться. Было решено соорудить для Фриды подобие ложа прямо в выставочном зале. Сама она была под воздействием большой дозы наркотических препаратов. Кровать, на которой возлежала художница, была увешана разнообразными объектами: фигурами Иуд (из традиционного мексиканского фольклора), скелетами из папье-маше, изображениями ее политических кумиров, фотографиями членов семьи и друзей и даже ее картиной. Зеркало, укрепленное внутри балдахина, отражало лицо художницы.

В августе 1953 г. после долгих колебаний врачи Фриды приняли решение об ампутации ее правой ноги. К тому времени она уже принимала большое количество наркотиков. После операции Фрида была очень подавлена, молчалива, равнодушна, ничем не интересовалась, не хотела никого видеть, даже Диего. Сначала она отказывалась носить протез, но через три месяца научилась ходить на короткие расстояния и начала снова писать. Как и ранее, художница всячески акцентировала внимание на своих повреждениях и нарочито демонстрировала друзьям культю.

Известно, что в больнице она пыталась покончить с собой и обращалась за помощью к психиатру Рамону Парресу. И ранее, в промежутке между последней операцией на позвоночнике и ампутацией, она совершила несколько, по-видимому, демонстративных попыток самоубийства, которые были способом показать Диего, как она страдает.

В течение года Фрида почти ничего не писала, но весной 1954 г. она заставила себя пойти в студию. Там, привязанная к инвалидной коляске так, чтобы поддерживать спину, она рисовала столько времени, сколько могла терпеть боль, затем переносила картину в кровать и продолжала работать лежа. В последние годы жизни, «прикованная» к дому и часто – к постели, Фрида по большей части писала натюрморты и политические сюжеты. Ее живопись стала более небрежной, стиль последних картин демонстрирует тревогу. Картины часто выражали нечто фантастическое, что можно отнести на счет эйфории от димедрола.

Сформировавшаяся наркотическая зависимость Фриды закономерно привела к изменениям личности. Если она не принимала седативные препараты, ее поведение было непредсказуемым. Эмоциональная взрывчатость стала ее основной чертой, она была конфликтной и раздражительной, не выносила шума и большого количества людей рядом. Швыряла в других предметы, и если они немедленно не исполняли ее просьбу, могла ударить тростью, тут же начав плакать. Фрида вела себя очень деспотично по отношению к друзьям, настаивая до последнего, чтобы они пообещали прийти. Художница начала сильно краситься, злоупотребляя косметикой. Она смешивала различные психоактивные вещества на основе тройных доз димедрола. У нее было официальное разрешение получать наркотические препараты в государственных учреждениях, но ее мучения требовали все больших доз, и часто она обращалась к Диего – он всегда знал, где их найти. Ривера пытался уменьшить ее зависимость от наркотиков, по собственной инициативе заменяя их алкоголем. Однако, чтобы не принимать наркотики, Фрида выпивала два литра коньяка в день.

К концу июня 1954 г. здоровье Фриды, казалось, улучшилось. В начале июля, едва оправившись после бронхопневмонии, вопреки рекомендациям врача она встала с постели, чтобы участвовать в коммунистической демонстрации. В результате этого пневмония вспыхнула с новой силой, и состояние Фриды резко ухудшилось. 13 июля 1954 г. художница скоропостижно скончалась. Причиной ее смерти считалась легочная эмболия, однако последние записи в дневнике дают право предполагать, что Фрида совершила самоубийство. По крайней мере, все в ее окружении подозревали, что она умерла от передозировки наркотиков, которая могла быть случайной либо преднамеренной.

История болезни художницы является сплошной трагедией, однако Фрида Кало получала лучший медицинский уход, доступный в то время. Доктор Уилсон, проводивший ей операцию в Нью-Йорке, был пионером в ортопедической и спинальной хирургии и знаменитым спинальним хирургом; доктор Фариль, оперировавший в Мехико, – одним из самых выдающихся хирургов Мексики. Фрида нарисовала в подарок ему две картины: «Натюрморт» и «Автопортрет с портретом доктора Фариля» (1951). Она никогда не сомневалась в правильности действий врачей, лечивших ее. В чем же была истинная причина ее страданий? Доктор Элоиссер, наиболее длительно наблюдавший Фриду, считал, что необходимости в большинстве ее операций не было; добровольно ложась под нож, она привлекала к себе внимание столь патологичным способом. Однако есть и другие версии диагноза Фриды Кало…

Подготовила Ольга Устименко

neuronews.com.ua