Для изображения вещей наиболее важных, сверхъестественных, трехмерное пространство слишком вульгарно. Создатели икон отказываются от земной перспективы для большей выразительности, не различая, что ближе или дальше, больше или меньше. Они добровольно остаются в рамках двухмерности, чтобы за счет этой жертвы выиграть в духовном напряжении картины, во внутренней достоверности, а не во внешнем сходстве. Художник Н. тоже сознательно стремится к сухой плоскости, создавая в ней такой накал, который был бы невозможен в полноценном пространстве. Это своего рода самоограничение, аскетизм – как будто он отсекает себе телесный член, чтобы через страдание прорваться к истине. Надо сжать, сконцентрировать дух, оставив ему как можно меньше пространства для маневра, чтобы, не имея возможности рассеиваться, он достиг тем большей взрывной силы. Так люди, обреченные на неподвижность, развивают свой дух, так лишения и трудности закаляют волю и открывают духовные глубины, так луч, сведенный в одну точку, начинает прожигать дерево. Поэтому Н. в конце концов отказывается от двух измерений, находя их излишней роскошью – преизбыток свободы рассеивает дух, – и отступает еще дальше, в одно измерение. Он ставит на холсте одну точку и медитирует над ней. Но и это уже слишком много. Точка недостаточно выразительна, чересчур наглядна, она слишком навязывает себя своей материальной плотностью, не давая простор духу: он ставит вместо точки дырку. Он находит, что небытие более выразительно, чем бытие, и старается творить небытие. Он пишет картины, на которых много пустых мест, книги, состоящие в основном из пробелов, музыку, состоящую из пауз. Все кончается тем, что на его могиле ставят черный «гиперкуб», который, как предполагается, имеет четвертое измерение.