Круглосуточный «Емеля» на Большой Морской теперь закрывается в десять, а продавщица из него перебралась в заведение на канале Грибоедова. Мне кажется, я ей нравлюсь: хмурый, немолодой, но смуглый и кудрявый, в интеллигентских очочках, с глазами доброго профессора и косой саженью в плечах. Не то утонченный эстет, не увалень-дебил с бычьей шеей. Мне она тоже нравится, но как-то странно: больше нелепостью своего поведения да еще манерой все время говорить. Делаешь ей заказ, а она сама с собой рассуждает вслух, что-то уютно бормочет себе под нос, поднося на подносе еду или подсчитывая сумму на компьютере, и вообще все свои действия сопровождает неразборчивыми комментариями, как будто ей так легче справиться с делами и с людьми. В ней видна какая-то суетливая, податливая беззащитность перед миром вообще и мужской силой в частности, а меня это трогает и завлекает. На вид она, правда, совсем непривлекательная: маленькая, неказистая, с кривыми ножками, нос у нее в профиль птичий, а когда она смотрит на меня, выпучив глазки и растянув в улыбке широкий рот, вообще похожа на лягушку, – но я готов с этим мириться, готов это терпеть ради обаяния ее очаровательной нелепости. Мысль о том, чтобы познакомиться поближе, пригласить ее домой – никакого секса, избави Боже, чистое общение, – уже заползает в мою гнилую голову. И почему-то еще жалость, эта вездесущая сука, просовывает голову прямо в грудь и тяпает за сердце.