Не смотря по бокам он шёл под иглистыми узорами веток, что сплетались над его головой. Те, что лежали на земле нехотя поскрипывали. Становилось влажно, и туман, потягиваясь,уже поднимался с земли.
-Сегодня спать тяжело будет, - почему-то решил он. Остановился и посмотрел наверх.- Небо тяжёлое. Посмотри-ка...Прямо литое, целое. Как глина. А светлое какое... Значит белое...
Тяжесть неба не давила на него сейчас: его спасали деревья и шляпа, уже сносившаяся, с протёртыми дырами в полях. Непонятная у неё была форма и такой же непонятный цвет. Он уже и сам не помнит, какого она была цвета и формы. Сейчас она похожа на сгоревшую бумагу: тёмная, скомканная нераспрямляемыми складками... Этот головной уборнакидывал на человека ещё с пяток лет.
Глаза зслезились от упругого света. Он протёр их рукой и пошёл дальше. Прямо. Он бы и мог услышать птиц, водившихся в этом месте, но сегодня ему этого не хотелось. Он просто гулял. И думал.
Влага, скопившаяся на ветке орешника, округлилась в каплю и упала.
"...Вот в детстве я волновался за горшок...Меня, должно быть, постоянно волновала проблема, найду ли я горшок в нужный мне момент. Дом казался огромным, двери живыми, а лестницы - преградой, через которую не пробраться...Да, это была проблема. Я, честно сказать, не очень-то хорошо помню, что именно за это я беспокоился в детстве, но что ещё могло тогда принести мне беспокойсвто? В детстве... В школе меня беспокоили мои отметки. Я боялся рассердить отца. О, уж это я помню - как он сердился! Он загонял меня к свиньям, и я сидел там целый день. А в старших классах, когда папаша уже захирел, он заставлял меня весь день молиться и ничего не кушать, а ночь я спал на полу...Вроде, и не очень страшно, но сами слова матери:"Вот будет тебе наказание от отца!" меня очень пугали...Да, я переживал из-за оценок. Они были нужны моим родителям, и я понимал, что мои хорошие отметки пусть и не продлят им жизнь, но и не сократят... "
Туман наливался тяжестью и белел. Но он этого не замечал: в его глазах давно стоял туман. Все прдметы ему казались с ватными краями, растекались в воздухе, испарялись контурами. Всё, что застилал природный туман, он бы и так не увидел, будь то что-то уродливое или прекрасное. Цвет для него превратился в свет ещё лет тридцать назад: светлый - значит белый или жёлтый, тёмный - значит всё остальное. Так он и ориентировался. А ещё были воспоминания. Он помнил цвет своих волос, когда-то таких каштановых, золотистых на солнце; помнил цвет своего дома - светло-голубой, с белыми рамами окон; помнил цвет вот этого леса, по которому он сейчас идёт, леса, в который раньше нельзя было войти, такой он был густой, а сейчас по нему можно смело шагать и даже не заботиться о том, что ты в лесу - тут уже нет ни
волков, ни змей, ни хоть каких грибов...Помнил, что раньше лес был изумрудный, только осенью под жёлтым светом солнца тускнел и становился выгоревшим. В лесу водились белки. Они опускались иногда на землю и шмыгали маленькими комочками от дерева к деревву, а иногда и вовсе выбегали из леса, и тогда он гонялся за ними, пугал их, заманивал и упускал. Они были рыжие, светлые, темноватые... Да, именно такого цвета они были. Он помнил все цвета, он помнил их. Но что ему толку от той памяти? Что ему теперь цвета, которые давно отжили своё? Ночью, когда он закрывал глаза, к нему в голову заползали странные мысли:"А что, если белки уже не рыжие? Если лес не зелёный?.. Порой мне так и кажется... Ясное дело - мои чёрные
глаза уже не должны быть так черны, кирпичи дома не так глубоко красны... Но всё-таки что-то ещё поменялось..." С такими мыслями он
часто засыпал. Но никогда с ними не просыпался. Утром он думал о пустоте. Утром он вообще ни о чём не думал. Просто вставал-обливался водой-пил кофе. Изо дня в день.
Вверху погнал воздух ветер.
"...Юность...Обыкновенная юность...Необыкновенная для самого себя и обыкновенная для всех тех, кто её прожил. Луны в небе, звёзды... Солнца, в которые верят все в юном возрасте, кому поклоняются и в ком разочаровываются...Не помню его имени...Был один такой: он пел каждую субботу для нас, а мы танцевали под его песни...Теперь понимаю: песни наверняка были никудышные, а если на что-то и годились, то всё равно были испорчены его противным голосом...Но мы, парни, ему завидовали. Но не уважали. А чего было уважать? Завидовать-то было чему: после того, как он отпевал свои восемь песен, он выбирал двух девушек и вёл их в единственное кафе у нас в городишке, а те были и рады...Остальные с визгом и кривыми улыбками на лицах провожали его пустыми взглядами... Каждый бы так хотел. Столько глупых девчонок прыгают перед тобой..."
Он не додумал. Что-то быстро проскакало перед ним, и он невольно отпрыгнул назад. Это было больше лягушки, и тёмного цвета. Птица вероятно. "Ну и перепугала! Дурёха... Всё-таки тут ещё вьют гнёзда..." Капельки влаги налипали на его щёки, скапливаясь в глубоких морщинах. Но он не чувствовал мокрого холода на лице. Он стоял на месте с минуту, успокаивая сердце. Птица была, пожалуй, этой осенней зимой первой, кто встряхнул ему сердце. Поэтому так часто оно начало дёргаться в его груди. Да, это врачи ему так сказали:"Сердце недолго вас заставит ждать...Подёргается с годик - и успокоится. И вы успокоитесь. Знаете, без всех этих земных проблем там, наверное, проще...Хе-хе!" Выслушав такое заключение, он приехал к себе в квартиру, такую чужую ему, и принял самое правильное, как ему казалось, решение в своей жизни. Уже через неделю он жил в доме своих родителей, в доме, где он провёл живые годы своего существования. И вот уже как двадцать шесть лет он живёт тут. И не помнит как выглядят пластмассовые бесконечные баночки лекарств с разноцветными наклейками. Он просто живёт.
Успокоив сердце, он ещё немного постоял. Что ему нельзя волноваться - так это правда. Немного отдало в голову тёплым ударом крови, и отхлынуло. Всё в порядке. Можно идти дальше. Куда? Вперёд.
Небо стало сереть.
"Да, юность...Помню, пришёл как-то домой поздно вечером, от меня пахло свежим летним воздухом и сигаретами... Было весело, в ушах ещё слышался смех, с губ ещё не сошла задорная улыбка и казалось, что ещё горит рядом где-то костёр... Все уже спали. Только отец сидел за столом... Помню его нарочито сердитый взгляд...Он только сказал:"Раз тебе есть, где ночью гулять, то значит тебе есть и где ночевать, помимо нашего дома...Так иди теперь обратно и ночуй там" Да...Он не сказал ни сколько мне нельзя показываться дома, не сказал даже самой этой фразы "не показывайся дома", но всё было ясно и без того....Юность... Так прошла она...А потом ...Быламолодость - не было её? Всё слилось в кашу. Мать в детстве делала овсяную кашу и, чтобы как-то развеселить нас, крошила туда шоколадную конфету или кидала изюминки...Вот так и в жизни: попадались иногда такие лакомые кусочки...Первая жена...Первое чувство ощщущения себя мужчиной, хранителем спокойствия и равновесия в доме...Позже это развеялось и надоело...Но начало было интересным...Потом посиделки в дыму с такими же разочарованными спокойствием людьми... Первый полёт в самолёте друга...Все эти космические открытия...Голод, голод разума...Быстрее всё узнать, докопаться до конца, до самого корня...А...Это уже не молодость. Что-то я запутался. Впрочем, какая разница".
Плащ не был непромокаемым, и человек всё-таки почувствовал сырость сквозь всю одежду. Ему не стало неприятно, не страшно было простудиться. Он сам был пропитан влагой. Сам был водой. Так он часто про себя думал:"Я - как речка, которая втекает в моря и вытекает из них, которая меняется водой с ними, которая меняет цвет под вечер и отражает то, что рядом с ней. Но всё равно вода в ней остаётся прозрачной, рыбы - теми же, если не вмешиваться в моё мерно течение. А самые глубины мои никто не узнает. Потому что я небольшая извилистая речулка, до которой просто не доедут эти ужасные приборы, всюду тыкающие свой нос и изучающие "экологическое положение воды и её пригодность к использованию". Моя вода пригодна к использованию для всех. Кто, конечно, пожелает её выпить..." Стало совсем мутно-бело впереди. Ветки под ногами уже не хрустели: они стали слишком сырыми, и просто прогибались под весом каждого сделанного им шага. Худощавый и невысокий, он почти не отличался от деревьев: встань он в замысловатую позу, и его тело, обмотанное выцветшей тряпкой с рукавами, то бишь плащом, превратилось бы в ствол, мятые шершавые сапоги - в корни, а костлявые руки - в иссохшиеся ветки. Голова тоже не выделялась: нехорошо потемневшее от времени лицо, скрываемое под тенью шляпы, не казалось живым. Оно, казалось, застыло в каком-то разочарованном удивлении. Удивлении этой жизнью и тем, что она с ним сделала.
Впереди не было деревьев. Ещё двести шагов оставалось...
"Молодость - старость...Старость - молодость...да тут и не поймёшь, где что. Вот были бы у меня внуки, я бы не сказал, что я сейчас старый...Я бы сказал, что я человек, счастливый тем, что сделал и что получил за прожитую до этого времени жизнь...И радовался бы...Может, и не собственной жизни, но жизни близких людей...А это дорогого стоит - радоваться за счастье близких...И мы бы все были счастливы..."
Оставалось пройти ещё больше половины, но можно было рассмотреть движение впереди. Осталось сто сорок шагов...
"Ну вот. А в таком положении я называю себя стариком. Да, старик. Я боялся этого слова, боялся цифр больше сорока пяти, боялся, что когда-нибудь и на меня посмотрит в автобусе чистыми голубыим глазами мальчик и со стыдливой улыбкой скажет:"Садитесь, пожалуйста..." и уступит мне место...Я всего этого боялся. Может, поэтому я тут...Врачи со своими диагнозами бали лишь мостиком для прыжка".
Его мысли начали валить с разных сторон. Он не любил беспорядок в голове и пытался не сбрасывать их без разбору в одну кучу. Но долгое гулянье по лесу, среди этих тёмных сучьев, без ничего, чтобы надолго заинтересовало его, прессовало Его мысли. Но ещё 97 шагов...
"Старость...Безразлично? Мои соседи, к примеру, думают, что мне всё безразлично...Они не могут понять, что на самом деле мне совсем не безразлично то, что яблоки с их яблонь ночами падают на крышу моего дома, что птицы, которым они вешают кормушки на своих деревьях, прилетают на мой огород и выклёвывают семена из земли, не давая им даже дать ростки...Они думают, что я...Как же это называется...Отшельник, что ли... День как-то выдался жарким, и я пролежал весь этот день у себя в доме...Соседи пришли, застучали в двери. Я открыл дверь, и мой сосед заглянул сначала в комнаты, а потом на меня:"И вы тут проводите дни?..Вам интересно жить одному?" Я ответил, что нет ничего более интересного, чем жить действительно одному, говорить только с растениями на огороде и книгами, слушать только ветер и видеть себя только в отражении воды...Откуда мне было знать, что мой сосед когда-то был психологом? Вот после этого и начали меня называть отшельником...одиночкой...дикарём...Хоть стучат они по ночам, а яблоки у соседей всё-таки вкусные, что ни говори... "
42 шага.
"Старость...Как там её ещё обзывают? Несчастная старость. Никто стакан воды не поднесёт...А может и не надо? Неужели счастье в старости может заключаться только в том, что кто-то в нужный момент поднесёт тебе стакан воды? Кто-то может случайно оказаться рядом и поднести стакан воды...Это, получается, как с горшком: беспокойно за то, что в нужный момент ты не найдёшь его. Но я не беспокоюсь ни о стакане, ни о воде...Сегодня же приду домой и поставлю рядом с кроватью ведро воды и два стакана. На всякий случай...Старость как-никак...Всякое может быть"
25 шагов и две кочки.
"За что я беспокоюсь сейчас? Получается...ни за что. За моё здоровье и так набеспокоилась куча ненужных, нужных, знакомых и неведомых мне людей, большинство которых я уже не помню. Вышло что-то...За мою судьбу мне нечего беспокоиться - вот она, передо мною, зажатая в моём кулаке, она уже не вырывается из него, никуда из него не выскользнет...За растения на моём огороде...Беспокоюсь? Нет, наверно...Всё это не моё, не мною созданное, вырастет где-нибудь само...Росло же...с самого начала всё само, никто не удобрял, не ухаживал...Может, росло и лучшее, и лучше, чем сейчас. Ни за что я не беспокоюсь. Это удел молодых...У которых ещё не протоптана толком дорога, судьба юрко бегает под ногами и кажется никак не словить её..."
12 шагов.
"Темнеет...Или наоборот светлеет? Нельзя понять. Всё равно знаю, как идти обратно: просто назад, развернулся - и пошёл назад, к дому...Дом. Что будет с домом лет через пятнадцать?.. Раньше я никуда не собираюсь. Он, наверно, пропадёт...разберут его на доски соседи...Зато буду знать, что доски моего дома принесли тепло в их дома. Значит, бесследно дом не пропадёт...Золой они удобрят землю...А из земли вырастет семя...надо попросить, чтобы они остатки золы развеяли в этом лесу...как я раньше об этом не думал?..Обязательно надо попросить..." Тогда бы он никому не поверил, кто бы сказал ему, что вся эта затея с пеплом -сущая чушь, и никто его никогда не рассеет, что глупо ставить около кровати лоханку с водой и стаканы, что говорить со всем, но только не с людьми, - это не к добру...Он гулял где-то у себя в голове...
Если бы он лучше видел, то давно бы уже заметил перед собой не только конец этой стороны леса, не просто расстояние от одной стены леса до другой в три или около того метра, а дорогу, немного неухоженную, обыкновенную дорогу, какие бывают в таких местах. Возможно, он это всё-таки понял...Мысли остановились в нём только на мгновение. Только на секунду остановились мысли в этом человеке, мысли, которые его столько раз спасали, а теперь вот привели на эту дорогу, поставили его тут в недоразумении глядящего под ноги. Он почему-то удивился этой дороге. Он раньше не доходил до неё. Или просто не замечал?.. Он шаркнул ногой по потрескавшемуся асфальту и улыбнулся странной улыбкой.
"Свет??. Откуда тут свет...свет - значит белое..." - успел подумать он, увидев слева от себя яркий свет. Это был свет фар. Он был такой яркий и внезапный, что он не понял самой сути этого свчения. Рёв, рыканье над ним...Быстрая боль и такая острая игла в голове.
Человек, выпрыгнувший из машины, подошёл к нему и попытался приподнять его тело. "Вы меня слышите?! - кричал человек из машины.-Очнитесь же! Ответьте мне!" Все приказы были напрасны, человек это и сам понимал и, некоторое время повозившись с телом непонятного мужчины, решил, что тот всё равно какой-то блуждающий отшельник: по одежде не скажешь, что это кто-то из местных. Он оттащил отшельника на обочину, плюнул в сторону и сел в машину.
Рёв, рыканье, и машины нет.
"Хм, а ведь он не знает, что я ещё живой...Его, верно, арестуют, когда найдут меня уже мёртвым...Жаль, что он не взвалил меня на свой кузов или помог бы мне заговорить...Больно...не могу говорить..какая боль в голове...а всё...всё эта птица...слишком много всего для моего сердца...скажите кто-нибудь, я действительно уже мёртв?.."
Странно, но сегодня он спал легко.
