Веллер: <...> Вот приблизительно и весь секрет. Более эмоционально, чем у кого бы то ни было ещё. Более искренне, более сильно — это та самая сила слов, от которой начинает не то мороз по коже, не то колотить внутри (у кого как).
Итак, мы отвечаем на ваши вопросы; здравствуйте, вы в эфире.
Я приношу прощение, у нас какая-то мелкая техническая накладка. Что у нас с телефонным звонком сейчас?

---

Радиослушатель: А, вы меня слушаете? Михаил Иосифович, уважаемый...

Веллер: А, значит, это не у нас, значит у вас. Здравствуйте.

Радиослушатель: Два вопроса. В подготовке начала Второй мировой войны вы в одной из передач ссылались на книгу «Ледокол», автор Владимир Богданович Резун, разведчик, литературный псевдоним Виктор Суворов.

Веллер: Так.

Радиослушатель: Там убедительно Суворов показал, что Вторую мировую войну...

Веллер: Мы знаем, а вопрос?

Радиослушатель: ...готовило не только гитлеровское, но и сталинское руководство.

Веллер: А вопрос?

Радиослушатель: Но вот в России вышла ещё одна книга того же Резуна-Суворова, называется «Очищение».

Веллер: Вопрос.

Радиослушатель: Вопрос. Там он называет предателями, врагами, бездарными военными деятелями маршала Тухачевского, Блюхера, Якира, командармов и флагманов Примакова...

Веллер: Я прихожу в отчаяние, а вопрос-то я услышу?

Радиослушатель: Вопрос... Прав ли Суворов в своём «Очищении»?

Веллер: Понятно, большое спасибо.
Вы знаете, я бы сказал так. Суворов — это личность очень увлекающаяся. Очень увлекающаяся — это означает «который видит любое лыко, хватает его и ну пихать в свою строку». Всё, что угодно, он подтягивает, подсовывает, подверстывает под свою гипотезу, свою теорию, свою концепцию. Поэтому в частностях Суворов бывает прав очень даже не всегда.
Но в основном его концепция представляется верной. Поэтому я считаю, что когда Суворов пишет о том, что вот «расстреляли 4 тысячи генералов перед войной — и правильно сделали; вот смотрите, что Геббельс пишет в своих дневниках в марте 45-го года — в том духе, что вот у русских хорошие генералы, а у нас вот сплошные бездарности, которые ничего не могут организовать, а ведь это говорит сам Геббельс». И далее продолжает Суворов, вот, если бы, значит, расстрелял Гитлер у себя перед войной 4 тысячи генералов, глядишь, и у них был бы порядок.
Значит, во-первых. Во-первых, в Третьем рейхе, в Вермахте четырёх тысяч генералов не наберёшься. У них, знаете, и страна была поменьше, и армия была поменьше, и в процентном отношении офицеров было в несколько раз меньше; для того, чтобы у них расстрелять 4 тысячи генералов, ещё пришлось бы, вы знаете, полтысячи полковников перед этим произвести в генералы и уже тогда расстрелять их всех. Но лучше от этого было бы вряд ли, потому что на дневники Геббельса от марта 45-го ссылаться нельзя. Потому что когда летом-осенью 41-го Вермахт гораздо меньшей численностью и с меньшим числом техники громил и гнал Красную армию (которая превосходила его по всем показателям), тогда, значит, Геббельсу генералы были хорошие; когда в 42-м, понимаете, немцы дошли до Кавказа, то тогда генералы были хорошие; а когда март 45-го, война на два фронта, страна задыхается, война политически была проиграна ещё в 41-м году, и из последних сил те, которые в Третем рейхе остались генералы, организуют оборону — вот тогда Геббельс желает вину свалить на военных. Да нет, жалко, что отравился, лучше было бы повесить.
Так что я думаю, что к этому нужно относиться спокойно.
Значит. Что «Тухачевский, Блюхер и так далее были плохие военачальники». История Гражданской войны до сих пор изучена... ну, сказать «недостаточно» — это чересчур; считайте, что почти что и вовсе не изучена. Как-то до населения это не дошло, что Красная армия была гораздо многочисленнее белой, и сплошь и рядом и добра у неё было гораздо больше, чем у белой, и сражения, которые были между белыми и красными, очень часто красными выигрывались потому, что сил у них было в несколько раз больше.
Те военачальники, которые прошли Гражданскую и не были репрессированы и воевали потом в Отечественную, в основном однако же с хорошей стороны себя никак не проявили (об этом достаточно написано) — вот такой был произведён отбор.
Что касается того, что Тухачевский бездарно провалил польскую кампанию — это всё сейчас уже известно. И не оставив резервов, и оторвавшись от тылов, и всё это без сколько-то внятной разведки — ну, трудно здесь говорить о каком-то таланте. Здесь, понимаете, если мы выигрывали какие-то войны, то должны быть прославленные военачальники — а то как это так, войну выиграли, а где герои-военачальники?.. Вот, приказано было определить. Раньше было просто — товарищи Будённый и Ворошилов. Потом сказали «нет, они были плохие и малограмотные». А, ну значит, надо других; значит тех, которых расстреляли и ошельмовали, нужно их объявить героями.
Я не знаю, кто был хорошим военачальником в Гражданскую войну. Насколько известно мне (первое) — это очень хороший штабист полковник Триандофилов (впоследствии создатель всей советской военной стратегической теории) и, говорят, всё-таки хороший военачальник был Михаил Васильевич Фрунзе, (которого когда назначали командовать фронтом, то через некоторое время с этой работы снимали за отсутствием у фронта противника спереди — было такое дело). А в основном Суворов всё-таки прав.
У нас следующий вопрос, здравствуйте, мы вас слушаем.

---

Радиослушатель: Здравствуйте. Очевидно, меня слушаете, да?

Веллер: Вас, конечно вас.

Радиослушатель: Очень приятно. Виктор Борисович беспокоит по вопросу...

Веллер: Да, Виктор Борисович.

Радиослушатель: ...темы, затронутой вами. Наблюдал, слышал и имел записи, начиная с периода периода песен дворовых, потом театральных, потом эстрадных, потом всех его выступлений, где можно, на концертах, и, разумеется, помню всё это с 60-х годов. Но вот сейчас, когда идут передачи о том, насколько его не признавали и пытались зажать, пинали, доили, не допускали ни за границу, ни по выступлениям радио... Пора уже переходить к работе открытым текстом — так, как работал Владимир Высоцкий, называть вещи своими именами.

Веллер: Давайте.

Радиослушатель: <...> Кто дал команду, например, вырезать его из передачи парижской записи вместе с нашими поэтами? Кто давал команду не запускать его за границу? Кто ему полностью ставил все препоны — всех этих вот руководителей худсоветов и всех прочих, которые сегодня подмазываются уже под его лучших, хороших знакомых, друзей...

Веллер: Абсолютно с вами согласен...

Радиослушатель: <...> и пытаются на этом сделать себе погоду. Народ должен знать...

Веллер: Согласен. Вопрос есть или это всё?

Радиослушатель: <...> и кто в ответе, люди, которые его довели до такой жизни...

Веллер: Вам меня слышно? Не слышно.

Радиослушатель: ...что он, будучи признанный народным актёром, имел полностью зажим со стороны...

Веллер: На будущее. Если ведущий просит вас прерваться и озвучить вопрос — просьба прерываться и, значит, озвучивать вопрос. Потому что если кому-нибудь, который говорит даже правду и по делу, хочется поговорить очень долго, но возможности такой нет, то не надо всё-таки вот стараться как можно больше выпалить всё, пройдя в эфир, потому что это неверно совершенно со всех точек зрения. Так что лучше вот... не надо. Я призываю по радио, по телефону к диалогу, если начинается диалог.
Относительно сказанного — да, всё это совершенно верно, пора. Пора. Это обращено не ко мне, потому что я, точно также, как и вы, не знаю, кто не пускал. Я понятия не имею об этих людях, об этих фамилиях, и даже об этих структурах, как они были организованы — это во-первых.
Во-вторых. Не нужно преуменьшать (ну, скажем так) некоторую зависть коллег. Потому что если, допустим, не появилось (насколько я знаю) при жизни ни одной какой-то заметной хорошей положительной рецензии какого-то критика на Высоцкого, как на поэта — это не потому, что это было запрещено, это потому, что одни считали, что это никакой не поэт, поэты совсем другие (фамилии, которые мы с вами сегодня сплошь и рядом вообще забыли), а другие полагали, что... ну, «что ж это такое, понимаете — одному и Европа, и Мерседес, и театры, и песни, и слава, и Марина Влади, а другие, которые пишут стихи, они-то что? если этот ещё сюда влезет». Вот в большой мере поэтому Высоцкого старались не подпускать к издательствам, к Союзу писателей и так далее, так далее. Не нужно всё сталкивать на органы.
Я говорю, если помечтать (такая нехорошая мечта, но иногда бывает), чтобы можно было из соответствующих архивов соответствующего отдела (может быть, Комитета госбезопасности, а может быть какого-то другого) достать бы и почитать доносы, которые товарищи писатели и поэты в советские времена писали друг на друга, то мы бы увидели такую ужасную картину, что нас обвинили бы в очернении действительности. Ну, отчасти, возможно, поэтому, мы эту картину и не видим.
Следующее. Не нужно, однако, преувеличивать несчастье жизни Высоцкого. Потому что он играл в одном из двух самых прославленных, лучших на тот момент театров в Советском Союзе. Вот если одним считать Товстоноговский БДТ, а другим считать Любимовский «Современник» (то есть простите ради бога, Любимовский театр). И за границу он ездил, и Мерседес у него был, и страна его знала, и денег на жизнь ему хватало — вы знаете, нет, не так уж плохо всё было.
А относительно официального признания (то оттуда вырубали, то отсюда вырезали, то с роли какой-то снимали, то ещё что-нибудь) — вы знаете, лет четыреста примерно назад Джонатан Свифт сказал: «критика — это оброк, который гений платит толпе». Ну, здесь никуда, понимаете, не денешься, видимо, мир просто так устроен.
У нас следующий звонок. Здравствуйте, вы в эфире.

---

Радиослушатель: Добрый день. Михаил Иосифович, вы очень хорошо охарактеризовали Высоцкого, но разрешите мне с вами чуточку не согласиться, а потом будет вопрос.

Веллер: Разрешаю.

Радиослушатель: Мне кажется, что Высоцкий был глубоко несчастный человек. Не потому, что был невостребован (он был в одном из лучших театров, это всё правильно), но он своим живым нервом настолько сросся со страной, что он просто чувствовал, что здесь происходит, как будто это происходило лично с ним, и... Я немножко занимаюсь философией... Вот это ощущение у него было настолько глубоко, что он сам не понимал, что его творчество — это не просто песенки, а что это глубоко философские вещи, и у меня такое ощущение, что он их сам недооценивал.
А вопрос у меня такой. Понимаете, когда в организме какое-то нарушается взаимодействие между органами, то организм хиреет и, так сказать, с ним происходит всё очень плохо. Вот ваше мнение, у нас в стране не происходит то же самое? Спасибо.

Веллер: <...> а вот здесь жалко, что уже отключился товарищ, положил трубку, потому что я не понял, у нас не происходит того же самого чего?..
Вы знаете, я не думаю, чтобы Высоцкий недооценивал своё творчество и не понимал, что он писал. Ну почему же, собственно, он должен был этого не понимать? Вот почему вы полагаете, например, что мы с вами умнее, чем был он (относительно его собственного творчества)? Не могу вашу точку зрения здесь разделить, потому что думаю, что он прекрасно понимал, что он делает. И потому что его философские, трагические, психологические, социальные стихи (они же песни) бывают настолько глубоки и сильны, что как же автор может этого не понимать? Нет-нет, думаю, что понимал.
Что касается его несчастности — и здесь я с вами не согласен, почему и жалею, что вы так быстро положили трубку как-то, закончив речь свою... Я думаю, что он был как раз человеком достаточно счастливым, потому что он сделал в жизни всё, что должно сделать человек, и сделал это, можно сказать, по высокому уровню. Это человек, который был в высшей степени востребован своей страной и своим народом, и благодарность ему (именно народа) была очень велика — настолько велика, настолько могла быть.
А если говорить о том, что нервы перегорают и переплавляются при такой работе — так это история другая. Но вы знаете, когда-то сказал (лет примерно уже тридцать пять назад) писатель некогда очень известный в Советском Союзе, Юрий Трифонов (иногда ему удавалось говорить неглупые вещи): «очевидно, для счастья потребно столько же счастья, сколько и несчастья». Когда человек страдает страданием всех, кто погиб, кому было больно, кому было плохо (а таков настоящий художник), то конечно внутренне страдает он очень много — а от этого никуда не денешься, вот это судьба большого художника.
У нас следующий вопрос, здравствуйте, вы в эфире.

---

Радиослушатель: Добрый день. Вас беспокоит Виталий Григорьевич. Меня интересует вот такой вопрос. Земля, вода, воздух могут ли приобретаться в частную собственность? И фактически не кощунство присваивать то, что принадлежит Творцу? И минуточку, ещё. Прошлый раз вам звонил пенсионер, инвалид, назвавший свою пенсию эвтаназией. А сам губы раскатал, чтобы купить землю, да и выстроить дом, да... за какие шиши? Спасибо.

Веллер: Да, большое спасибо... (Это я записываю, чтобы не забыть то, что вы сказали.)
Что касается того, что всё принадлежит богу, что не создано человеком. Вы знаете, разные религии, приверженцы разных течений, люди разного умственного и образовательного уровня, разных духовных устремлений трактуют и понимают бога по-разному. Для одних бог — это седобородый старик. Для других бог похож на нас (ну, потому что мы похожи на него — ну, потому что, как сказано в Библии, «по образу и подобию божию созданы»). Ещё для кого-то бог — это единое информационное поле. Ещё для кого-то (как для Пифагора было когда-то) бог — это число. Для кого-то бог — это высший закон целесообразности, царствующий во Вселенной. Понимать так, что бог — это некое существо, в чём-то похожее на человека (но просто мы увидеть не можем, а может быть умрём — увидим, да?), который неким образом вот всё это вот и сделал — ну, вроде как сделал что-то мастеровой, но конечно он иначе, неким уже для нас сверхъестественным образом, но взял и сделал...
Я думаю, что такие понимания очень примитивны, и, скажем, серьёзные учёные, физики, теоретики, которые верили в бога — они верили совсем не в этого бога, который сделал всё руками, а в того, который и есть некое отражение в другом и реальном мире всего того, что у нас уже происходит (вот то начально, у нас конечно). (Боюсь, что для большинства слушателей это будет сложновато.)
Это значит то, что земля принадлежит богу. Если земля принадлежит богу, вот это утверждение, понимать буквально, тогда, вы знаете, невозможно никакое государство — «а что значит "границы"? земля принадлежит богу! все ходят, где кто хочет, тот так и живёт». Невозможна частная собственность на землю — это означает «а чё это ты здесь чего-то сеешь? а может, я хочу посеять? а пошёл-ка ты со своего поля! земля принадлежит богу, что это за загородку ты поставил?» Люди начинают распахивать какую-то целину, а им говорят: «а чё это вы межи какие-то? это всё принадлежит богу! хочешь — паши, а не хочешь — не паши». А если кто-то захочет согнать? Под тем предлогом, «всё принадлежит богу. Делиться надо. Мы пришли сюда, сто человек, и съедим всё, что у тебя есть — всё принадлежит богу».
Я боюсь, что вот такое вот расслабленное благодушие на самом деле очень быстро ведёт к кровавой анархии и ничего из этого абсолютно не получается. Потому что сказано давно «богу богово, а кесарю кесарево». Потому что то, допустим, что мир создан богом, отнюдь не отменяет того, что человек должен иметь свой дом (вот лачугу, крышу, кров, укрытие), свой очаг и свой клочок земли, с которого он кормится. Он его не создавал, тем не менее это он его обрабатывает, он за него отвечает, он здесь живёт, и главное — ему это необходимо, чтобы выжить, без этого он не может существовать. И вот если поколение его предков это поливали своим потом, и он за это платил и это его земля, всё.
А что касается «богу» — он может платить на храм, и в этом храме богу молиться. Так что не нужно смешивать одно с другим. Вот что я думаю по этому поводу.
Ну, воздух пока ещё, слава богу, никто не делил, а что касается воды — это вы бросьте. Вот когда два государства, допустим, устраивают войну из-за того, кому принадлежит река или источник — вот вы попробуйте взять крест, надеть балахон, пойти к ним и начать проповедовать, что вода принадлежит богу. А вам объяснят, что не хватает её, на двоих-то — или одному, или другому. А куда ж второму деваться? Только умереть? И войны такие в безводных краях бывали всегда. Так что, понимаете, теория теорией, а практика практикой. Не надо же так упрощать.
И далее, что касается человека, который хочет приобрести клок земли и на нём что-то делать, «откуда деньги».
Вы знаете, я у него, конечно, не спрашивал, откуда у него деньги, но предположить могу — с труда. Вот если человек трудится, и у него есть голова, и есть руки, и есть желание работать и кормить свою семью и делать дело, чтоб после тебя что-то осталось, то вот он (я же не говорю, что он захватывает нефтяные прииски; это отдельная работа) — вот он на своём клочке земли хозяйствует. Может быть, ему дадут кредит, посмотрев его кредитную историю — что этот человек работает, у него есть хоть что-то, он готов заложить свою квартиру и приобрести на это свой клочок и работать там по 20 часов в сутки. Подозревать каждого, кто хочет что-то делать, в том, что «на какие деньги?», вы понимаете, «всё принадлежит богу» — мне это к сожалению, простите ради бога, напоминает вот те комитеты бедноты, которые в Гражданскую войну и после всё делили, потому что всё принадлежит всем. А потом оказалось, что те, кто может работать, оказываются в Сибири, в Заполярье, в лагерях, а те, которые были бездельниками, под палкой бригадира утром гонятся на работу и там тоже работать не хотят. Вот вам, понимаете, и «всё богово».
Я думаю, что нужно быть немного, во-первых, терпимее, а во-вторых, всё-таки, различать богово и человеческое.
Здравствуйте, вы в эфире, мы вас слушаем.

---

Радиослушатель: Здравствуйте, Михаил Иосифович. Виктор Иванович из Москвы вас беспокоит. В одной из ваших программ была затронута тема присоединения и освоения земель; можно вопрос по этой теме?

Веллер: Естественно.

Радиослушатель: Два дня назад в программе «События. 25-й час» телекомментатор Вера Кузьмина задала политологу Константину Затуловскому такой вопрос: «Если Украина вступит в НАТО, что будет с Крымом и с Севастополем?» У меня вопрос вот какого плана (вернее, два вопроса). Первый: договор о передаче Крыма с Украиной не был ратифицирован ни Советским Союзом, ни Россией. Второй вопрос: договор Шеварднадзе–Гора (кажется), по которому шлейф Берингова моря отошёл к Соединённым Штатам Америки, тоже не был ратифицирован.

Веллер: Повторите, пожалуйста, какой это договор (второй)?

Радиослушатель: Договор, по-моему, Шеварднадзе–Гор, если я не ошибаюсь (возможно, ошибаюсь); по этому договору был передан большой шлейф Берингова моря американцам.

Веллер: Да?..

Радиослушатель: Там мы могли вылавливать, по сведениям, до 320 тысяч тонн рыбы. Можем ли мы поднять вопрос о возвращении этих земель? Тем более, что срок аренды Аляски американцами уже закончен.

Веллер: Понятно.
Что касается всех этих договоров. Я думаю, любому, кто немного подумает, должно быть понятно, что когда, предположим, Грузия вступит в НАТО, разговоры о том, что Абхазия и Южная Осетия, населённые российскими гражданами, хотят присоединиться к России (или просто отсоединиться от Грузии) — эти разговоры будут фактически окончены, потому что НАТО, среди прочего, гарантирует всем своим членам всемерную помощь (ну, «всемерную» — я не точен, всяческую помощь) в случае того, если кто-то покусится на их целостность. Границы священны, нерушимы, проведены, и дело с концом, поэтому тогда уже будет поздно.
С Украиной вещь абсолютно аналогичная. Можно констатировать (у нас был здесь как-то полгода назад, не помню точнее, разговор о Крыме), что граница между Россией и Украиной (правильно-неправильно, исторически-неисторически) никого, по-моему, из властей России никак не волнует. Такое ощущение, что никому не нужен ни Крым, ни Донбасс, ни Черноморский флот, ни Севастополь — вот ничего это абсолютно не нужно. «Хоть оно есть, хоть его нету — а что с этого толка?» Вот с чего можно сделать бабки, то имеет смысл, а с чего нельзя — так а зачем?.. А флот, между прочим — это чтобы тратить деньги; зарабатывать деньги при помощи флота довольно трудно (разве что выпускать его в пиратские рейды — так это не принято в последние времена, вы понимаете)... Так что мы поднимем разговор, и нам скажут: «а как же принцип нерушимости границ?»
Ещё одна вещь. Нетрудно сообразить, что никому не выгоден большой, мощный, развитый и вооружённый, сильно вооружённый сосед. Сегодня он, допустим, против тебя ничего худого не умышляет — а чёрт его знает, а что будет завтра, да? Таким образом Европа вовсе не хочет возврата России к состоянию Советского Союза, когда Европа тряслась и плохо спала по ночам. Потому что где-то ходили советские бомбовозы, подводные атомоходы, ракетные-ядерные подводные крейсера (не приведи господь, что там может быть), где-то стояли на дежурстве советские ракеты, сколько было этих ядерных боеголовок — немерянное количество; и самое главное, чего ожидать от этих ребят, которые заявили, что наша цель победа коммунизма во всём мире?.. Вот большое спасибо! Что пролетариат — это ваш могильщик, а мы ему денег подбросим. Буржуи всех стран просто счастливы были донельзя. Никто не хочет, чтоб этот Союз возник опять.
И Америка тоже не хочет. Понимаете, Америка уже фактически воевала в Корее, когда товарищ Ким Ир Сен (до того — майор советской армии) по рекомендации товарища Сталина двинул войска, вооружённые Советским Союзом, на Южную Корею, чтобы их объединить, и там тоже установить советскую власть. Так что, понимаете ли, ООН приняла решение высадить там войска ООН и отодвинуть границу на месте. Так что американские дивизии были там под флагом ООН. После чего поговорили с Мао Цзе Дуном, чтоб он туда отправил китайцев, и в результате граница осталась на том самом месте, а то уж ООН собирались объединить всю Корею под эгидой не Северной, а наоборот Южной. Так вот зачем нужен такой Советский Союз Америке, которая то завозит ракеты на Кубу, то устраивает свару во Вьетнаме?
Это означает: Запад не заинтересован в том, чтобы Россия вернула себе Черноморские базы флота, и вообще неплохо бы её ещё части на три, так, может быть, разобрать — для себя было бы спокойнее. То она продаёт, понимаете, ракеты и ядерные технологии Ирану, то он продаёт ракеты Сирии, то она ещё сделает что-нибудь... Зачем Западу эта головная боль?
А деньги наши в огромных количествах сотен миллиардов долларов лежат на Западе — в Европе и в Америке. Это означает, что если Россия делает что-то такое, что Западу вовсе поперёк горла — он в состоянии заморозить наши активы в своих банках. А вот на это, как я понимаю, наше государство не пойдёт никогда. Это очень вредно для государства, а также это очень вредно для какого-то количества очень богатых людей, которые держат свои деньги там же.
Таким образом, методом держания наших денег Запад в значительной мере контролирует наши действия. Я надеюсь, это достаточно понятно. Если предположить себе (ну, примитивный, совершенно условный; подчёркиваю, в реальности ничего подобного, насколько я знаю, никогда не было; а если и было, то я этого не знаю и знать ничего не могу), если предположить условный разговор, где говорится, что «если вы присоединяете Абхазию и Южную Осетию (что противоречит принципу неприкосновенности границ, и вообще, ребята, нам это не полезно), если вы присоединяете к себе обратно Крым и что-нибудь ещё (что противоречит принципу и нам это не полезно) — мы к чёртовой матери морозим ваши активы, и вот тогда вы попрыгаете. Когда мы перестанем покупать ваш металл и ваше всё, и когда мы перестанем вам продавать еду, одежду и так далее — вот тогда мы посмотрим, какие у вас будут бунты, как полетит всё ваше правительство; так что, ребята, сидите тихо».
Это называется «диктовать свою политику экономически зависимому партнёру». На сегодня мы являемся экономически зависимым партнёром. Из этого следует очень многое в нашей политике.
У нас следующий вопрос, здравствуйте, мы вас слушаем.

---

Радиослушатель: Здравствуйте, меня зовут Пётр Васильевич. Михаил Львович, вопрос по Высоцкому. Скажите, пожалуйста, я хотел бы услышать ваше понимание. Его окружали близкие, допустим, друзья (семь, или двадцать человек), понимали, что ему, допустим, бывают такие дни, было очень плохо. Могли помощь ему оказать — морально, физически. Или уместно ли так вопрос поставить (хочу услышать ваше понимание): «трагически погиб среди друзей»?

Веллер: Понятно.
Вы знаете, по Высоцкому написано уже достаточное количество книг, и очень много информации в сети. Если вы почитаете, то многое вам будет известно, и таким образом понятно.
Высоцкому многие друзья много помогали, и один он не был. Что он человек очень талантливый — это друзья понимали. Многим, конечно, очень льстило его огромная всесоюзная слава — дружить с таким человеком, оказывать ему услуги лестно и приятно. Вытягивали его не раз. Не составляет никакого секрета (об этом тоже много написано) его запои, его перемежающийся алкоголизм, его одно время прогрессировавшая наркомания — в этом нет никаких секретов, но в данном случае это, понимаете, не какой-то бездельник из люмпенов, из маргиналов, из золотой молодёжи, которому делать нечего, и вот он, понимаете, одно вливает, на второе подсаживается.
Это, как ни верти, плата гениального человека с обнажёнными нервами за то, что он живёт с обнажёнными нервами. Бытовые подробности здесь можно подобрать любые. Но именно потому, что он писал то, чего не писал больше никто никогда во всей истории русской литературы — потому же и пил. Это всё то же стремление к экстремальным ощущениям, к экстремальным свершениям. И гибель его, очевидно, уже невозможно было предотвратить.
Сорок два, кстати — это возраст очень-очень критический. Сорок два — это тот возраст, который древние греки называли «акме», возраст абсолютного совершенства для мужчины, возраст уже абсолютной зрелости, и ещё полный сил человек. В этом возрасте ушли многие люди. Это может носить характер самых разных случайностей — это может носить характер инфарктов, инсультов, автомобильных катастроф, кирпича, который упал на голову с неба чистого; и тем не менее вот здесь вот действительно каждому нарисован свой срок в зависимости от того, что он есть и сколько он в жизни сделал.
У нас следующий звонок, здравствуйте, говорите.

---

Радиослушательница: Здравствуйте, господин Веллер. Беспокоит Вас из Подмосковья Надежда Фёдоровна. У меня к вам такой вопрос. Почему наше правительство отправило в Америку и другие страны весь золотовалютный фонд и стабилизационный фонд? Не развиваем у себя ни сельское хозяйство, ни промышленность, а всё туда отправляем. И вернётся ли когда-нибудь это всё к нам?

Веллер: Вот особенно концовка хорошая. Спасибо.
Вы знаете, когда года три назад примерно до меня дошёл ответ на этот вопрос, я и начал писать книгу «Великий последний шанс» (вот, которая уже года два с половиной назад вышла), где есть такая глава, которая так и называется, «Почему наш стабилизационный фонд в Америке». Там я на это, как умел, ответил.
Несколько (скажем так) течений экономистов дают на это разные ответы. Те, которые говорят «да-да, услали, и надо было услать, и очень хорошо, что услали» и прочее-прочее, говорят, что от этого у нас инфляция, нам нужно убрать из страны деньги, потому что если денег будет больше, то всё будет то же самое, а только цены необыкновенно вырастут, и тогда наша экономика будет нездорова. По-моему, это всё абсолютная ерунда.
Говорят, что вот голландская болезнь, нам грозит голландская болезнь, вот голландцы на шельфе стали, понимаете, добывать, и вот у них как цены-то вверх рванули, и он стали увозить за бугор свои деньги, санировать свою экономику. Я думаю, что это тоже ерунда, потому что у голландцев промышленность была развита настолько, насколько можно для этой маленькой страны, уровень социальных гарантий огромный, уровень потребления очень высокий, и в сущности Голландии больше ничего не надо было. Спрос был насыщен, а промышленность была развита — поэтому начали расти цены.
У нас ситуация абсолютно иная, потому что у нас огромный спрос не покрывается денежной массой, которая есть на руках у населения — денег у людей нету. То есть они бы больше ели и лучше, если бы были деньги; они бы одевались больше и лучше, если бы были деньги; они бы покупали лекарства больше и лучше, если бы были деньги; жили бы в бОльших квартирах, если бы были деньги. То есть у нас спрос деньгами не покрыт, и спрос это гигантский, у большей части населения. И таким образом, если населению дать деньги, то окажется, что есть огромный непокрытый предложением (то есть непокрытый торговлей и промышленностью) платёжеспособный спрос. А платёжеспособный спрос, понимаете, по всем экономическим теориям — это есть основа развития промышленности, за которой, однако, нужно капельку приглядывать. Потому что если государство отвернётся в сторону, то все строители, торговцы хлебом и колбасой и так далее просто цены повысят в два, четыре, восемьдесят пять раз, и ничего не будет.
Но если будут протекционистские законы (то есть импортные товары будут обкладываться таким высоким налогом, чтобы было выгоднее производить свои, и если за монопольный сговор будут давать 10 лет с конфискацией всего имущества, чтобы человек, который желает хоть как-то втиснуться в рынок, сказал бы: мне хватит прибыли и 5%, я проживу, поэтому моя цена будет в 3 раза меньше, чем у всех, и все побегут ко мне, и у меня будет огромный оборот, и я поднимусь — чтобы таких людей не отстреливали, чтобы таким людям не приходилось бежать за границу, бросив всё), вот если будут антимонопольные законы в действии и протекционистские законы, барьеры против ввоза сюда гор дешёвой дряни, которую за границей некуда девать, и деньги будут вложены в развитие своей экономики, и всё будет хорошо — ну, при этом очень многие могут сильно пострадать, которые сейчас прекрасно торгуют и прекрасно задирают цены. Я думаю, что вот поэтому деньги там.
Мы можем ответить ещё на один вопрос коротко. Здравствуйте, мы вас слушаем.

---

Радиослушатель: Алло, здравствуйте, Михаил Иосифович.

Веллер: Давайте скорей.

Радиослушатель: Я вам хочу вопрос задать такой, короткий. Я студент из города Сызрани, хочу вам задать вопрос: как можно справиться с коррупцией в вузах? Что надо сделать, чтоб перестали брать взятки, деньги за зачёты, сокращались бюджетные места в вузах — что вообще можно сделать? Потому что это полный бардак, и этого нельзя допускать. Спасибо за ответ, очень вас уважаю.

Веллер: Большое спасибо.
Должен вам сказать, что когда в 66-м году я поступал на филфак Ленинградского университета, у нас о взятках никто не слышал. Если кто-то поступил со взяткой, то он сделал это так, чтобы никто — вот, триста человек на курсе — этого не знали (что маловероятно). Правда, это было очень давно.
Я думаю, что нельзя в больной организм всадить здоровый орган, и чтобы он не заболел тут же. Я думаю, что нельзя искоренить коррупцию в одном отдельно взятом (хоть за шкирку, хоть за что) институте. Потому что институт находится в городе, а город находится в стране. Я думаю, что верна старая поговорка «рыба тухнет с головы». Я думаю, что тогда, когда все, начиная с высших лиц государства, будут жить... я не скажу «на зарплату», пусть какие-то члены их семей ведут бизнес... будут вести этот бизнес абсолютно прозрачно и любой миллиардер сможет отчитаться во всём, что у него есть, и любой чиновник, независимо от высоты его ранга (хоть он на Эвересте сиди), будет сидеть столько, сколько положено по Уголовному кодексу, если он украл или взял взятку, или что-нибудь ещё — вот тогда и в вузах не будет коррупции. А до той поры, к сожалению, всё остальное — всё это, понимаете, мечтания и маниловщина. Как можно искоренить коррупцию в вузе, если там работают такие же люди, как везде, которые тоже хотят жить, которые употребляют эти деньги дальше. Что можно сделать? Если Россия по уровню коррупции находится где-то там рядом с Нигерией, Зимбабве и тому подобное.
Я думаю, что здесь нужно наводить порядок только в масштабах страны. В масштабах страны, только сверху, только комплексным методом, о чём я «Последний шанс» и написал, и я надеюсь, что уж вы-то, молодое поколение, до этого времени доживёте. На этой оптимистической ноте мы и попрощаемся.