По мотивам сказки «Белый человек» (М. Фрай, «Сказки старого Вильнюса. Том I»).
***

Всегда знал, что мир на моей стороне.

Не сомневался в этом с самого детства: ну разве может быть так, чтобы всё это такое прекрасное — и вдруг не для моего удовольствия?
Никто мне, конечно, не верил. Сверстники спорили до криков, и дело непременно заканчивалось дракой — из которой, само собой, выходил победителем, с гордостью вытирал кровь из-под носа и ещё несколько дней щеголял синяками на всех заметных местах. Взрослые только улыбались, мол, ну ничего, вырастешь и поймёшь, что мир не вертится вокруг тебя, никуда не денешься, придётся столкнуться с горькой реальностью.
Вырос — и понял, что всегда был прав. А кто мне не верил — те полные дураки.

Выскользнул из цепких лап врачей, поджидающих на мифической границе взрослой жизни, не позволил вколоть себе якобы целебную сыворотку под названием «В чудеса верят только дети, добро пожаловать в реальный мир».
А впрочем, и вкололи бы — ну какой был бы толк? В моём реальном мире все события играли на руку, позволяя выйти сухим из воды — в какую бы Марианскую впадину ни роняла с размаху жизнь. Против любых напастей имел за пазухой лучшее оружие — веру в то, что всё мне по плечу; и когда оказывался в такой заднице, что друзья при встрече только сочувственно вздыхали, отводя глаза, — улыбался так, будто от горя поехал крышей. А всего-то знал, что как скажу — так и будет; и ровно так всегда и выходило.

И Янку поразил этим своим оружием: знал, выходя из дома, что уже сегодня столкнусь с кем-нибудь таким же безумным. И столкнулся — в самом прямом смысле; и, как положено джентльмену, помог почиститься и в качестве извинения отвёл в кафе.
Янка не назвала сумасшедшим и не сбежала после рассказа про мир, который весь, целиком, — для меня. Так не сбежала, что вскоре съехались и больше не расставались; и не ругались почти, разве только ссорились по всяким пустякам, но пустяки для того и созданы, чтобы по ним ссориться.
Считал Янку самым большим подарком от мира, самой прекрасной добычей. Всё остальное ни в какое сравнение с ней не шло.

Никогда не сомневался: уж я-то не пропаду, не с такими козырями в рукавах. Крутил жизнь так, как взбредало в голову, менял работу по пять раз за месяц, пускался в путешествия без гроша в кармане, вдобавок прихватив с собой Янку, — и всегда оставался живым и счастливым, к удивлению многочисленных родственников.
Думал иногда: а ведь какой бы из меня преступник вышел! Ни одна полиция не смогла бы поймать, ведь стоит мне щёлкнуть пальцами... Но карьере преступника предпочёл скромную жизнь писателя; и вот здесь никогда не просил у мира поддержки, играл по-честному, по всем правилам — до сих пор существовавшим не для меня, а сейчас наконец настал момент с ними познакомиться.

Не думал зарабатывать текстами, оставил их как хобби — всегда так и было, с самой юности, большего не хотел и не просил; тем более хорошая работа сама появлялась на горизонте, как только возникала нужда в деньгах.
Сначала писал по старинке, в тетрадках, тёмно-синей ручкой, которую всегда считал приносящей удачу (мне ли, впрочем, было в удаче нуждаться?..). Постепенно приучился к ноутбуку, носил с собой, куда бы ни пошёл, печатал и в кафе, и в парках, и даже в автобусах. Вдохновение сыпалось изо всех щелей, захлёбывался идеями и нужными словами, едва успевал стучать клавишами.
По привычке строчил «в стол»; когда Янка начала просить почитать — только пожал плечами и поделился файлами. И, честно говоря, не понял, с чего там можно было так восторженно пищать; но оценил и похвалил себя: видишь, не безнадёжен, что-то в тебе есть.
С Янкой согласились и друзья — и уже начал было подозревать, что мир и здесь втихаря подтасовывает карты, как получил от какого-то смутного знакомого совершенно разгромную критику. Аж от сердца отлегло; но писать не перестал, да и к словам его не то чтобы прислушался.

Когда вдруг оставило вдохновение — почувствовал себя ребёнком, которого обещали сводить на аттракционы, но так и не собрались, всё проспали, вдобавок парк закрылся на зиму, теперь не попадёшь. Оглядывался изумлённо, прислушивался к себе, спрашивал у мира: ты это чего, дорогой, что за ерунда происходит, куда пропала моя способность изливать мысли на бумагу?
Возвращался к этой самой бумаге — надеясь, что дело в ноутбуке, что если вспомнить, как писал раньше, — всё сразу вернётся.
Не вернулось.
Мир по-прежнему был на моей стороне, везло несказанно, желания дрались за возможность воплотиться первыми. Но писать не выходило, хоть головой о стену бейся.
Пробовал. Не помогло.
Добрую неделю хандрил, не вылезал из постели, хмурился обиженно: куда ж пропало моё припрятанное за пазухой оружие, неужели мне всё-таки украдкой вкололи ту противную сыворотку, вдруг всё это было чудом и теперь закончится?
Удивлялся: мне и правда были так важны все эти тексты, важнее всего остального, так что я теперь и жизни без них не мыслю?
Вспоминал: говорил же, что решил играть в писателя по всем правилам — значит, и напасти всё расхлёбывай сполна, в том числе и творческий кризис?.. Ну ничего, я его так расхлебаю, мало ему не покажется!

По всем правилам искал, как с такими кризисами надо справляться; наткнулся на совет сменить обстановку — и, конечно, не удержался от кардинального решения: объявил, что хочу переехать. Янка не покрутила пальцем у виска, а кивнула: почему бы и нет, сколько можно в одном городе торчать?
Когда ткнул на карте в точку с подписью «Вильнюс» — уже через неделю собирали вещи и писали всем знакомым, мол, кто хотел встретиться — успевайте, а то потом придётся ловить нас в Литве. И жильё, конечно, сразу же нашлось, будто нас и поджидало; и когда переступили порог со всеми своими сумками — усмехнулся украдкой: ну что, дорогой творческий кризис, только попробуй теперь не исчезнуть!
Сам себя испугался, задрожал и убежал на кухню варить кофе — конечно, на двоих.

***

Проснулся к полудню — с мыслью «Сегодня всё получится».

Всегда это знал. Всю свою жизнь.

В конце концов, мир всегда был на моей стороне — несмотря ни на что.