You can run but you can’t hide, I’m gonna make you mine (c)
***
И Волк закрывает глаза.

«Поиграем в прятки? — предлагает Курьер. — Не смотри на меня так. Да, прямо сейчас, более того — на улице. Между прочим, летними ночами довольно тепло. Одевайся и бежим; а кто последний — тот сразу же проиграл!»

Волк закрывает глаза, затыкает уши и отворачивается к стене дома; и от дыхания этой стены пощипывает кончик носа, по-зимнему так пощипывает, по-морозному, когда, бывало, выйдешь с утреца в школу или колледж — и дышать больно, хочется немедленно зайти обратно. А ещё говорил, ночи тёплые...

«Район пряток — вон от того светофора, — машет рукой Курьер, кутаясь в кофту, — до вон того. То есть аж целый квартал. Закрывай глаза, затыкай уши и считай до ста, потом иди меня искать. Учти, я поддаваться не стану, никаких поблажек на твоё незнание района!»

Волку не нужно прислушиваться, чтобы уловить затихающие шаги Курьера; не нужно принюхиваться — нос уже подёргивается, стараясь отследить, куда именно убегает Курьер. Честно это, нечестно — но у Волка нет ещё одной руки, чтобы вдобавок и нос заткнуть.

Можно не прислушиваться и не принюхиваться, сосредоточиться на счёте.

Один, два, три, четыре...

«Играем трижды. У кого больше очков, тот и победил». — «А что получит победитель?» — «Что угодно». — «Так-таки что угодно?» — «Так-таки».

Волк зябко переступает с ноги на ногу: тёплая ночка, ничего не скажешь... Пальцы подмерзают; ничего, вот досчитает — и согреется.

Сорок один, сорок два...

Лишь бы по голове не стукнули — или не прицепились с расспросами, что за придурок торчит тут посреди ночи. Нет, всё-таки оказаться стукнутым страшнее, от расспросов-то и отвязаться можно — если не успеет к тому времени совсем заледенеть.

Шестьдесят четыре, шестьдесят пять...

И что же можно потребовать от Курьера — а Волк ни на мгновение не сомневается, что выиграет, он же оборотень, на его стороне острый нюх — и по сравнению с ним знание района — ничто, не преимущество даже.

Что же потребовать ему как победителю?..

Восемьдесят восемь, восемьдесят девять, девяносто... Всего десяток!

Так и тянет протараторить как можно скорее и наконец-то сунуть руки в карманы. Но Волк досчитывает так же спокойно, как и начинал; позволяет ушам снова слышать, стискивает пальцы в кулаки, чтобы согрелись поскорее, и откровенно принюхивается.

Пахнет холодом и нерешительным дождём: то ли вдарит по этому городу, прибивая пыль к асфальту, то ли уползёт в соседний, так сразу и не скажешь; но только дождя сейчас не хватало...

Пахнет далёкими автомобилями и случайными прохожими где-то в соседних дворах.

Пахнет Курьером — так тепло и вкусно, что Волк невольно облизывается. И Курьер пошёл вот сюда, вдоль этого дома...

Когда идёшь, ноги почти не мёрзнут, руки в карманах согреваются быстрее; кончик носа разве что пощипывает сильнее и сильнее. Волк растирает его пальцами и переходит на бег, и ботинки грохочут по сонной улице, будто самый настоящий гром.

Курьер шёл вдоль дома, завернул за угол... Волк втягивает воздух — и трясёт головой: мусорка. Курьер потоптался возле мусорки, пытаясь замаскироваться и сбить со следа. План хороший — но если бы он только знал, какие мельчайшие запахи скребутся в носу, особенно сейчас, когда кругом ночь, и звериная сущность не может сидеть смирно, и молочная луна подмигивает с припорошенного облаками неба...

Даже если бы Курьер с головой закопался в мусор — не составило бы труда его отыскать. А так — всего лишь рядом постоял, дурачок.

Волк хищно оскаливается; принюхивается, от нетерпения приплясывая на месте, и бросается в погоню. Курьер не мог уйти далеко, Курьер хоть и знает район — но такой же человек, как и все, он боится темноты и плохо видит, он не станет жертвовать здоровьем, чтобы победить в этих прятках.

Да и нужна ли ему эта победа? Знал ведь, против кого играет.

Запах ведёт за собой, то усиливаясь, то угасая, точно бы хитровато подмигивая; и Волк несётся следом, почти поддаваясь желанию превратиться — и бежать не на двух ногах, а на четырёх лапах.

Дом, следующий, поворот в арку, пересечь двор — и как он только успел за жалкие сто счётов?..

Ботинки уже не грохочут, ботинки стучат еле слышно, хотя Волк и бежит со всех ног — но старается быть по-звериному тихим. Добыча близка, вот уже в следующем дворе наверняка... Ага!

Волк замирает, втягивает воздух и осторожно приближается к детской площадке. Если Курьер думает, что под старой металлической горкой его никто не заметит...

— Попался, — выдыхает Волк, сжимая его плечо.

Курьер вздрагивает так, что едва головой не прикладывается; выбирается из-под горки, отряхивается и подытоживает без капли досады:

— Один — ноль. — Он потирает нос и предлагает: — Хочешь, теперь я буду искать?

— Прячься, — ухмыляется Волк, поправляя растрепавшуюся косичку. — Мне понравилось тебя искать.

Курьер на мгновение беспокойно заглядывает в глаза — и отвечает усмешкой:

— Мне же проще! Отворачивайся и считай.

Снова заткнуть уши, уткнуться носом почти в самые ступеньки — по которым в детстве было так страшно взбираться...

Все горки тогда казались невероятно высокими; кто съехал с них — тот герой и заслуживает уважения и славы, особенно если не побоялся ржавчины и того, что за эту ржавчину могут надрать уши и оставить без мультфильмов. Волку никогда не хватало смелости; может, потому и слыл приличным домашним мальчиком. Хорошо хоть не обижали, брали в компании, приглашали вместе играть; иногда и чипсами угощали.

«Надо попросить Курьера, чтобы купил чипсы, — неожиданно думает Волк; чуть со счёта не сбивается, но, вдохнув, продолжает: — Сорок один, сорок два...»

Чипсы — как то самое «что угодно»? Или для чего угодно стоит придумать что-нибудь получше?

Курьера искать ещё дважды — значит, будет время поразмышлять, чего же хочется на самом деле.

Волк ёжится, поводит плечами, ускоряет счёт — совсем чуть-чуть, самую капельку, — но, тут же устыдившись, считает в прежнем темпе. Как бы не пришлось просить, чтобы дотащили на руках до дома; а то озябшие ноги не ходят, руки не двигаются, всё тело — одна сплошная ледышка...

Восемьдесят три, восемьдесят четыре... Почему до сотни так долго и холодно считать?

А Курьер не замёрзнет в одной только кофте — красной, конечно, будто пламя, но вряд ли греющей точно так же? Надо было уговорить его надеть куртку.

«Надо найти его как можно скорее, чтобы не дать замёрзнуть, — решает Волк; и выдыхает: — Сто».

Подышать на озябшие пальцы, принюхаться, сориентироваться — и вперёд, снова за запахом, снова на поиски Курьера. Интересно, куда он спрячется на этот раз?

Спустя два-три шага озноб пропадает, тело горит, предвкушая долгую погоню и сладкую добычу. Волку не страшно — разве что самую капельку, — Волку весело и почти смешно. Волку хочется выть — и он, запрокинув голову, воет; и хвост высовывается из-под куртки, и для сходства со зверем осталось опуститься на четвереньки и...

Превращаться неудобно и некогда, а если бегать так — ладони об асфальт расцарапаешь. И Волк бежит человеком, на двух ногах; не по земле бежит, а почти по воздуху, совсем не слышно. И только запах Курьера дразняще щекочет нос.

Курьер рванул в обратную сторону, чуть не до самого светофора, которым заканчивается район игры; свернул во двор, поплутал вокруг трансформаторных будок, путая след, вышел через арку...

Волк на мгновение застывает, трясёт головой, рычит недовольно: да что такое!

Здесь — не мусорка. Здесь — цветёт сирень. Целый куст, прямо посреди ночной улицы — ну надо же, а!

Опьянённый запахом, Волк едва не валится в этот самый куст; забывает на мгновение о Курьере, только вдыхает жадно, боясь упустить даже мельчайшую каплю запаха. Но сквозь аромат сирени пробиваются тепло и уют; и Волк, встряхнувшись, принюхивается и опять переходит на бег.

Он уже не помнит, откуда пришёл, где дом Курьера, где осталась детская площадка с металлической горкой. Зато он чует — почти видит — запах Курьера, знает, что он бежал вдоль дороги — бежал, торопился, рвано хватал воздух; как загнанная добыча, которую теперь остаётся лишь схватить, пронзить когтями и зубами...

Звёзды серебрятся в небе, почти неразличимые из-за городских огней. Волк замирает на мгновение, задирает голову, жадно ловит глазами молочный свет луны — но в этот раз не воет, опять бросается в погоню.

Кажется, они давно играют не в прятки: это больше смахивает на догонялки, разве что один другого не видит. Или Курьер уже успел куда-то заныкаться, просочиться в тёмную дыру, где его никто не сыщет — никто с обычным обонянием, не звериным, не Волчьим?..

«Я тебя найду, — думает Волк, раздувая ноздри, улавливая мельчайшие тонкости запаха. — Я обязательно тебя найду, это будет два — ноль, а дальше можно и не играть, потому что я уже победил, я точно победил, я обязательно победил...»

Мысли путаются в голове, город путается перед глазами. Волк почти спотыкается — но свет луны не позволяет упасть, поддерживает, точно заботливая мать.

Волк почти ничего не видит — но чтобы найти Курьера, глаза не нужны.

Временные потоки вьются под ногами, еле слышно шипят, хвостами щекочут подошвы ботинок. Не запутаться бы в них, не оказаться в том, где время течёт медленно-медленно — а в реальности меж тем успевает пробежать несколько часов. Не оказаться бы — и не заставить Курьера мёрзнуть от холода в какой-нибудь тёмной дыре, где его способен отыскать только Волк.

Волк с лёгкостью перепрыгивает временные потоки — не зря же он оборотень! — скользит по некоторым из них; и нос дрожит, потому что запах — ярче, Курьер — уже рядом, сейчас-сейчас, парочка шагов — и он вцепится, схватит и ни за что никуда не отпустит.

Запах ведёт во двор, Волк залетает следом, почти не касаясь земли, — и замирает, и шерсть на хвосте встаёт дыбом. Запах ведёт в старый полуразрушенный дом; неужели Курьер забрался туда, неужели настолько хотел оказаться ненайденным, что рискнул своим здоровьем и, может быть, даже жизнью?..

Волк приближается на цыпочках, почти не дыша. Из облезлой оконной рамы, полной осколков, пахнет не только Курьером — но и холодной опасностью, глядящей в упор, нацелившей зубы на глотку. А вдруг что-то уже случилось, пока он тут бегал по улицам и нюхал сирень?..

Тряхнув головой, сощурившись, каждой клеточкой чувствуя свет луны за спиной, — Волк тянет за ручку рассохшуюся дверь и шагает внутрь.

Пол усыпан балками и штукатуркой, осколками кафеля и черепицы, бутылками, пакетами и сигаретными пачками; на стенах — неприличные указания чёткого направления, звёзды, признания в любви и бессмысленные граффити. И так сосёт под ложечкой от безысходности, которой пропитано это место, что Волк не сразу замечает запах, настойчиво бьющий в ноздри.

Запах страха и загнанности, запах настороженности и лёгкого безумия.

Запах добычи, за которой он гнался через полгорода.

Курьер сидит совсем рядом, под оконной рамой, где уже нет никакого стекла; благо, не на полу, на корточках, спрятав руки в карманы кофты, прижав подбородок к груди. Волк подходит бесшумно, под ногами не хрустят ни кафель, ни черепицы, ни старые деревяшки; опускается рядом и оскаливается в самое ухо:

— Я тебя нашёл. — И тут же просит: — Пойдём скорее отсюда.

Курьер почти не вздрагивает; согласно кивает, хватается за протянутую руку, и они вдвоём выбираются наружу, оставляя позади весь ужас, продирающий до костей.

— Ну что, закончим? — интересуется Курьер, покачиваясь с пяток на носки. — Ты выиграл дважды, уже нет смысла играть.

— А давай ещё разок? — просит Волк; облизывается, машет хвостом. — Мне понравилось...

Курьер быстро кивает — и Волк читает в его блестящих глазах: «Мне тоже».

Отбежав подальше от старого дома, Волк утыкается лбом в кору какого-то дерева — кажется, это тополь, если он ничего не путает, — и, зажмурившись, заткнув уши, снова считает. Шаги Курьера затихают в другом конце двора.

Жуткий дом скрипит половицами и трещит осколками стекла даже сквозь закрытые уши, хотя Волк чует — лучше бы не чуял! — что нет никого внутри, некому ходить туда-обратно по битому кафелю и разбросанному мусору, некому подниматься по обвалившимся ступеням. Но ходят же, поднимаются...

Волк немного халтурит; Волк, сжав зубы, считает раза в... ну не в два, не так часто, а в полтора быстрее, чем обычно. Можно, конечно, прерваться, отойти туда, где дом перестанет пугать, превратится в обычную заброшенную деревяшку, — но пока ещё отыщешь во дворе это безопасное место.

Поэтому Волк просто считает немножко быстрее — и холод, покусывающий кончики пальцев, только подгоняет.

А ещё ведь надо с желанием определиться! Курьер признал его победу, значит, и правда готов выполнить что угодно; и что же у него попросить? Денег на билет домой? Но деньги он и сам в состоянии заработать; не сразу, конечно, а со временем, но тем не менее. Да и странно как-то было бы просить деньги: такие хорошие друзья, ночью играют в прятки, а тут такой банальный и меркантильный интерес, будто ему больше ничего от Курьера не надо...

— Шестьдесят пять, шестьдесят шесть, шестьдесят семь, — торопливо бормочет Волк, и хвост жмётся к спине, хотя шерстяной ведь, не должен мёрзнуть...

А может, и не думать сейчас про награду? Досчитать, отыскать Курьера — а там и выпалить первое, что в голову придёт...

Лунный свет невесомо касается плеча, поглаживает точно бы одобрительно — и согревает, как ни странно. Волк расслабляется, считает несколько медленнее; мысли ворочаются в голове едва-едва. Эй, постойте, он что же, засыпает? Он хищник, ему ловить добычу — тут не до сна!

Встряхнув головой, оскалившись самому себе, Волк досчитывает так яростно и жарко, будто уже мясо клыками рвёт. А до мяса ещё далеко, мясо ещё поймать; мясо думает, что быстро бегает, но куда ему сравниться с Волком, на чьей стороне даже временные потоки.

— Сто! — объявляет Волк почти на весь двор; и чувствует, как невидимая шерсть на загривке встаёт дыбом.

Он поймает Курьера — конечно он поймает! И он знает — о да, он знает! — что у него попросить.

До утра ещё далеко, и луна то машет из-за крыш, то кокетливо подмигивает из-за деревьев, плывёт то за спиной, то за правым плечом, оставляет разве что на редкие секунды. Волк опьянён лунным светом ничуть не меньше, чем во время прошлых поисков, — а то и больше! — почти всерьёз думает превратиться и бежать по следу Курьера не человеком, а настоящим белым волком. Жаль, одежду на себе сохранять ещё не научился, а терять на улице единственные тряпки не хочется. Вот и бежит почти между обликами, с поднятым хвостом, с выпущенными когтями, бесшумно касается асфальта подошвами ботинок; и уши, кажется, покрываются мехом, становятся совершенно волчьими.

Волку чудится: он слышит биение сердца Курьера. Наверняка это его собственное сердце вот-вот выскочит из груди — невозможно не выскочить в такую ночь! — но как нравится думать, что Курьер уже близко, только сверни с дороги, перескочи на тропинку, нырни сквозь арку во двор и...

И остановись на месте. Потому что запах Курьера обрывается на выходе из арки. Шаг назад — он есть, шаг вперёд — его нет. И не сворачивает никуда, не прячется — просто исчезает, будто Курьера кто-то схватил и вытащил из этого мира вместе с запахом.

«Или это я добегался, — тяжело дышит Волк, вытирает лоб подолом рубашки. — Добегался и перескочил в другой мир, где никакого Курьера нет. Но запах-то... Я же не могу за один шаг в другом мире оказаться, сам того не заметив!»

Может, вернуться обратно? Волк пробегает через арку, принюхивается, снова идёт вслед за запахом — и снова оказывается ни с чем. Да что за шуточки дурацкие?!

Рубашка мокрая от пота, в горле пересохло — для полного обезвоживания заплакать не хватало. Поэтому Волк держится, только носом шмыгает. И сколько ни тверди себе, что ты хищник... Хороший хищник — так добычу потерять...

— Это несмешно, — заявляет Волк то ли богам, то ли мирозданию, то ли самому себе. — Глупые шутки, неудачные розыгрыши. Хочу всё как было.

Но «всё как было» само по себе не возвращается. Волк дышит часто-часто, но вместо того чтобы плакать — злится до рези в глазах, до трясущихся рук. Если этот город посмел забрать у него Курьера и не желает возвращать — что ж, его, города, проблемы.

Волк падает на четыре конечности, почти вжимается носом в землю, силясь уловить точное место, где обрывается запах. Потом подскакивает и оглядывается: если бы он был Курьером, куда бы он пошёл?

Если хочешь поймать добычу — мысли как добыча, верно?

На первый взгляд, прятаться тут особо негде: просто небольшой двор, без детских площадок и старых домов, без мусорных контейнеров даже. И кусты все редкие, насквозь видно, что никого там нет; хотя Волк на всякий случай зарывается туда и чуть не каждую веточку осматривает, а потом ещё заглядывает под каждую лавку, каждый брошенный пакет проверяет. Ни-че-го — но это повод лишь разозлиться ещё сильнее, а никак не сдаться.

Может, Курьер и вовсе убежал отсюда? Но двор-то не проходной, куда тут убежишь; а если бы он развернулся у самой арки, Волк бы почуял. Но запах именно что оборвался, точно ножницами специальными щёлкнули.

Куда же город девал Курьера?

Волк застывает растерянно посреди двора, выдыхает и прислушивается во все волчьи уши. Тишина — будто мёртвая — давит, ни единого звука даже сквозь арку не доносится. Только... только скрипит подъездная дверь — единственная без домофона...

Развернувшись, Волк со всех ног кидается внутрь, уже зная, где искать Курьера, зная, что не ошибся и больше никогда не ошибётся. Какой же он дурак, как сразу не подумал!

Споткнувшись на третьем этаже, Волк даже не поднимается — бежит на четырёх конечностях, по-звериному, касаясь ладонями ступеней; бежит до самого верха, и хвост за спиной встаёт дыбом, и уши улавливают каждый звук, и луна глядит сквозь подъездные окошки. Он почти поймал, почти нагнал, теперь только вцепиться и...

Курьер ютится на подоконнике верхнего этажа, чуть растерянный, недоуменно хлопающий глазами. Азарт плещется в крови, еле выходит дышать. Волк одним прыжком оказывается рядом, стискивает Курьера в объятиях, заваливает на спину — и, не сдержавшись, клацает зубами, прокусывая мочку уха.

Трезвеет мгновенно, поджимает хвост. Но Курьер почти не вздрагивает и даже не ойкает, только шутит дрожащим голосом:

— В-всегда мечтал о серёжках...

И вцепляется так крепко, точно ждал целую вечность, а не какие-нибудь полчаса.

«Надо спросить про запах, — думает Волк. — Обязательно узнать, что случилось». Но Курьер так доверчиво жмётся, так прячет нос в плече, тоже мокром от пота, что Волк решает повременить... как минимум до утра. Крепко берёт Курьера за руку и выводит из подъезда.

На улице Курьер будто приходит в себя: отряхивается, стирает с прокушенного уха кровь и усмехается:

— Ну что, победитель, каково твоё желание?

Луна подмигивает с неба, из кончиков пальцев снова выползают когти. Волк вцепляется в воротник Курьера, притягивает к себе и, облизнувшись, жарко выдыхает в самое ухо:

— Никогда не оставляй меня.

— А я уж думал, ты меня сожрёшь, — фыркает Курьер; и обнимает за шею.

Не оставит.

Ни за что и никогда.