Ерунда обыкновенная, написанная по цитате: «Когда настоящему социопату холодно и одиноко, настоящий социопат обнимает электрочайник».
***
Зима в этом году выдалась лютая.

Да не то что лютая — скорее хитрая, со своими жестокими шуточками: в декабре и январе температура милосердно держалась на минус десяти-пятнадцати, лишь изредка опускаясь до двадцатки, а в конце февраля, точно на прощание, ударил мороз во все тридцать с лишним. Он, привыкший уже не смотреть по утрам на термометр, выскочил наружу в тонком шарфе и без рукавиц — и, конечно, совершенно окоченел.

Из-за дурацкого упрямства решил не возвращаться, а добежать до работы, заодно согревшись, — подумаешь, какие-то два километра!

В теории это звучало прекрасно. На практике он остановился у первого же светофора; жадно ловя ртом обжигающе морозный воздух, расстегнул куртку и кофту, подставил ледяному ветру насквозь промокшую футболку...

Неудивительно, что к вечеру он замёрз в тёплом кабинете — замёрз настолько, что лишь приличие не позволило обмотаться шарфом и нацепить шапку.

Едва досидев до конца рабочего дня, он буквально за шкирку потащил себя домой — умудрившись по пути обронить в сугроб на радость случайным прохожим. Так что до квартиры он добрался стуча зубами и растирая покрасневшие руки; далеко не сразу попал трясущимся ключом в замочную скважину, а потом долго вспоминал, как эту дверь следует открывать и что делать дальше.

Пять кружек чая с лимоном и мёдом, выпитые почти залпом, не помогли. Мало того что щипало обожжённый язык и ночью пришлось раз десять выпутываться из одеяльного кокона, чтоб доползти до туалета, — так и утром знобило ещё хлеще вчерашнего. Он натянул колючий шерстяной свитер, застегнул кофту до самого подбородка, соорудил на кушетке гнездо из всех тёплых «укрывашек» — и всё равно приходилось дышать на стиснутые в кулак пальцы.

Может, потому что он всё-таки выбирался из кучи одеял, чтобы поставить чайник? Но это же дело двух секунд: набрать воду, опустить на подставку, нажать кнопку; не то что в детстве, когда надо было плиту поджигать, а горелка, кажется, так и норовила лизнуть руку своим огненным языком.

Невозможно за две секунды настолько замёрзнуть. Но он замерзал — и в эти секунды, и в последующие, и ещё целый час, и второй, и третий... Чай помогал ненадолго: пока держишь кружку в руках, пока пьёшь — тепло, а едва сделаешь последний глоток, так сразу зуб на зуб не попадает. Ещё и лихорадило так, будто замкнул на себя цепь с электрическим током.

Грелки в квартире не нашлось, да и зря искал: это ж вроде прошлый век, никто уже не пользуется. Не нашлось даже ни одной пустой бутылки, чтобы набрать горячей воды и сунуть прямо под свитер, к голому телу. Хоть иди и батарею в ванной обнимай.

Вообразив себя лежащим — а точнее, висящим, как ленивец, — на батарее, он рассмеялся-расфыркался, стуча зубами. Уткнулся носом в подушку, задремал, несмотря на холод, — но щелчок «я закипел» сработал лучше любого будильника.

Он поднялся с кушетки, чтобы заварить очередную — какую там уже по счёту? — кружку чая, снял чайник с подставки...

Повинуясь неясному порыву, опустил его обратно и крепко обнял, стараясь не ошпарить лицо паром.

Чайник был очень горячий, это ощущалось даже сквозь несколько слоёв одежды. Десяток секунд спустя показалось, что на грудь прилепили горчичники; он помнил, что при температуре горчичниться нельзя, но не смог заставить себя отпустить импровизированную грелку.

Спустя ещё пару секунд наконец перестали стучать зубы. Он прошептал — кажется, в бреду:

— Спаситель мой... — и отчётливо услышал, как чайник что-то нежно проворковал в ответ.

Замычав от переизбытка чувств, он вцепился покрепче и закрыл глаза.

Горячий пар оседал на отросшей чёлке и каплями стекал по лбу и щекам.