Я не буду этого описывать, это сделает за меня читатель. Он любит фабулы и страхи и смотрит на историю как на рассказ с непрекращающимся продолженьем. Неизвестно, желает ли он ей разумного конца. Ему по душе места, дальше которых не простирались его прогулки. Он весь тонет в предисловиях и введеньях, а для меня жизнь открывалась лишь там, где он склонен подводить итоги. Я и в жизни оживал целиком лишь в тех случаях, когда заканчивалась утомительная варка частей и, пообедав целым, вырывалось на волю всей ширью оснащенное чувство.

Это испытано каждым. Всем нам являлась традиция, всем обещала лицо, всем, по-разному, свое обещанье сделжала. Все мы стали людьми лишь в той мере, в какой любили людей и имели случай людить. Никогда, прикрывшись кличкой среды, не довольствовалась она сочиненным о ней сводным образом, но всегда отряжала к нам какое-нибудь из решительнейших своих исключений. Отчего же большинство ушло в облике сносной и только терпимой общности? Оно лицо предпочло безличье, испугавшись жертв, которых традиция требует от детства. Любить самоотверженно и беззаветно, с силой, равной квадрату дистанции, - дело наших сердец, пока мы дети.

Но как странно, видимо, переживал все этот человек. Точно кто попеременно то показывал ему землю, то прятал ее в рукав, и живую красоту он понял как предельное отличье существованья от несуществованья. В том-то и новизна его, что эту разницу, мыслимую не долее мгновенья, он удержал и возвел в постоянный поэтический признак

Есть такой писатель, Михель Штраух, пока успел написать только один роман... впрочем, он еще вполне молодой человек. Так вот, в этом романе у него есть некое высказывание, которое прежде казалось мне темным и неясным. Штраух пишет, что есть такие места - он настаивает, что это именно реальные, а не воображаемые места... ну как сказать лучше... участки пространства, да, - где человек может получить странный опыт, пережить фрагменты какой-то иной, несбыточной жизни. Он придумал называние для места такого рода: die Schicksalkreuzung, - это можно перевести как "Перекресток судеб".
- Судьбокресток, - машинально конструирую новое нелепое словечко.

Это старинное искусство ныне почти утрачено как утрачено искусство кёнинга, недаром язык скальдической поэзии наиболее близок языку Драконов - и на вкус, и на суть. Ничто никогда не называется прямым наименованием, ни на одну тень не смотрят в упор, только искоса, только обиняками, - так можно назвать и увидеть гораздо больше.
Разговор с Драконом - это всегда состязание, и не в разговоре загадками, а в умении подать и принять брошенный мяч, подхватить знакомую цитату, ответить намеком на намек.
Уважающему себя Дракону неинтересно услышать отгадку - он ее знает. Вся соль в вариациях.
Ну и совет напоследок: отправляясь к Дракону возьмите с собой хотя бы парочку апельсинов. Драконы очень любят апельсины. Но совершенно не умеют их чистить.

типа сцерарный план студенческой короткометражки
в руках у восторженной девчоки цветик -7мицветик. Она, под фразкузскую музычку, проходя по французским улочкам, останавливается у изящной французской скамеечки, где сидит мальчик-трагик, а рядом с ним стоят его костыли. Мальчик страдальчески и выразительно смотрит на нее, а она, мечтательно закатывая глаза, отрывает первый лепесток и пускает его по ветру со словами: "Хочу, чтоб меня тащило!.." Тут она моментально перемещается в рай земной, её окружают черные люди, все цвета радуги, фенечки и музыка реггей, джарастафари и натуральный боб марли. Ее там, конечно, конкретно тащит. Натащившись, она, так же зажмуривая глаза, отрывает еще один лепесток - "Хочу, чтоб перестало тащить!" И девочку возвращает обратно к этой же скамеейчке и обалдевшему мальчику.
Она немного думает, и с вспыхнувшим счастливых оразением, азартно говорит третьему лепестку: "Хочу, чтоб меня колбасило!!"
ЁЁ КОНКРЕТНО КОЛБАСИТ!! Потому что девочка на этот раз оказывается у сцены, где поют молодые жизнерадостные битлы!
После, немного отойдя от эйфории, она бросает четвертое: "Хочу, чтоб меня перестало колбасить!"
И вот французская растрепанная девочка опять у скамеечки где с опрокинутым лицом сидит тот самый мальчик. Она, не оборачиваясь, отрывает с твердым возгласом: "Хочу, чтоб меня плющило!!!"
Концерт Рамштайн. Тяжеляк. Плывущй резонансными волнами народ у сцены реально, просто невероятно плющит. Девочку тоже - ПЛЮЩИТ.
Еле-еле шепчет она еще одному лепестку: "Пусть меня перестанет ПЛЮЩИТЬ!..."
С несчастным видом она падает на скамейку рядом с мальчиком, мальчик застыл, как статуя, весь - полное недоумение. И тут заговорческий, ласково укорящий голос, похожий на голос Локи, с небес, говорит: "Что же ты это девочка, все о себе думаешь! А вот же рядом с тобой мальчик, видишь, как он страдает, разве тебе его не жалко?"
Девочка медленно поворачивается к страдающему мальчику и с горящими глазами, пафосно отрывает последний лепесток, громогласно возглашая: "Пусть ЕГО ПОЮЩИТ, КОЛБАСИТ И ТАЩИТ!!!!"
Черный экран, мальчика мы уже не видим, но звучит музыка, всячески доказывающая то, КАК ЕМУ СЕЙЧАС ХО-РО-ШО!

или все было не так:
В конце мальчик, взбодренный духом, поет "обалденную" песенку - оу, мама, как меня плющиит.. : http://vkontakte.ru/audio.php?id=5221753

- Я люблю думать по-разному, - ответил Ежик, перебирая лапами.
- По разному думать плохо, - сказал Медвежонок.
- По разному думать - продолжал Медвежонок, - это значит - по-разному говорить...
- Что ты! - возразил Ежик. - Говорить можно одно и тоже.
- Нет. -сказал Медвежонок. - Если по разному думаешь - по-разному говоришь!
- А вот и нет! - сказал Ежик. - Думать можно по-разному, а говорить одно и то же.
- И очень просто! - сказал Ежик. - Я, например, все время думаю о том, как хорошо сидеть под вязом и смотреть на золнечных зайцев, а говорю совсем о другом. (%

Белый пух, горячий ветер...
- Спишь?
- Скажи, зачем мы здесь?
- По секрету?
- По секрету.
- Спички есть?
- Конечно, есть.
- Чиркни спичкой, станет ясно:
мы пришли...
- Не надо вслух!
- ...чтобы вспыхнуть и погаснуть,
словно тополиный пух.
- Что ты! Тише! Будет вечер,
чай, пирог, луна в окне,
чашку в руки, плед на плечи...
- Вечер - твой, а вечность - мне?
- Вечер - наш, а вечность - к черту.
- Чиркни спичкой.
- Ты опять?
- Проще быть живым, чем мертвым,
проще плакать, чем молчать.
Вдох. Как граппа ветер крепок.
- Я почти исчез, а ты?
Самый сладкий, напоследок,
выдох - время жечь мосты.

арифметический идеализм.
Главный (и вероятно единственный) его постулат гласит: 1+1 = 117.
Если спрашивают: "Почему?" - надо отвечать так:
ПОТОМУ ЧТО ЕСЛИ НЕ СТО СЕМНАДЦАТЬ, ТО И СКЛАДЫВАТЬ НЕ ИМЕЕТ СМЫСЛА.
/chingizid
256 тоже хорошо
---
в серию к одной маленькой девочке и пр.пр., восхитительным:
один ребенок нарисовал портрет определенного артикля the.
--
и вот еще, спасибо невероятным людям, которые.. спасибо pishusebe :)
Создавать пространство текста очень хорошим писателям удается с помощью единственного, центрального принципа обусловленности. Каждая деталь, каждое слово, звучание каждого слова должно означать что-то еще. Быть неслучайной. Как реальность.

Он был не против книг, написанных пером, которое было одним целым с рукой, его державшей: он был не против книг, что делали счастливым разум, заставлявший это перо двигаться по бумаге, что выражали грусть, увлечение и нежность души, озарявшей этот разум.

- Только-то.. - сказала разочарованная Дэзи. - Я ожидала большего. - Она встала, лицо ее загорелось. - Я ожидала, что в письме будет признано право и счастье моего мужа видеть все, что он хочет и видит, - там, где хочет. И должно еще быть: "Вы правы, потому что это сказали вы, Томас Гарвей, который не лжет". - И вот это скажу я за всех: Томас Гарвей, вы правы. Я сама была с вами в лодке и видела Фрези Грант, девушку в кружевном платье, не боящуюся ступить ногами на бездну, так как и она видит то, что не видят другие. И то, что она видит, - дано всем; возьмите его! Я, Дэзи Гарвей, еще молода, чтобы судить об этих сложных вещах, но я опять скажу: "Человека не понимают". Надо его понять, чтобы увидеть, как много невидимого. Фрези Грант, ты есть, ты бежишь, ты здесь! Скажи нам: "Добрый вечер, Дэзи! Добрый вечер, Филатр! Добрый вечер, Гарвей!"

/Ее лицо сияло, гневалось и смеялось. Невольно я встал с холодом в спине, что сделал тотчас и Филатр, - так изумительно зазвенел голос моей жены. И я услышал слова, сказанные без внешнего звука, но так отчетливо, что Филатр оглянулся.
- Ну вот, - сказала Дэзи усаживаясь и облегченно вздыхая, - добрый вечер и тебе, Фрези!
- Добрый вечер! - услышали мы с моря. - Добрый вечер, Друзья! Не скучно ли на темной дороге? Я тороплюсь, я бегу..

к сожалению, без именно.того звучания и со словами недоуменными, не ложащимися отдельно в душевный такт.

Давайте негромко,
Давайте в полголоса,
Давайте простимся светло.

Неделя, другая,
И мы успокоимся,
Что было, то было, прошло.

Конечно ужасно,
Нелепо, бессмысленно,
О как-бы начало вернуть.

Начало вернуть
Невозможно, немыслимо.
Ты даже не думай, забудь.

Займемся обедом,
Займемся нарядами,
Заполним заботами быт.
Так легче, не так ли?
Так проще, не правда ли?
Не правда ли, меньше болит?
Не будем грустить,
И судьбу заговаривать,
Ей богу, не стоит труда.
Да-да, господа,
Не авось, ни когда-нибудь,
А больше уже никогда.

Ах как это мило,
Очень хорошо.
Плыло, и уплыло,
Было и прошло...

Первокурсники, помогая друг другу, подталкивая один другого на узкой лестнице, вползли на самый верх башни Стражей, на химию. Они пришли с урока валлийской литературы, по дороге не переставая играть в метаморфозы Талиесина. Это была одна из любимых школьных игр, имевшая не самые простые правила, но внешне состоявшая в нанизывании строк в подражание прологу поэмы Талиесина "Битва деревьев":
- Я был орлом в небесах, плыл лодкою в бурном море,
Я был пузырьком в бочке пива и год был морскою пеной, - говорил милый и улыбчивый Афарви, сын Кентигерна, ища глазами того, кто должен был перехватить у него эстафету.
- Я был в сраженье мечом и щитом, тот меч отражавшим, - подхватил Мейрхион, сын Лоури, - я был водой дождевой и был Тарквинием Змейком.
- Ох, сейчас Змейк придет! - сказала Керидвен, но не теряя времени, подхватила: - Я был языком огня и бревном, в том огне горевшим, я был совою в дупле и дуплом, сову...
- Содержащим, - ехидно подсказал Ллевелис.
- Приютившим, - выкрутилась Керидвен. - Светил маяком на скале, ночную тьму разгоняя, семь лет на одежде Мак Кехта я пробыл пятном кровавым...
- Я был рогами оленя и юго-западным ветром, - продолжила красавица Энид, - ошибкой лежал в основе неправильных вычислений, я был еловой корой, высокой травой в долине, был парусом корабля, державшего путь в Канаду...
- Я был виноградной лозой и буквой заглавной в книге, - подхватил эстафету Ллевелис, - семь лет был струною арфы...
- ...и в каждой бочке затычкой, - вставил Гвидион.
- ...и год - травою морскою, - не смущаясь, закончил Ллевелис, и, склонив голову, с юмором посмотрел на Гвидиона.
- Я был черепицей на крыше, трактатом о смысле жизни, - подхватил Гвидион, - закатным отблеском был и был поломойной тряпкой.
- Я простирался мостом над течением рек могучих, - откликнулась Морвидд, - был посохом пилигрима и мхом на дорожном камне...
- Я был полынью в степи и был отраженным эхом, я был заплатой на юбке торговки любовным зельем, - включился Дилан, сын Гвейра, - был свежим номером "Таймс", поистине это было, малиновой пенкой был и криком в ночи беззвездной.
- Пятнадцать лет я лежал в кургане на Каэр-Керддин, я прялкой был и клубком, был черной дырой Вселенной, - присоединился Клиддно, - кофейной мельницей был, полоской на шкуре зверя, я был рисунком мелком и облачком плыл над Римом.
Конечно, у них не получалось так, как у старших студентов, но все-таки и им удавалось вызвать ощущение полной свободы и безграничной надежности всего сущего, ради которого затевалась эта игра.

В Главном зале западной четверти происходил педсовет.
- Первый вопрос на повестке дня. Коллеги, как вы относитесь к чрезмерному увлечению наших учеников метаморфозами? - спросил Мерлин.
Профессор Финтан вытаращил на него глаза.
- Ах, да, - спохватился Мерлин. - Под метаморфозами я разумею не раздел вашего курса, коллега Финтан, а популярную школьную игру, метаморфозы барда Талиесина.
- Вот я и думаю, - ворчливо отозвался Финтан. - Метаморфоз как раздела моей дисциплины они не знают совершенно, на прошлой неделе за текущую контрольную нахватали все по тридцать три балла, бездельники.
- Я повторяю: ваше мнение по поводу повального увлечения метаморфозами Талиесина, доходящего до того, что явившись иной раз с перемены в класс с этой игрой на устах, они посвящают ей три-четыре минуты от урока?
- Я полагаю, - осторожно высказался профессор Морган, - что эта игра помогает учащимся активизировать... э-э... словарный запас.
Профессор Курои немо разразился целым градом молний.
- Коллега Мак Кархи, - сказал Мерлин. - Возможно, вы как самый молодой среди нас могли бы каким-то образом приблизить нам предмет нашего обсуждения.
- Охотно, - сказал Мак Кархи и молчал полторы минуты. - Видите ли, - сказал он потом, - игра эта имеет разные формы и более или менее усложненные правила. Главная задача игры на формальном уровне - не испортить общего целого. Если иметь в виду то, как играют в нее первокурсники, то это, конечно, полная чепуха. Единственное, что они делают, - они создают некий общий текст, во время произнесения которого коллективно и последовательно представляют себе каждое из воплощений. Все остальное - это, конечно, безобразие. Они часто даже не ставят ограничения на приметы времени. Но вот вчера я случайно застал и прослушал партию игры между девятиклассниками, и, скажу я вам...
- Позвольте, коллега, - перебил его Финтан. - Что значит не ставят ограничения на приметы времени?
- Ну, то есть они могут сказать: "Я был в сраженье мечом и был глотком кока-колы".
- Какой ужас! - воскликнул профессор Морган.
- Я несколько утрирую, - успокоил его Мак Кархи. - При игре с чуть более серьезными правилами игроки сразу же договариваются об ограничении на приметы времени и о порядке повтора приемов.
- То есть? - заинтересованно наклонился вперед Мак Кехт.
- К примеру, мы условились, что если по ходу игры используется прием зеркального отображения, следующий игрок обязан его повторить. Если игравший перед вами закончил строкой: "Я был крапивой в росе и росой на крапивных листьях", то вы можете сказать, например... э-э... "Я был настойкой из трав и белого горного меда, был сворою, гнавшей лань, и ланью, от своры бегущей". То же может касаться и числа лет.
- Допустим, я говорю: "Семь лет я пробыл козой на склонах Карриг-Невенхир", - с интересом проговорил Мак Кехт.
- Тогда тот, чей ход через одного, обязан упомянуть число лет хотя бы для одного из своих воплощений: "На книжной полке стоял я в виде библейских текстов, сто лет я был в гобелен вплетен пурпурною нитью", - отозвался Мак Кархи. - Можно еще договориться о смене стихий, но это одна из высших ступеней игры. Выше нее считается только сопряжение далеких предметов.
- Как это - смена стихий? - раздалось сразу несколько заинтересованных голосов.
- Играющие заранее оговаривают последовательность смены стихий, предположим, огонь - вода - воздух - земля, и далее на протяжении всей игры каждый обязан вводить в свой текст по одной стихии в любой формулировке: я факелом был в ночи - плюс ряд других воплощений, стекал водой ключевой - и дальше все, что угодно, семь лет был неважно чем и был дуновеньем бриза, я галькой катился вниз по осыпям горных склонов. Вы следите за моей мыслью?
- Позвольте, позвольте, - сказал, подавшись вперед, профессор Финтан. - Я был волшебным копьем, сошедшим на землю с неба, я был муравьем лесным и мирным костром в долине...
- Был лужей талой воды и был корабликом в луже, - с готовностью подхватил Мак Кархи, - был ястребом в небесах и тенью его скользящей.
- Я был терновым венцом и был венком из ромашек, был вихрем, поднявшим
пыль, и странником, в пыль ступавшим, - робко оглядывая присутствующих, рискнул Морган-ап-Керриг.
- Я был короной царей и нищенской кружкой медной, - бросил Змейк.
- Кустом бузины во рву и серым могильным камнем, - с явным удовольствием заключил Курои.
- Я был мореходом, читавшим по звездам майского неба, был пламенем фонаря и бабочкой, в нем сгоравшей, - вступил в игру Мак Кехт.
- Э-э-э... Я был вьюнком на стене, цеплявшимся за уступы, волной белопенной был и бился о скалы фьорда, - проговорил доктор Вёльсунг, задумчиво скребя подбородок.
- Был пеньем старой шарманки в тиши городских переулков, я сетью рыбацкой был и был колодезным эхом, - сказал доктор Итарнан, изящный пиктолог с грустными глазами. Все переглянулись как громом пораженные: дело в том, что доктор Итарнан, как всякий фонетист, никогда не пользовался голосом, кроме как на уроке. Это был профессиональный навык: он берег горло. Во всяком случае, никто прежде не слышал его голоса за пределами класса.
- В глубинах гор девять лет пещерным был сталактитом и цветом миндальным цвел весною на Эсгайр-Эрфел, - мелодично закончила Рианнон.
- Ну, мы нарушили сейчас несколько элементарных правил, - мягко заметил Мак Кархи. - Так вот: девятиклассники их не нарушают.
Все молча переглянулись.
- Если я правильно понял вас, коллеги, - заговорил Мерлин, - мы не запрещаем нашим ученикам игру в метаморфозы.

улыбчатое спасибо
я помню все, что было показано мне малиново-алыми птицами :) мне светло, как в снежную ночь. :)
если бы я знала слова, чтобы сказать..
! %)

Настроение сейчас - очень хорошо.

Сталкера наизусть.интонациями, атмосферой, своим состоянием ..

все это какие-то неуловимые вещи, стоит их назвать, и смысл их исчезает, тает, расстворяется.. как медуза на солнце. видели когда-нибудь?


Пусть исполнится то, что задумано. Пусть они поверят. И пусть посмеются над своими страстями; ведь то, что они называют страстью, на самом деле не душевная энергия, а лишь трение между душой и внешним миром. А главное, пусть поверят в себя и станут беспомощными, как дети, потому что слабость велика, а сила ничтожна…

"Чем больше играешь, тем более убеждаешься, что между игрой и жизнью нет четких границ, и что сама реальность тоже в немалой степени состоит из условий, которые мы задаем себе сами или через некое посредство."

В. Леви