Я больше не работаю в МГИМО. Это из хорошего.

Из плохого. Мне довелось сегодня увидеть своими глазами то, что люди моего поколения знают только из мемуаров и/или воспоминаний родителей и людей их поколения.
Я пришла намного раньше начала моей лекции, чтобы успеть подать заявление об уходе. Зав его молча подписал. По его реакции я поняла, что он ждал этого. У меня был еще час, я ушла на улицу. Когда я вернулась и зашла на кафедру повесить в шкаф куртку, за столом сидел зав, лаборантка и две коллеги. Я поздоровалась. Собственно, я здоровалась только с этими коллегами, потому что зава и лаборантку я уже видела. Они не ответили мне. Не демонстративно, нет. Они просто продолжали сидеть так, будто они меня не видят и не слышат. Одну из них аккуратно оставим в сторонке: год назад я поймала ее на плагиате, у нее есть основания не пылать ко мне любовью (хотя до этого дня она здоровалась). А вот вторая всегда была приветлива; недавно попросила мою книжку, я принесла; она попросила дарственную надпись. Я не люблю этот жанр и не умею, но подписала книжку. Она сказала: "Буду внукам показывать". Про внуков, конечно, шутка, я понимаю. Но она просила книжку. И просила ее подписать. Сегодня она молчала. И вот тут-то я вспомнила это мемуарное знание: перешедший черту становится бесплотным призраком, фантомом, который никто не видит. Я не думала, что этим призраком стану я.

Я думала, что мне будет трудно прочитать эту последнюю лекцию. Но у меня получилось. Мне кажется, это была моя лучшая лекция за семестр. В конце лекциии я попрощалась со студентами и объяснила им, почему ухожу. Можно было сказать этим ребятам теплее, но слова застревали в горле. В общем, я только это и сказала: ухожу и мне было приятно говорить с вами. Мой лекционный зал на четвертом этаже. Я уже успела спуститься по лестнице на третий, а они всё еще хлопали. Они всё еще хлопали. Уже не мне, а пустому лекционному залу.

И вот тут впервые за всё это последнее время - с оккупацией Украины, салютом в честь аннексии, местными делами на работе, увольнением Зубова, стыдом и отчаянием, рождением нового страшного мира, в котором ждать помощи не от кого, - впервые я расплакалась.