Он сжимает в руке обветшалый обрывок хоругви,
он глядит и глядит, как костёр превращается в угли,
в пораженьях своих ни за что не желая признаться, и
сам себя каждый вечер пытается выискать в гугле,
заряжая фамилию, ники и их комбинации.

Но не то возвращается. Снова не те результаты.
Википедия варит бульон, где и лица, и даты -
но не те, что хотелось. И он научился сутулиться
и глядеть, как в печи (от зарплаты до новой зарплаты)
микроволны ласкают бока замороженной курице.

Всё один да один. Не бандит, не изгнанник, не нищий.
Он как будто вернулся с войны и застал пепелище.
Уберёг он себя от тюрьмы, от сумы да от Кащенко.
А зачем? Пустота, как волчица голодная, рыщет
в наглотавшемся пыли пространстве почтового ящика.

Он сжимает руками виски, он одет не по моде;
вся прошедшая жизнь - пачка фото на старом комоде;
а на лампочке муха - вселенской печали разносчица...
Телефон всё молчит да молчит, а ООН всё не вводит,
всё не вводит никак моратория на одиночество.

Александр Габриэль