В колонках играет - Gregorian
Серое сентябрьское утро не предвещало ничего хорошего. Да и что вообще оно может предрекать? Что-нибудь да может. Наверное...

А скоро вообще ничего не будет. Не будет, не станет, умрёт. Умрёт для меня. И я умру для всех.

Ушёл сегодня из дома. Никому ничего не сказал. Оставил всё как есть. Недопитый чай, недочитанную книгу на кровати, недописанный стих и неоконченную жизнь, которую никогда не прожить. Недо-жизнь. К чёрту её.
Ха, даже записку не дописал. Записка... Даже она... Не смог. Да и как такое написать? Как объяснить то, что случится вскоре? Бессмысленно, грубо... страшно? Отнюдь. Теперь ничего не боюсь. Это только кажется, что страшно. Но стоит приянть решение и всё становится на свои места. Всё как должно быть...
Быть... существовать...жить, любить, ненавидеть, смеятся, грустить... друзья, враги, общение и одиночество... Их не будет, ничего не будет. Как не будет и меня.

Я недолго думал, как. Вопрос стоял - где и когда?
Два дня я бродил по Городу пока не решил окончательно - это случится здесь, рано утром. На Мосту Златокрылых сфинксов, что стерегут вход в Ад. В мой Ад...
Ха, забавно. Персональный Ад. Только сегодня, только у нас и только для вас! Спецпредложение - пытка вечным одиночеством! Если вы оформите заказ прямо сейчас, то получите возможность побывать на экскурсии по Девяти Кругам абсолютно бесплатно! (мы не возьмём и кусочка вашей души за это!) и мы всегда рады новым клиентам!..
...Похоже, я начинаю сходить с ума. Медленно так. Интересно, а перед смертью это нормально? Или всё-таки лучше оставаться спокойным и решительным? не дать слабину хотя бы единственный раз в жизни?
Я всегда был слаб и нерешителен. Что же я сейчас делаю? доказываю другим/себе обратное? А смысл? Смысл доказывать это теперь? Да и некому будет. Чёрт.

Я шёл вдоль Канала, почти вплотную прижавшись к перилам. Ноги сами знали куда идти и сколько шагов им осталось сделать. Они болели, сопротивлялись, задевали каждый камень и выступ мостовой, словно не хотели, боялись того, что больше никогда не смогут ходить. Но я заставлял их идти. Шаг за шагом. Всё ближе к заветной цели.
Вдали в молочно-белом тумане едва угадывалась выглядывающая из-за угла какого-то дома колоннада Собора. Я машинально повернул голову в ту сторону, где должен был виднется купол, но он был надёжно скрыт от моего взгляда. Ну и правильно. Тот, кто решил покончить со своей жизнью не должен его видеть.
А ведь это они говорят, что нет прощения таким, как я, самоубийцам. Но это они, а есть Ты. Они говорят - любящий, всепонимающий и всепрощающий? Тогда пускай не осуждают меня. Когда-то Ты наделил человека самым неотъемлимым его правом - правом выбора. Вот я и выбрал такой исход.

Сунул замёрзшие руки в карман. Странно, ведь мне уже должно быть всё равно, а я до сих пор хочу тепла.
Так, что у меня там лежит? Пачка сигарет, зажигалка, немного мелочи, проездной. И девятимиллиметровая чёрная "Беретта".
Ты ведь уже знаешь вкус крови, ведь так, Би? Да, ты знаешь, что это такое - кровь. Первым был мой старший брат, вторым буду я. И ты сгинешь вместе со мной, Би. Скажи, тебе страшно? И дашь ли ты осечку? А, Би?

А вот и мост. Вот и четыре Златокрылых стража. Вы ждали меня, да? Ждали? Наверное, всю жизнь ждали? Ну вот он я, перед вами. Порвите меня на части, пожрите мою душу! Ну что же вы? Неужели всё придётся делать самому?.. Ведь просто так... просто... просто... лишь чуть согнуть палец, приставив дуло к виску... просто...просто?..

Я что, колеблюсь? Мне что, страшно?.. Страшно, страшно...
Бежать! Бежать отсюда!! Бежать, пока есть возможность, пока можно всё повернуть вспять, не делать этого!! Бежать, пока ещё не слишком поздно!..
Поздно?.. поздно?.. да, уже поздно. Поздно что-либо менять. Выбросить пистолет, разбив гладкое неподвижное зеркало воды? Нет, не воды - своей жизни, сделав из неё существование, недо-жизнь. Ещё одно "недо"? Нет уж, хватит. Пусть хоть раз, один-единственный раз, я доведу дело до конца.
Ведь так просто...просто слегка нажать на курок. И всё. А остальное - уже неважно. Да, неважно. Жизнь теперь не важна. Важна только смерть. Моя смерть.

Я подошёл к перилам, вынул пистолет из кармана и подержал его в ладони. Ну что, ты готова, Би? Ты готова взять ещё одну жизнь?

-А ты готов отдать её? - спросили меня. - Готов?
И я ответил: - Да.

А потом я ощутил холодок металла, прижатого к правому виску. Но уже не моя рука приставила к нему пистолет. Где-то за моей спиной стояла Она и я был лишь безвольной куклой в Её бледных руках. "Даже умереть сам не можешь. Мне жаль тебя."

Да, я ничего не могу сделать сам. Простите меня.


-А что вы такое делаете?
Я дёрнулся, вырываясь из оцепенения. Рука, державшая пистолет, дрогнула и выронила его. Раздался всплеск и вода навсегда поглотила мою смерть. На негнущихся ногах я повернулся к тому, чей голос подарил мне жизнь. Передо мной стоял мальчишка лет десяти, чумазый, одетый в грязные обноски цыганёнок. Склонив голову набок, он вопросительно смотрел на меня своими чистыми голубыми глазами. Странно, откуда у него такие глаза, подумал я, ведь не должно же...
-Дядь, а что вы такое тут делали, а? Играли, да? - повторял он без конца
-Я?.. Я?.. что...что делал?.. играл?.. да... да... ты прав...
-А во что? во что-нибудь интересное?
-Да...да, интересное. Я играл в смерть... да, именно так,- ответил я и вымученно, неестественно улыбнулся.
-Это...это - плохая игра. Она мне не нравится.
-Плохая...игра? плохая? - по-детски спросил я.
Он кивнул. А потом сказал: - Не играй в неё, в смерть, успеешь ещё, не надо. Играй в Жизнь. Пусть по суровым правилам, но играй, продолжай играть несмотря ни на что. Будешь? Будешь играть в Жизнь?
-Буду... - прошептал я.
-Извини, не расслышал.
Словно ток прошёлся по моему телу. И, набрав полную грудь воздуха, я закричал: - Я БУДУ!!! Я БУДУ ЖИТЬ!!!
-Вот и хорошо, - прошелестело в воздухе.

Налетевший ветер рвал туман, гнал его прочь и уносил с собой вопли бессильной ярости Златокрылых, лишённых кровавого пиршества.

Я огляделся. Цыганёнок пропал. Словно растворился в воздухе. Кем же ты был на самом деле, а?..

Шаг. Ещё шаг. Третий... Идти становилось всё легче. Ноги сами несли меня и скоро я бежал почти вприпрыжку. Я очень торопился. Торопился
потому, что боялся не успеть - не успеть сыграть в жизнь.

Скорее, скорее домой - допить остывший чай, дочитать запылившуюся книгу, дописать, нет, переписать тот стих и прожить эту жизнь до конца. До конца. До конца.

Август. Тёплый вечер. Ялта. Солёный воздух щекочет ноздри.
1995 год. Мне пять лет.
Я стою на полупустынной улочке, по которой едва может проехать машина.
Где-то за углом, за столиком кафе сидит моя Мама. Она знает, что далеко я не уйду и спокойно пьёт массандровское вино. Это потом я узнал что оно массандровское. А тогда я поросил её дать мне попробовать. Помню, как скривил лицо и обиженно посмотрел на Неё. А Она улыбнулась и посмотрела поверх моей головы куда-то вдаль. И вздохнула так... легко.
В той улочке располагался маленький магазинчик, грк продвали всякие кисточки, тюбики с краской, небольшие мольберты. Он был тихий, освещённый всего лишь одной слабой лампочкой, прятавшейся под плетёным абажуром, который, отбрасывал причудивую паутику тени.
Сюда раз в неделю приходил опрятный старичок в серых брюках, белой рубашке и шерстяной жилетке. Под мышкой он нёс складной стульчик, а в правой руке мольберт. Он ставил ствой стульчик совсем рядом с дверью магазина, сквозь стекло которой падал неверный свет, неколько раз то ли вздыхал, то ли охал, а потом долго молчал, положа обе руки на нераскрытый мольберт и вглядываясь в абсолютную, как мне тогда казалось, черноту неба, усыпанного алмазными звёздами.
А потом он начинал рисовать.
И каждый раз всё то же. Ту же самую девушку.
Я не запомнил её лица, ни её волос. Я помню лишь зелёный вязаный свитер на ней. Он был ей немного не по размеру и поэтому из рукавов виднелись только кончики тонких, слегка бледных пальцев. Воротник сполз и приоткрыл веснушчатое плечо. Её руки крепко обхватили друг друга за локти, будто бы защищая её от чужого взгляда. А сама она она смотрит куда-то в сторону и словно ждёт кого-то... кого?..
Но свитер не был просто зелёным, нет. Он словно переливался, переходил из одного в другой. Не блестел, перетекал, расходился, словно курги по воде... То изумрудный, то бледный, как засохшая трава, то вновь полный жизни...
Я не помню цвет, я помню чувство которое жило во мне, пока я наблюдал за этим художником. И он знал, что даёт мне Чудо. Необъянимое, невыраженное, но понятое где-то внутри, вне меня...
Он плакал каждый раз, когда заканчивал портрет. Один и тот же портрет. Его руки дрожали, как и он сам. Словно осенний лист на ветру. Осенний лист. На ветру жизни.
Потом он складывал мольберт, прятал в него свой бесконечный рисунок, собирал стульчик и сгорбившись, подрагивая от беззвучных рыдыний, уходил прочь.
Хозяин магазинчика всегда выходил на улицу, чтобы посмотреть вслед удаляющемуся художнику. Как-то обречённо, понуро вздыхал и потом долго стоял, молча вглядываясь в наступившкю ночь. Но и он, в конце концов, уходил.

Я тоже плакал. Плакал от того, что видел. А видел, как я теперь понимаю, страдание. Страдание, обречённое на вечное заточение в человеческом сердце.

Август. Моросит дождь. Ялта. Запах моря смешался с запахом бензина.
2005 год. Мне пятнадцать лет.
Я стою на пустынной улочке, по которой едва может проехать машина.
Кафе за углом закрылось три года назад. Здесь больше негде выпить массандровского вина, которое я так хотел попробовать. Мама в гостинице. Я брожу в одиночестве по потускневшему городу.
Магазинчик наглухо заколочен досками и выглядит давно покинутым. Стёкла в двери выбиты. Ручка сломана. Но, похоже, никто ни разу так и не зашёл внутрь. И я не стал. Лишь только слегка приоткрыл дверь, скрипнувшую несмазанными петлями и заглянул в пыльный, затхлый полумрак.
На противоположной стене в потрескавшейся рамке висел тот самый портрет.
Только теперь она смотрела прямо на меня и в то же время куда-то вдаль, поверх моей головы. Её руки, изящные и тонкие, держались за край рамки, словно за неведомую опору. Она дрожала. Дрожала от холода и одиночества.
Свитер потускнел и стал просто зелёным, самым обычным свитером, утратив Чудо, которое пленило меня тогда, лесять лет назад.
Я вздохнул, бросил на неё прощальный взгляд и закрыл дверь. Я знал, что она плакала. Плкакала, плачет и будет плакать, пока не рассыпется в пыль или не сгорит в огне.
Где ты теперь, давший мне Чудо старый, исстрадавшийся художник? Ведь ты закончил портрет, ведь так? Ведь ты перестал рисовать её вновь и вновь, перестал вспоминать те дорогие тебе веснушчатые плечи, бледные пальцы рук? Знаешь, у неё были зелёные глаза. И каштановые, вьющиеся волосы... Ты помнишь их?
Где ты теперь? Где тот, с чьей смертью закончилачь эта жизнь? Куда ты ушёл? И почему ты оставил её?..
Почему?..

Я посмотрел в затянутое серой пеленой небо.
Если Ты всё знаешь, то почему не даёшь ответа? Ответа на такой простой вопрос, который я не хочу знать.
Хотелось плакать. Плакать сместе с этим немым вечным небом, вместе с ней, вечно прекрасной и молодой, вместе с тем вечным, измождённым художником. Плакать от того, что было больно. От того, что мне было больно не за них, а за себя. За себя, обречённого страдать по ним.