Есть вокруг меня милые, добрые. Мир какой радостный.
Как картинка с большим пухлым солнцем, нелепым до дури.
И друг другу кивают «попутного, теплого в парус Вам»,
Ну а как же еще, мы живем в век высокой культуры.
Как друг другу поют — так приятно, что слушать их хочется,
Что там слушать, под песни такие недолго до пляса.
Улыбаются всем. Но улыбки застойные крошатся,
И скрипят черепа от застывшей на лицах гримасы.
Нет, они все же люди, плюют за спиной и ругаются,
Но ругаются так, чтобы вдруг никого не обидеть.
Если где-то блеснет все же честность — замять неурядицу.
«Вы, конечно, поймете? Ведь все до конца очевидно.
А идите Вы к черту. И счастья Вам в чертовом будущем.»
Только тошно мне в этой двуличности. Скользко и грязно.
Только воздух здесь стал не прозрачным, а матовым, душащим.
Только дешево выглядит вся эта их безотказность.
Что им брат, что им гад, все одно, все как-будто безделица,
Что им подлость, что верность, все мимо и все по колено,
Что им друг, что им враг, они к каждому радостно стелятся. 
Только б нравится всем. По закону любви по обмену.
Их не сложно любить. А они безразборчиво ласковы.
Им лишь в спину легко. За спиной. Чтобы было не слышно.
А заглянешь им в душу — там мелко. Все цвета мышастого.
И на всем, словно долгая тень, разлеглась никудышность.
А я злой. Я могу и послать. Мне два шага до грубости.
Я живой. Я любимых люблю. Я с врагами не ласковый.
Душу рвет на добро и на зло. Но пускай она трудится,
Раскаляясь от этой борьбы до закатного красного.
Не могу, не хочу. Не невеста, чтоб каждому нравиться.
Не дуршлаг, чтобы верить сквозь ложь, чтобы видеть сквозь пальцы,
И не церковь, чтоб мелочность душ искупать всем по пятницам.
Не хочу милым быть. Не хочу подлецам улыбаться.

Аль Квотион