Ты танцевала внутри своей души. Распахнув сердце, ты танцевала босыми ножками на ледяной траве. В мире темнело и становилось холоднее. Мир тянул к тебе бесконечные липкие и тяжелые руки. Мир дышал на тебя ложью, бедами, одиночеством, болью и усталостью. Кто-то шипел, кто-то молчал, кто-то беспощадно комкал и выбрасывал в мусор твою надежду, кто-то саркастически смеялся в твою слабость. А ты танцевала, кружилась, еще улыбалась, а потом вскинула руки и… Задохнулась. И упала. Тенью, снегом упала на черную землю. Но этим танцем я жил и дышал. И теперь я стою рядом, опоздавший, опустившись на колени, и глажу тебя по спутанным поседевшим волосам. И грею собственным дыханием бледные щеки, и прижимаю к горячей груди твое невесомое тельце, и все шепчу тебе, наклонившись близко-близко, связывая нас в единую неразрывность: «вернись». И когда ты воскреснешь — я буду рядом. 

Ты танцевала внутри своей души. Я мог успеть, ворваться в этот снег, разметать к чертям это одиночество, но стоял и смотрел на твой танец. Я опоздал. И стал убийцей. Милая, милая моя девочка, ты только не засыпай, слушай мой голос. Я опоздавший среди опоздавших, я убийца среди убийц. Потому что все мы в свой час опаздываем. Прийти, удержать, обнять, не отпустить, хотя бы просто сказать. А без тебя уже ничего не будет. Нет, останется мир, люди будут жить, рождаться, умирать, солнце будет вставать на востоке и садиться на западе. Просто не будет больше ни-че-го. Понимаешь? Будет жизнь, и в жизни даже будет счастье. Счастье будет, а смысла — нет. Слышишь? Не оставляй меня. Ты мне очень нужна. Потому что именно ты однажды научила меня любить. А теперь ты лежишь: тихая, исчезающая на моих руках и больше не танцуешь. А я вою вверх, чувствуя лицом, как от этого крика напрягается и дрожит небо. Ты научила меня любить. Теперь научи меня стрелять, чтобы эту любовь не растоптали ублюдки. 

Аль Квотион