Я расскажу тебе историю о любви. Сначала я упал. Из дождящей не по сезону зимы, из холодного черного неба, грудью, лицом упал в жаркое, пыльное, душное, грязное лето. Фыркнул, вычихнул последнюю январскую простуду и огляделся. Неужели это люди? Да нет, показалось, конечно же, птицы. И язык у них такой же звеняще птичий, шумный, быстрый, гортанно-гласный. То ли птицы галдят, то ли звучит какой-то неизвестный музыкальный инструмент. А потом я увидел море. И когда солнце почти эротично облизывало стыдливо кутающиеся в туман горы, я шагнул в воду. Знаешь, а море было не синим, как я думал. Оно оказалось беспредельно золотым, каким-то невыносимо единым с каждой волной, словно бы вся земля вдруг оделась в роскошный подвенечный наряд. Оно сияло тысячей драгоценных камней отраженного света, оно звучало. Понимаешь? Звучало. Почти пело. И странные люди-птицы стояли на берегу, заворожено смотрели в этот сверкающий покров и пели вместе с ним. Не касаясь воды, на самой кромке темного берега, словно бы перед ними святыня, словно бы перед ними что-то живое, дышащее перекатом волн, подмигивающее лукаво случайными бликами. И стоя по колено в этом мягком золоте, я вдруг понял, что у сказок тоже есть запах. Он сладко-мокрый, солено-пряный, солнечно-песочный, глубинно-теплый, он неописуемый и незабываемый. Люди-птицы смотрели в море, отдавая дань древнему искусству созерцания красоты. Они смотрели в море и они смотрели на камни. А я не умел смотреть так, как они. Потому что, глядя на камень, я, конечно, смогу описать увиденное так, что ты вместе со мной почти увидишь его нагретый солнцем бок и отражение лучей в мельчайших вкраплениях кристалликов в его шершавой, обтесанной солеными волнами поверхности, ты почти почувствуешь скрип черного песка под ногами, там, где тень от этого камня становится на закате длинной и почти непрозрачной, ты различишь попавшие на него брызги воды и почувствуешь странную уверенность, опершись лопатками в вековой костяк реальности, но я увижу и опишу только камень. А они, глядя на камни, видят легенду о журавлях. Они пишут на них строки стихов и имена вещей и событий, превращая обычные камни в свои святыни. Они прячутся под разноцветными зонтами от неистового солнечного дождя и закрывают лица, чтобы сохранить белизну кожи. Они поют. Каждое утро, каждый вечер тягучий островной воздух наполняется волшебными звуками отдаленного пения в унисон, пронизывая маленький мир чувством бесконечного единения друг с другом. Они танцуют. Так же, сбившись в стаи разноцветных птиц. И танец этот больше всего напоминает какую-то необъяснимую, прекрасную в своем совершенстве молитву чужим птичьим богам. Они умеют ходить, не касаясь земли, почти летая, и превращают все земные дороги в бесконечные лестницы к небу и невообразимые мосты, свитые из тонких веревок, дрожащие тонкими паутинками при каждом порыве ветра, каждом тяжелом шаге человека. Они дышат красотой, создавая ее вокруг, выискивая в лицах, воспевая в каждой своей легенде. Но красоту внешнюю, легкую, поверхностную, вскрывая которую, они ищут и возвышают уже мудрость. Так и летают шумными поющими стаями между красотой, мудростью и долголетием, возведенным в культ. А еще они не умеют носить масок. Тех самых, свойственных нам, масок притворства, фиктивных чувств и двуликости. Они плохие актеры, они играют из рук вон плохо, но когда им смешно — они смеются искреннее, бесцеремонно и от души, не стягивая мимолетный порыв навязанным нашему миру этикетом. Они держат свои двери открытыми нараспашку, словно бы им неведом страх, привычный нам: страх кражи, насилия, страх чужих людей с недобрыми мыслями. Они живут в своем птичьем мире, не зная, что где-то есть другие люди, они подлетали ко мне, садились у ног и долго щебетали о чем-то своем, я разводил руками, а они все никак не могли понять, неужели есть в этом мире человек, не знающий их певучего птичьего языка. Смотрели удивленно, пожимали плечами и продолжали щебетать. Конечно же, нет таких людей. Ведь на языке птиц говорят даже великие драконы. Они едят сладкое мясо и клубнику с перцем. Они не такие, как мы. Здесь всегда туман. Иногда в его дымке теряются черты ближайших зданий, иногда он становится почти прозрачным, но не исчезает никогда. Словно бы море действительно живое и пытается согреть теплым облаком дыхания остров, по-старчески скрипящий песок, укутанные шалью лесов горы. А люди-птицы стремятся в этом вечном мареве в неизбежность и пишут горячие алые иероглифы на золотом тростнике. 

Я стоял в теплом море, чувствуя, как волны приносят к ногам удивительные в своем разнообразии ракушки, как медленно и настойчиво вода вымывает песок из-под ступней, словно бы сама стихия хочет забрать, слизнуть в свое чрево маленького человека, крупинку, неуверенно застывшую посреди невыносимого простора океана. Я стоял и улыбался шебуршащим на берегу крабикам размером с монету. Я стоял по колено в золотом море, солнце беспощадно сжигало плечи, а я все смотрел и смотрел в этот диковинный мир, на этих удивительных птиц, и не мог насмотреться. А потом я вернулся. Словно бы проснулся после долгого, яркого и счастливого сна. И вернуться назад оказалось куда сложнее, чем остаться в волшебном царстве птиц навсегда. Вот и вся история. Ты спросишь, где же тут любовь? А ты присмотрись внимательнее. Она везде. 

Аль Квотион