В полном концерте Обрядовых песен (январь 1980) кроме известных песен из телеконцерта ‘Двадцать минут с ПЕСНЯРАМИ’ сохранились также редкие песни ‘Дауно, дауно тое было’, ‘Дажыначкі’, ‘На новае лета’ и другие.
В концерте 1975 года в ‘Перапёлачке’ солирует на флейте Владислав Мисевич, а на скрипке Чеслав Поплавский.
Нашлась ранняя версия песни Ave Maria, где в проигрыше ещё солирует на гитаре Владимир Мулявин, а позже его уже заменил на органе Владимир Николаев.
А ещё – необычная версия песни ‘Крик птицы’. Запись предложил отреставрировать известный ‘специалист по звуку’ Анатолий Вейценфельд. Получив её от меня, он тут же похвастался на форуме ПЕСНЯРОВ: ‘Есть необычная запись “Крика птицы” с “авангардным” вступлением – дуэтом Мулявина и Мисевича – Мулявин играет на гитаре нечто забойно-тяжелое, а Мисевич – атональный джаз в духе Арчи Шеппа и Рональда Керка… ну или Чекасина. Раньше я слышал варианты с одним гитарным вступлением или только саксофонным. Запись с концерта, бытовая, но сделана на фирменной аппаратуре. (Качество исходника лучше, чем лента Елисейкина – кому я высылал, понимают, о чем речь)’
Валерий Дайнеко: Мулявин эту песню специально долго не записывал, чтобы она сохранила ажиотаж, чтобы продлить ей жизнь. Люди могли услышать ‘Крик птицы’ только на концертах или в любительских записях. Когда же песню записали, студийный вариант значительно проиграл всем концертным – по душевности, эмоциональности. А ещё, в месте ‘… и бросили птицу на стол’ – должна быть большая пауза перед тем, как Мулявин поёт ‘…вот, наконец, и вместе мы…’ Мулявин, чувствуя зрителей, иногда делал эту паузу огромной! Было реально страшно, все сидели в тишине и ждали, … А на записи эту паузу не выдержали.
Анжела Гергель: Правда, отреставрированную запись Анатолий Вейценфельд мне так и не прислал, пришлось её опубликовать как есть… Зато эта запись стала пропуском для беседы с Юрием Рыбчинским, который рассказал мне историю создания песни.
Анжела Гергель и Юрий Рыбчинский во время обсуждения книги ‘Те, кто оживляют мифы’
Юрий Рыбчинский: Я написал эти стихи под влиянием сильнейших личных переживаний. Во время моей службы в Советской армии, моя девушка Наташа вышла замуж за другого. И если бы у меня не было сублимации в виде творчества, перенести такой психологический стресс было бы очень тяжело. И я выразил свое состояние в трёх стихотворениях: ‘Глаза на песке’, ‘Забудь’, ‘Крик птицы’.
 |
Анжела Гергель: Обида – гнетущее и разрушающее чувство, переданное в песне. Почти каждый из нас испытал подобное. Горькая обида, которая толкает на ужасные необдуманные поступки с трагическим результатом. Конечно же, песня глубоко затронула душу каждого слушателя. Не прониклись ею только те добряки, которые никогда ни на кого не обижались. Эмоции, которые автор песни испытывает во время создания произведения, в закодированном виде запечатлеваются и сохраняются в нём. И с каждым исполнением передаются слушателю, он расшифровывает их на подсознательном уровне. Часто, слушая классическую музыку, мы уносимся в мир своих воспоминаний, переживаний. |
Взять, например, ‘Мелодию’ Мирослава Скорика. Какие эмоции она вызывает! И нередко в глазах слушателей можно видеть слёзы. Даже некоторые родители рассказывают, как их дети плачут, слушая классическую музыку.
Юрий Рыбчинский: Первые два стихотворения – ‘Глаза на песке’ и ‘Забудь’ – были положены на музыку и исполнены Тамарой Миансаровой. А третье – ‘Крик птицы’ – ждала особая судьба. Во время гастролей я познакомился с Мулявиным, который в тот момент ещё не знал, что он станет символом Беларуси, где он ещё ни разу не был. У нас сразу же возникла симпатия друг к другу, и Мулявин так, между делом спросил: ‘Хочу что-то новое написать. У тебя есть что- нибудь?’ И я просто отдал ему свое стихотворение. Через пару лет у меня в квартире раздаётся телефонный звонок: ‘Юра, ты меня еще помнишь? По-моему я написал удивительную вещь – я написал рок-балладу.’ Рок у нас в стране тогда был запрещен. ‘Джаз’ уже можно было произносить, а рок – табу. ‘Но я звоню не совсем из-за этого, – продолжет Мулявин. Я узнал, что ты будешь в жюри на Всесоюзном конкурсе артистов эстрады. Приезжай ко мне в Минск, поговорим’. А в то время ансамбль ещё назывался ‘Лявоны’. При встрече я и говорю: ‘Что это такое – лявоны?’ – Мулявин начал объяснять: ”Ну это означает…’ – Не будешь ты ведь на каждом шагу переводить, нужно такое название, чтобы все понимали. И красивое… ну, как моя фамилия – на ‘РЫ’. Но в Минске я почему-то песню так и не услышал. ‘Да, мы её ещё доработаем’, – ушёл от ответа Мулявин, – ‘Вот, будем скоро в Киеве, услышишь…’
Анжела Гергель: Сам Мулявин о написании этой песни вспоминал: ‘Этот многолетний хит я писал три года, никак не рождалась мелодия. Никому об этом не говорил, как-то было неудобно. Но ‘Крик птицы’ в нынешнем всем известном варианте я написал в… туалете.’
Юрий Рыбчинский: Правда, через полгода случилось ЧП – на гастролях в Волгограде во время исполнения этой песни от сердечного приступа умер человек, герой Советского Союза, ветеран войны. Его жена написала во все инстанции – ‘зачем советским людям в счастливой стране такие переживания…’ Эту песню запретили. Была опубликована разгромная статья в ‘Комсомольской правде.’ И хоть у меня и были нормальные отношения с Министерством культуры, мне сказали: ‘Подожди, пусть пройдёт время, пусть угомонятся…’ И долгое время композиция не звучала ни на радио, ни на телевидении… но на всех блошиных рынках, где можно было купить всё – от джинсов до водородной бомбы – можно было купить запись этой песни. Запрещённость придавала ещё больше популярности как самой песне, так и ансамблю…
Анжела Гергель: Многие от этой песни в восторге… Мне страшно Вам признаться, но я её не восприняла, смысл её мне показался слишком простым. Может, она мне непонятна, потому что не близка…
Юрий Рыбчинский: Что такое поэт? Это инакомыслящий. Почему большинство советских поэтов – плохие поэты? Потому что они профессионально пишут, писали профессионально. Но они одинаковомыслящие. Единицы только инако мыслили. Винокуров, Евтушенко, Вознесенский, Мартынов…
Анжела Гергель: Конечно же, многое зависит и от исполнителя. Был бы это кто другой, а не Мулявин – может, песня так бы и не состоялась. Потому как текст у нее довольно странный, требующий особенного, прочувствованного исполнения. Мулявин обладал этим даром – чувствовать чужую боль, проникаться ею и доносить её до слушателей. Именно это и произошло. Песня приобрела душу, стала живой. Способность придать экспрессию не только своему творению, но и произведению другого автора делает того, кто доносит это творение до людей, могущественнее любого властителя. И может привести его в сферу наивысших достижений, именуемую областью гениев.
Юрий Рыбчинский.
Юрий Рыбчинский: Может быть написано очень просто — и это будет гениально. А может быть очень просто — и бездарно. Но и очень сложно написанное может оказаться гениальным. Вот, к примеру, поэзия Борхеса, Пастернака или Мандельштама — не простая, сложная, но гениальная. Много можно привести примеров. А бывает сложной поэзия не от гениальности, а потому, что человек не умеет нормально и естественно высказаться. Бывает, и композитор напишет гениальную музыку, и ты, поэт, напишешь гениальные стихи, но отдашь не тому исполнителю, и песня не пойдет, потому что это третья её ипостась. То есть ты родил ребенка вместе с композитором, а потом жизнь ребенка будет зависеть от того, как ты его женишь. Исполнитель — это либо жених, либо невеста. Безусловно, сейчас много чего зависит еще и от продюсеров… В творчестве не бывает понятия «лучше» и «хуже». Что значит «лучше»? Вот я в 1971 году написал с «Песнярами» «Крик птицы». А в 80-е годы написал «Пилигримы», «Виват, король!» Как я могу сказать, что лучше, что хуже… Задача творчества состоит не в том, чтобы соревноваться, кто дальше, выше и прочее. А как можно иначе показать человека, жизнь… Задача состоит в инакомыслии, а не в превосходстве чего-то.
Анжела Гергель: Возвращаясь назад, следует заметить следующее. Когда юный Рыбчинский под влиянием сильных переживаний написал свои три стихотворения, он свои эмоции выплеснул – и ему стало легче.
Юрий Рыбчинский: Мне было даже всё равно, за кого та Наташа вышла замуж. И вот во время концерта в Киеве, в конце 2-го отделения Мулявин запел ‘Крик птицы’. По окончании – тишина, только слышны отдельные всхлипывания. Люди были настолько потрясены тем шквалом эмоций, которые на них обрушились… они просто не знали, как реагировать. Шок. И для меня тоже. Я не представлял, что из моего стихотворения может такое получиться – это даже не рок-баллада, это маленькая пьеса, и аналогов на то время просто не было… подобной песни не было еще не только у меня, но и на советской эстраде вообще.
Анжела Гергель: Но с этой песней связаны и курьёзные случаи.
Владислав Мисевич: … Солнечный Ташкент. Все сбились со счета, какой концерт мы играем, но точно знаем — последний. А значит, «зеленый» — тот, на котором можно «пошалить», и за это ничего не будет. Традиция! Не наша, но подхваченная нами. Для чего она? Наверное, не понять это, когда у тебя один концерт в неделю и не успеваешь «позеленеть»: каждый раз работаешь в кайф и для себя, и для зрителя. То ли дело непрерывно 20 дней мотаться по лучшим колхозам БССР, позже — по декаде три раза в день выходить на сцену в столицах республик и крупных городах Советского Союза. И когда приходил конец мытарствам, а в кармане оставались какие–то деньги, тянуло на шалости — такие, чтобы потом напиться и забыть. Важно, чтобы было смешно. Так вот, «Крик птицы» в то время шел последним номером концерта. Инициативная группа тайно (чем меньше людей в курсе, тем ярче эффект) отправила директора ансамбля Леню Знака на базар за курицей. «Зачем?» — был его робкий вопрос. «Надо», — с таким ответом Леня не спорил. Правда, он переусердствовал — притащил гуся. Кстати, отменного: жирного, по размерам — альбатрос, не меньше.
И пока Володя в луче прожектора с надрывом пел в «Крике…», гуся пронесли в осветительскую у самой сцены. Пустить птицу в полет было решено к концу номера. В итоге на словах финального куплета «И бросили птицу на стол…» тушка взлетела и пошла на стремительную посадку. У тех, кто был поближе к расчетной точке падения и не знал о гусе, как и я, все оборвалось.Из зала летит нечто явно больше помидора, которыми могли «наградить» разъяренные зрители (да и в кайфе ташкентцы вроде бы). Но эти мысли заняли мгновение, Гусь–альбатрос на моих глазах успешно приземлился рядом с Мулявиным. Весь в образе, Володя и глазом не повел, пока песня не закончилась, хотя звук «шмяк» был приличный. Но потом и он рассмотрел диковинное животное у себя под ногами, стал проверять носком ботинка, кто это. Тем временем зрители шли с букетами, с поцелуями, со слезами, овации бесконечные (то ли Володиному исполнению, то ли полету гуся — шутка!). Это по ту сторону сцены. На ней самой случайно видевшие «НЛО» ржали, а знавшие о полете ржали и хотели поскорее ретироваться во спасение: разнос от Мулявина казался неизбежным. Но… всех пронесло, не считая того, что он кое–кого (кого догнал) пнул коленом, когда вышел из состояния созерцательной задумчивости. А вот гуся отправили в ресторан. …Уже при очередных пересказах все вспоминали, что в момент, когда гусь пролетал сквозь луч прожектора, не хватало хорошего выстрела. Для обоснования сценического существования птицы. А публика, уверяли шутники, поверила бы.
Валерий Дайнеко: Был и такой случай. Во время исполнения песни ‘Крик птицы’ в самый драматичный момент, когда после нескольких минут темноты вдруг зажигался свет, мы увидели на сцене Ткаченко, но вместо гитары у него за спиной висела бутафорская винтовка! Этакий человек с ружьём. А слова в песне были именно на тему охоты. Свет зажигался после слов ‘вернулись друзья с охоты и бросили птицу на с тол, с глазами такими знакомыми, и перебитым крылом!’, – а мы смотрим на Володю и хохочем! А в Ташкенте, Шурик Демешко во время соло барабанов вышел в тюбетейке и узбекском халате, который мало чем отличался от нашей одежды!
Песняры
_________________________________________
