Милана Ковалькова

Идее славянского единства всегда находила свое место в спектре русской общественной мысли. Порой она отодвигалась на задний план мощными идеологиями, порой приобретала ясную, очерченную форму, отвечавшую насущным потребностям настоящего исторического момента. Так или иначе, лозунг славянского братства всегда вызывал некую эмоциональную реакцию, ибо в нем не только отражалось этническое самосознание наших соотечественников, причем уходящее в глубину веков, но также определялось и более широкое пространство существования страны и нации. Однако притягательность славянской идеи, к сожалению, неоднократно вредила ей. Как и иные идеологии, основанные на естественных побудительных мотивах людей, она не раз становилась инструментом всевозможных политических манипуляций, а то и просто жертвой некомпетентности и интеллектуальной ограниченности ее новоявленных глашатаев.

К сожалению, извратить суть славянской идеи оказалось совсем нетрудно, поскольку до сих пор она не получила внятного теоретического оформления. И это при том, что идеал славянской взаимности представляет собой актуальную и прогрессивную модель сосуществования стран и народов. Национальные общности Центральной и Восточной Европы, обращаясь к собственной истории, культурному наследию, истокам своего этноса, не только укрепляют самосознание и тем самым пробуждают национальное творческое начало, но и находят основу для сотрудничества с ближайшими соседями. Таким образом создается модель общности независимых, полных национального достоинства народов, взаимодействующих между собой на равноправной основе. Уже одно только общее происхождение, даже несмотря на различие исторических путей, эмоционально сближает славянские народы, а потому всевозможные политические факторы могут быть отодвинуты на задний план. Не имеет значения численность населения, размер территории, государственный строй – важнее оказывается психологическая совместимость народов, которая и способствует установлению тесных контактов между ними.

Пример славянской общности не является чем-то уникальным. Мы привыкли объединять по культурно-историческим и этническим параметрам государства Латинской Америки и арабского Востока. В Европе же существуют структуры, объединяющие страны с населением, говорящим на романских языках, то есть бывший ареал Римской империи. Думается, что более глубокое погружение в историческое прошлое помогло бы славянам найти основание для осознания и европейской общности. И притом это был бы не безликий, серый «интернационал», а многокрасочный мир этнических самобытностей, в котором каждая личность, поддержанная духом своей нации, получала бы наилучшие возможности для развития.

Таков идеал, однако, как всегда, он далек от действительности. В России славянская идея споткнулась о тот же камень, что и русская национальная идея – о так называемый государственный патриотизм. Суть этой идеологии, представленной как на официальном уровне, так и - в более радикальном виде – в кругах «национал-патриотической оппозиции», сводится к преувеличению роли государственной машины в жизни общества. Личность представляется лишь винтиком гигантского механизма, имя которому – Держава. Сила, масштаб, значимость государства становятся первоочередными ценностями, и уже не важно кого еще подомнет под себя бездушная машина государственного аппарата. Многочисленные поколения подданных Империи трудились и отдавали жизни ради укрепления ее мощи. В этой модели даже такое понятие, как национальная общность не имеет особого значения – более существенна принадлежность человека к данной территории, его подданство. Народ видится не столько этнической общностью, сколько неким «трудовым ресурсом», населением, «электоратом». Социальная модель переворачивается с ног на голову: государство (возникшее лишь на некой определенной стадии развития общества) из инструмента регулирования отношений внутри национального сообщества превращается главный субъект, цель существования нации и каждой отдельной личности, служебная функция меняется на доминирующую.

Даже поверхностное рассмотрение вопроса раскрывает антагонизм государственного патриотизма и славянской идеи: с самого своего начала – еще с эпохи Просвещения - движение за славянскую взаимность выражало стремление южно- и западнославянских народов вырваться из-под гнета империй, обрести национальную независимость и высвободить собственные творческие силы. Это было революционное, освободительное, прогрессивное течение. Недаром Россию на Первом Славянском съезде в Праге в 1848 году представлял М.Бакунин, а у русских славянофилов, резко критиковавших крепостничество, были непростые отношения с царизмом. Идея, выдвигающая на передний план народное, национальное, этническое начало не может иметь ничего общего с идеологией, призванной оправдать диктат и подавление воли личности.

Тем не менее, попытки совместить несовместимое предпринимались не раз. Лозунг славянского единства как-то ловко и лихо встраивается политиками в концепцию расширения территорий и сфер влияния Империи. Особенно любопытна здесь подобная попытка, предпринятая в 40-е годы прошлого века, когда советское руководство, в принципе провозгласившее в своей идеологии «пролетарский интернационализм», в условиях второй мировой войны поддержало идею славянского единства. Этнический характер войны, развязанной германскими нацистами, порождал естественную ответную национальную реакцию у славянских народов, и этим не преминуло воспользоваться сталинское руководство. В первые годы после разгрома Германии славянский фактор активно использовался в пропаганде при формировании единой восточноевропейской политической системы. Здесь весьма интересными и поучительными могут оказаться материалы журнала «Славяне», издававшегося Международным Славянским Комитетом: политические преобразования в освобожденных от фашизма славянских странах, установление коммунистических режимов на его страницах трактовалось как своеобразный славянский путь, как достижение долгожданного славянского единства в рамках Варшавского Договора. Со временем, по мере того, как в странах восточного блока усиливалась власть коммунистов, славянофильская риторика журнала сходила на нет, пока наконец не была свернута деятельность самого Славянского Комитета.

Союз славянских стран в принципе был бы естественным и перспективным политическим единством, если бы не практика ХХ века, дискредитировавшая идею, если бы не идеологическая парадигма приоритета государства (Державы, Империи) над обществом, сковавшая народные силы и в конце концов приведшая систему к краху.

В первых числах июля 2005 года в Минске прошел Всеславянский съезд. Печально, но тон на нем – по крайней мере со стороны российской делегации – задавали именно сторонники государственного патриотизма, мало понимающие суть подлинной славянской идеи. Правда, афоризм о том, что история повторяется дважды – в первый раз как трагедия, а во второй как фарс, и тут оказалась верным. «Ославянившиеся» коммунисты 40-х обладали колоссальной политической и военной силой, а потому их пропагандистский трюк оказался успешным. Нынешние же госпатриотические панслависты в основном относятся к разряду политических неудачников, причем самая заметная фигура из них – все тот же Г.А.Зюганов. Следуя личной просьбе президента Белоруссии А.Г.Лукашенко не критиковать в докладе на съезде нынешнее руководство России, Геннадий Андреевич углубился в дебри исторического прошлого, восхваляя СССР, советское руководство и, конечно же, лично Иосифа Виссарионовича, без которого якобы невозможна была бы Великая Победа. Давно уже пора задуматься над тем, кто же в действительности выиграл войну – Сталин со своим бездарным генералитетом, потерявший регулярную армию уже в первые месяцы боевых действий, или же многострадальный народ, ополченцы (в своей подавляющей массе - славяне), защищавшие свой край, свои дома, свои семьи. В своем восхвалении советского имперского прошлого Зюганов дошел до того, что стал восторгаться мудростью сталинского руководства, проявленной при подписании пакта Молотова – Риббентропа: дескать, в результате Советский Союз получил возможность начать войну с более удаленной от Москвы территории. Абсурдность умозаключений одного из бывших претендентов на президентский пост очевидна. Можно подумать, что глава советского внешнеполитического ведомства в 1939 году предполагал, что спустя два года части доблестной Красной Армии с ее системой тотального комиссарского политического надзора будут отступать, оставляя врагу крупные города, и, окруженные, массово сдаваться в плен. Но даже если Геннадий Андреевич искренне убежден в сталинской дальновидности накануне начала второй мировой, налицо явное отсутствие дипломатического и просто элементарного человеческого такта. Свои заявления коммунистический лидер делал в присутствии делегации из Польши, по территории которой, как известно, и отмерялись Молотовым те самые километры «для разбега». Как известно, вопрос о советско-германском пакте до сих пор является больным вопросом в отношениях России с Польшей, и в значительной степени «благодарить» за это нам приходится отдельных деятелей, подобных Зюганову, которые не задумываются о политических последствиях своих высказываний. Наконец, возникает резонный вопрос: а к чему вообще факт подписания договора с нацистской Германией упоминался в аудитории, собравшей приверженцев славянского единства? Возможные предположения хочется оставить за пределами этой статьи…

К сожалению, Зюганов был не одинок на съезде, вместе с ним в Минск приехали и другие деятели, правда, более мелкого масштаба. Их не менее шокирующие высказывания зачастую служили своеобразными комментариями ко множеству бездумно произнесенных лозунгов о славянском братстве и единстве, риторических восклицаний и призывов. Голоса здравомыслящих людей тонули в этом хоре. В итоге складывалось грустное впечатление. Неудивительно, что президент Лукашенко, первоначально поддержавший идею славянского съезда и даже предполагавший на нем выступить, после знакомства с позицией участников, высказанной на предшествующей съезду конференции, решил остаться в стороне. Лидеру государства определенно не нужен был политический скандал.

Однако подобные скандальные повороты не нужны и самому международному славянскому движению. Так называемый государственный патриотизм способен завести в тупик прекрасное общественное начинание, провозглашенный же в открытой форме сталинизм непременно погубит его. На съезде не раз приходилось слышать сожаления о том, что среди делегатов мало молодежи: дескать, молодое поколение развращено и не способно воспринять ценности патриотизма. Но разве может рассчитывать на поддержку новых поколений движение, устремленное не просто в прошлое, а в самые мрачные его закоулки?

Так или иначе, минский славянский съезд продемонстрировал отсутствие у современного славянского движения реальной, позитивной, обращенной в будущее идеологии. Исправлять это положение вещей предстоит людям новой генерации, не отягощенной имперским грузом государственного патриотизма.

к.ф.н. М.В. Ковалькова

Агентство Русской Информации - АРИ

Версия для печати http://www.ari.ru/publication/print/?id=212