О, Революция! Любовь моя...

                
                
                
ы думаете этот заголовок написал кровью на заборе не дорезанный кулаками юный пионер? Нет.
А! Это комсомолец-доброволец спасся из горящего стратостата "Комсомольская правда" затяжным стремительным домкратом? Нет? Нет.
                Ну, понятно! Это седой коммунист-большевик, увернувшись от чисток без права переписки с этим светом, одолев все концлагеря - свои и чужие, промахнувшись мимо трех инфарктов, роняет сентиментальную слезу о героически загубленной юности? Нет???
                Нет, государи мои, - не судьба вам угадывать с трех раз в этой книге.
                Это - я!
                Я - прилежный октябренок первоспутниковой эры;
                я - чистосердечный пионер, не ведавший о кулацких генах - лучшем, что есть во мне;
                я - скептичный комсомолец, увлеченно изучающий внешкольные произведения классиков марксизма-ленинизма с позиций критического цинизма;
                я - антипартийный прослоечный интеллигент и паленый провинциальный диссидент оруэлловского 1984 года,
                я пою эту нерифмованную песнь великой моей Революции!..
                Ошалели?

                Объясняю.
                Слово Революция - одно из нескольких священных созвучий, встретивших меня на пороге старого коричневого дома на Турбинной в первом моем году.
                Было совсем немного четко определенных хороших и плохих понятий, за которые или против которых можно было и хотелось отдать жизнь. Вот этот короткий словарик юного идиота-натуралиста в редакции 1957-1958 г.г. (в порядке убывания значимости):
                Хорошие понятия:
                Революция, Ленин, Сталин,
                Партия, Комсомол,
                Мир, Коммунизм,
                Красный галстук, Горн, Барабан, и над всем этим -
                Красное Знамя и Красная Звезда.

                Плохие понятия:
                Фашист, Гитлер, немец, "немецкий крест" (свастика),
                шпион, американец, атомная бомба,
                капиталист, фабрикант, помещик, царь, белогвардеец, кулак,
                эсэр, меньшевик, кадет,
                бог, церковь, библия, поп...
                Это то, что вспомнилось навскидку, а значит - отсеяно временем, выдержанно, коньячно-верно.
                Спорить с этой системой понятий не приходилось - свои же дворовые пацаны тут же набили бы морду - в перерыве между сеансами "Огненных верст" и "Школы мужества".
                Потом наступили смутные времена. Мы научились читать...
                Шок - это слабо сказано! Судите сами.
                Вот - Пушкин, - это не Ленин, конечно, но в первую сотню резвых явно входит.
                Мюнхаузен, хоть и барон, но социально близкий, брехливый такой же, как и все мы.
                И вдруг, как ядром по лбу:
                Пушкин - помещик!
                Мюнхаузен - немец!
                Меньшевики - члены родной нашей РСДРП!
                Троцкий и Бухарин, Каменев и Зиновьев - личные друзья Ленина!
                Голова кругом идет.
                Тут же и Сталин оборачивается каким-то хреном непечатным, скидывают его с постамента возле клуба, цитаты вождя скоблят со стеклянных досок на квадратной кирпичной башне с электрическими часами. И время пошло, поехало, и постепенно, за годы развеялось без следа.
                Словарик наш полинял, но слово Революция продержалось в хит-параде класса до восьмого.                 Потом стало понятно, что кровь пускать - свинство. Увы, свинство необходимое. Необходимость кровавая сворачивалась еще лет пять...
                Но вернемся к первой любви.
                Слово Революция оказалось таким живучим, потому что плавно меняло свой смысл, оставаясь позитивным, как любовь. Сначала приятно дергать за косичку, в конце - щекочет воображаемое разрывное ощущение.
                А ведь, и правда, как здорово разнести в дым и хлам всю сволочь, которая честно драться не хочет, спорить опасается, кляузничает, жрет бесконечно, считает тебя за грязь.
                И пусть, сначала это царь, помещики и капиталисты, а в конце - коммунисты толстые и комсомольцы сытые, - пироксилин действует одинаково. Важно только подгадать момент, когда бронированная карета с трехлучевой фашистской звездой обогнет храм Спаса-на-Крови, мягко высвободить руку милой подруги, снять куммулятивный "букет" с предохранителя и, когда товарищ генеральный секретарь правящей нашей "семьи" снисходительно улыбнется на твою гоголевскую шинельку, выпалить в ненавистную рожу через тонированное стекло! И будь, что будет...
                Так думали и чувствовали наши университетские и химико-технологические ребята, робко стучась в питерскую конспиративную квартирку под крышей на стыке двух прошлых веков.
                А там уж радушный хозяин Евно Фишелевич (в подполье - Евгений Филиппович) поит нас чайком, ласково улыбается сквозь пенсне: "В террор хотите, милостивые государи? Ну-ну...".
                Слава Богу, наконец-то - нормальный человек!
                А что "нормальный" по совместительству служит в органах, и попиваем мы фактически не чаек, а сучье молочко, это понимается намного позже, после осуществления мечты, когда вверенные нам сатрапы благополучно расчленены пироксилином, а во дворе Шлиссельбургской, имени царя Ивана Антоновича крепости повизгивает веревка, засмыкивающая мертвую петлю...
                Революционный террор бушевал против царской власти несколько первых лет 20 века. Партия социалистов-революционеров (ПСР) - единственная воистину революционная, "переворотная" партия - не давала покоя правительству, грозила добраться до каждого казенного начальника, будоражила умы. На этот железный поток решительных людей наслаивались сторонники "общей работы", уголовники, любители выпить и побузить, широченные массы не желающих служить в армии, работать с низкой рентабельностью, - когда после водки ничего не остается на хлеб. Так формировалась "революционная ситуация".
                Но каким ты романтиком ни будь, а приходится признать, что создавали эту ситуацию не лысеющие поверенные в швейцарских кафе, не бундовцы, по-шагаловски порхающие над Витебском и Минском, ни даже наши эсэры отчаянные - Гоцы, Гершуни, Брешко-Брешковские и Швейцеры. Создавала ее развратная царская фамилия, - полным непониманием своей бренности, обыкновенности в разрезе винтовочного прицела, неприятием ответственности за всех и вся в этой стране. Ситуация очень походила на последние предтатарские годы, на бессильные дни Годунова, на безголовую толкотню при крымских, немецких, французских угрозах.
                - А народ? Он же созрел для пролетарских битв?!
                - Да. Он у нас всегда дозревший. Его в любую битву окунуть - как двумя пальцами перекреститься - грешно, но легко.
                Вот в таком интересном положении и обнаруживаем мы Россию в начале нового века. И царя нашего, Николая Александровича на ней и под нею.

Сергей Кравченко