Тёплая компания Анны Иоанновны

                
                
                
енаторы, собравшиеся в ночь смерти Петра II, осмеяли липовые "завещания" Долгоруких и в конце концов склонились к мысли, что "род Петра Великого пресекся" и следует вернуться к ветви его старшего брата Ивана Алексеевича. Резоны были фальшивыми. Предложение Голицына пустить на престол дочь Ивана было ничем не справедливее предложений в пользу Елизаветы Петровны. И та и другая - "сосуды скудельные", и в том и в том роду мужчин не осталось. Медики сказали бы, что от скорбного Ивана и яблочко могло недалеко откатиться. Но медиков в ночной совет не позвали. Вообще-то, Голицын так горячо агитировал за Анну потому, что ему глубоко противен был брак Петра и Екатерины Скавронской, и детей ее он на нюх не переносил. Принимая решение в пользу Анны, сенаторы хотели еще и "укрепиться". Они написали "кондиции, чтоб не быть самодержавствию".
           "Кондиций" этих было 8. Они фактически делали монархию конституционной и сильно ограниченной. Анна должна была:

1. "ни с кем войны не всчинать";
2. "миру не заключать";
3. "верных наших подданных никакими податьми не отягощать";
4. все кадровые перемещения оставить в исключительной компетенции Верховного совета;
5. конфискаций без суда не проводить;
6. вотчины и деревни не раздавать;
7. в придворные чины никого не производить;
8. государственный бюджет не транжирить.

 

            В общем, Анна приглашалась на роль куклы, с обязательством "буде чего по сему обещанию не исполню, то лишена буду короны российской".
           Историк зарядил возмущенную тираду на несколько страниц о недопустимости такого парламентского безобразия, о страшном разорении, ожидающем Россию, о позоре и унижении великого государства. Пока он там кричит, давайте бросим кроткий взгляд на кандидатшу в императрицы.
           Анна Иоанновна, дочь больного царя Ивана Алексеевича и племянница Петра I, была в те дни герцогиней Курляндской, сидела на троне этого зависимого от России прибалтийского княжества - в Митаве. Возле нее ошивался некий Эрнст Иван Бирон, сын придворного служителя, "человек добрый для смотрения и покупки лошадей и собак". Вдовствующая 37-летняя герцогиня Анна "любила тесное общение" с интересными людьми, поэтому, когда Меншиков изловил ее прежнего фаворита Бестужева, обвиненного в заговоре в пользу царевича Пети, Анна тут же выхватила из придворной толпы Бирона.
           Митавский двор был раздут неимоверно. Даже в крупных германский королевствах не было такого номенклатурного набора обергофмейстерин, ландратов и прочих нахтшпигельтрегеров. Двор любил веселье, потехи, праздники. А что ему оставалось делать? Не войну же объявлять.
           Предложение воссесть на всероссийский престол было воспринято гоп-компанией, как сказочное продолжение хмельных мечтаний, как воплощение рождественской сказки. Не остывая от танцев, свалили в дорожные сани немногие личные вещи и шумной толпой да с бубенчиками рванули на Москву. Благо была зима, мороз и солнце, день чудесный. Конечно, вперед слали гонцов, что согласны на любые кондиции и диспозиции, только б Шапку поносить.
           Правители Верховного тайного совета - общим числом 8 человек - в этот момент могли реально ухватить власть. Против большой восьмерки возмутилось только 500 второстепенных сановников, и все они были пересчитаны, известны и безвольны. Но великолепная восьмерка сама не удержала Фортуну за подол.
           Сначала прозевали указать попам на новый статус императрицы, и по всем церквям на приезд Анны заголосили многие лета "самодержице" всея Руси. Потом замешкались с похоронами, и Анна из-под Москвы отдала приказание хоронить Петра без нее 11 февраля. Нужно было всем ехать навстречу Анне, сразу объяснять ей ситуацию, брать в ежовые рукавицы курляндскую компанию. А наши парламентарии застряли у гроба и занялись пустопорожними разборками с несостоявшейся царицей Катей и потерявшими чувство реальности Долгорукими.
           Катя хотела на панихиде сидеть прямо у гроба, в императорском трауре, и чтобы к ней первой все подходили с соболезнованиями. Все прочие светские горячо возмущались такой наглостью. Тогда Катя уперлась и сказала, что на вторых ролях хоронить не будет. Эх, дура! На похоронах главная роль - самая незавидная! Процессия двинулась без Кати.
           К скандалу добавилась величественная женская драма. При дворе была еще одна невеста. Шереметевы при жизни Петра торопились породниться с перспективными Долгорукими и просватали свою княжну Наталью Борисовну за фаворита Ивана Алексеевича. Теперь девица мучилась дилеммой - честь и Сибирь или бесчестие и Питер. Наталья описывала свои страдания в дневнике, изданном впоследствии в назидание благородным девицам. Она точно знала, что бывшие фавориты неуклонно следуют в Сибирь. Ей настойчиво предлагали отказаться от свадьбы, пока не поздно. Но честь возобладала, и Наталья Борисовна пошла под венец, а потом уж стала укладывать дорожные баулы. Ее пример другим наука, а то откуда бы потом жены декабристов черпали вдохновение?
           Петра похоронили в Архангельском соборе, выкинув оттуда два гроба каких-то "сибирских царевичей". Пока чиновные недоумки занимались гробокопательством, гвардия рассудила по-своему. Во Всесвятское к новой императрице промаршировал Преображенский полк, Анна сразу его построила, приняла чин полковницы и капитана кавалергардов, сама поднесла всем офицерам по чарке водки, чокнулась с каждым, выпила, крякнула, занюхала мундирным сукном, ухнула хрусталем в пол.
           - Вот таких императриц нам нужно поболе, - поняли гвардейцы, - по одной в каждый полк!
           Это самоназначение Анны было грубым нарушением "кондиций". Верховные советники сделали вид, что не заметили, и понесли Анне свою награду - Андреевскую ленту. Анна сделала смущенное лицо: "Ах, я и забыла ее надеть!". Это означало буквально следующее: что вы тут, холопы, суетитесь, мне эта кавалерия принадлежит по праву, а не по вашему дару!
           15 февраля веселая вдова въехала в Москву и направилась в Кремль принимать присягу. Долгорукие еще пытались подсунуть ей текст с "кондициями", но гвардия пообещала им ноги переломать. Поэтому присягнули по-старинке. Потом была разыграна сцена со всенародным нехотением "кондиций". Членов Верховного совета вызвали к императрице. Там они увидели, что вокруг трона столпилось 800 человек, и все кричат за самодержавие. "Как, разве кондиции мне в Митаву не всенародно посылали?" - наивно вопрошала Анна. "Нет, матушка!" - ревела гвардия, валясь на колени, - это твои враги подстроили кондиционирование, "дозволь, мы принесем тебе их головы?".
           Короче, всё настроилось. Правда, 25 февраля северный горизонт покрылся кроваво-красным сиянием.
           Анна устроила свой двор, велела к своим шлафенмахерам добавить двух-трех 40-летних девок, чтоб болтали без умолку, - попросила найти в провинции сплетниц из бедных деревенских дворян. Нуждалась Анна в женском общении. Двух благородных - Волконского и Голицына определила в шуты, вернула из ссылки Бестужева, арапа Абрашку Ганнибала велела назначить майором в Тобольск, чтобы привыкал к северному климату и передал потомству любовь к снегам и санным прогулкам. Верховный совет уничтожили немедля, Сенат заработал снова, Синод тоже оживили, а через год исполнили мечту Петра - учредили Кадетский корпус. И даже по Москве установили через 20 сажен стеклянные фонари на конопляном масле! Получалось, что легкомысленная племянница восстанавливает дядькины порядки, забытые его женой и внуком.
           Но пора было и делом заняться. Сначала Анна поставила дымовую завесу - вызвала из ссылки семью покойного Меншикова, восстановила детей в их небольших чинах, пожаловала сиротам немного денег и "вещиц с бриллиантами". Общество громко умилилось. Тут же последовал тихий указ о ссылке второстепенных Долгоруких на губернаторские места и без мест. Наказание провинцией по-прежнему оставалось почти высшей мерой.
           Бирон вполне справлялся с мышечной работой, и Бестужева снова загнали в ссылку. Дочь его, княгиню Волконскую велено было держать в Тихвинском девичьем монастыре под строгим караулом. Спасали княгиню от дьявольского искушения, - ее "приятель" Абрашка Ганнибал, даже влача в Тобольске майорское иго, представлял для чести Бестужевых и Волконских страшную опасность. Самого Абрама Петровича спешно перевели в Прибалтику работать по инженерной специальности.
           Эти предварительные меры шума не вызвали, и был нанесен главный удар, предсказанный честной невестой Натальей Шереметевой. 14 апреля грянул манифест. Двое главных Долгоруких, Алексей и сын его Иван обвинялись в отвращении императора от уроков управления, сманывании мальчишки на охоту, подсовывании ему Кати Долгорукой. К тому же, таская царя по игрищам, Долгорукие его простудили, сделали легкой добычей для оспы. Еще Анна уколола обвиняемых "кондициями": они сами раздавали чины направо и налево. Ну, и имущество казенное разворовали, конечно, почти как Меншиков. Этих Долгоруких, достойных "наижесточайшей казни", почти помиловали, - разжаловали, лишили "кавалерий", разослали губернаторами по дальним городам с женами и детьми. Семейства отъехали со стенаниями. Они понимали, что за губерниями последуют Соловки, Нерчинск, каторжные работы.
           Теперь нужно было управлять страной. Управлять стали Бирон и Левенвольд. Самой Анне за сплетнями дворовых девок делать это было некогда и лень. Хорошо хоть за спинами Бирона и Левенвольда стеной стоял Андрей Иваныч Остерман, человек, знающий все российские дела. Чиновную пирамидку стали заполнять курляндскими немцами, и это вызвало возмущение русских. От возмущения решили спасаться усиленной охраной. Создали третий гвардейский полк - Измайловский. И не успели наши кадровые военные помечтать о должностях, как все командные высоты в новой гвардии тоже захватили немцы. И это еще полбеды. Ненасытный двор стал страшно, до костей объедать российскую казну. Какие-то блудные дамы и полуштатские сволочи пригоршнями растаскивали жемчуга и бриллианты, мешками волокли столовое серебро и обыкновенное золото по кремлевским коридорам - сразу после отбоя. Фейерверки, как зажглись в столичных небесах, так и не гасли, смешиваясь с неожиданным северным сиянием и брызгами винных струй. Москва, временно ставшая столицей, гремела и сияла.
           Праздновали всё подряд. Послы посылали домой удивительные репортажи: "Я был при многих дворах. Могу уверить, что здешний двор своею роскошью и великолепием превосходит даже самые богатейшие, не исключая и французского". Вот расписание "машкарадов" в Москве на февраль 1731 года:

1. с 8 по 18 нон-стоп без повода;
2. 15 февраля в нем выделяют годовщину въезда императрицы в Москву;
3. в следующее воскресенье бал при дворе;
4. во вторник - у великого канцлера;
5. в среду - у престарелого фельдмаршала Долгорукого;
6. 25 февраля - у вице-канцлера Остермана.

 

           Немецкий двор веселился, русские замерли в ожидании новых ссылок, Историк горестно недоумевал, куда же делись птенцы гнезда Петрова, почему кругом одни остерманы и минихи? Но эти-то - хоть люди умелые, а Бирон? Зла не хватало смотреть на его довольную, наглую, тупую рожу.
           Для сдерживания недоумевающих и возмущенных был воссоздан компетентный орган. Теперь он назывался "Канцелярия тайных розыскных дел".
           В Петербург - временно - двор переехал в начале 1732 года. Московский воздух чем-то очень нравился Анне. Он был каким-то хмельным, грешным, азартным. Анна обещала вернуться и держать столицу в Москве.
           Давайте запомним это. У нас в России переезды между Питером и Москвой, намеки на это, сборы и намерения, слухи о перемене столицы - есть верная примета реформ - расстройства Империи после взлета или, наоборот, вздутия после расслабления.
           Анна совершенно случайно восстановила былую славу русской армии. В Польше возник новый кризис. По смерти короля Августа II две партии - его сына Августа III и Станислава Лещинского - дошли до полевых и осадных сражений. Наши поддерживали Августа и осадили Лещинского в Данциге (Гданьске). Осада шла не шатко не валко, пока в Питере Миних не разругался с Бироном - как-то неудачно пошутил над недалеким фаворитом. Бирон устроил Миниха командовать осадой - авось убьют - и Миних проявил неожиданную резвость. Он явился под Данциг 22 февраля 1734 года с небольшим штабом и 13300 золотыми червонцами и "начал поступать с городом без всякого сожаления". 9 марта он взял Шотландию, - не часть Британской Империи, конечно, а богатое предместье Данцига. Захваченных припасов хватило на прекрасное обеспечение армии и плотный обстрел города. Потом произошел казус, вполне разоблачающий полководческие таланты Миниха. В последних числах апреля он решил взять форт Гагельсберг и завершить осаду. Восьмитысячная русская армия, полная боевого азарта, ночью, на цыпочках совершила марш-бросок и появилась у стен форта. Осажденные спросонья встретили ее залпом наугад наведенных пушек. И - вот же черт! - сразу у нас были убиты все командиры всех трех наступающих колонн.
           Дальше разворачивается трагифарс. Русская армия останавливается на самом видном месте: а куда идти? - командиров же нету. Поляки-шведы-французы - сторонники Лещинского - начинают косить русских со стен - залп за залпом. Те три часа стоят, в буквальном смысле - стоят! - насмерть. Адъютанты Миниха передают войскам приказ отступать. Русские герои, упершись рогом, гордо заявляют, что им лучше умереть на месте, чем отойти! И Миних растерялся...
           Тут уместно задуматься о психологических корнях известного русского героизма и самопожертвования. От большого ли ума они происходят? Нет ли тут какой-нибудь национальной патологии? Ну, ладно, если б сзади сливались струи Дона и Непрядвы, или сурово стояли комсомольские заградотряды, или золотились маковки Москвы, или дымили печки родных хуторов с детьми да бабами, - тогда понятно. А так, под убийственным огнем, на чужой земле, при наличии приказа отступать, без материальной и гастрономической необходимости, чего было лезть на амбразуру?
           Короче, герои оступили только после личных уговоров любимого армией генерала Леси. Ну, две тыщи, конечно, отступить не смогли, остались лежать во славу русского оружия. Миних грустил не очень, он писал императрице, что оно того стоило, - русские показали всем удивительную храбрость. А я думаю, что они показали Европе кузькину мать. Должна же эта знаменитая наша мать как-нибудь выглядеть? Так вот, по-моему, это как раз кузькина мать и была. Анна тоже не горевала и утешила фельдмаршала милостивым рескриптом.
           В середине мая к Данцигу подошли 11 французских кораблей, с них высадилось 2000 французов, и 16 мая 1734 года впервые в истории французская и русская армии вступили в прямое столкновение. Французская атака была отбита, русские снова проявили "превеликий кураж, охоту и радость оказывали, и ничего так не желали, как чтоб французы еще сильнее пришли и в другой раз отведали". "Куражиться" шестнадцатью тысячами против двух было и вправду радостно.
           Данцигская эпопея окончилась славно. 12 июня французы сдались в Вайхзельмюнде, 28 июня сдался Данциг. Станислав Лещинский бежал в дамском платье, за что горожане должны были возместить русской императрице моральный ущерб миллионом ефимков, если не изловят травести в четыре недели. Были и другие забавные контрибуции: город выплачивал 30 000 червонных за колокольный звон во время осады, еще миллион каких-то "битых" ефимков причитался императрице за военные издержки, делегация из лучших граждан Гданьска - по выбору Анны - должна была ехать в Питер извиняться. По мирному договору шведских пленных отпустили с паспортами, а французов должны были высадить "на балтийском побережье". Французы оказались в Кронштадте, в концлагере, - чем вам не Балтика? Тут Анна заслала к ним провокатора, флотского капитана Полянского, знающего французский язык. Полянский тихо подначивал французов на побег. Содержание им сделали вольное и расписывали, какое славное житье в Питербурхе, а здесь вам век воли не видать! Беглецов не ловили, а только подправляли отару в сторону столиц: Анна хотела, чтобы ценный человеческий материал растекся по Руси великой и разбавил местную кровь. Вот вам и дура-баба!
           Анне понравилось воевать. У нее был Миних - не столь умелый, сколь удачливый полководец, побивший шведов и французов одновременно. И Анна решила разобраться с турками!
           В августе 1735 года Миних получил высочайший указ: на свое усмотрение осадить или "тесно блокировать" Азов - главную жемчужину турецкого черноморского ожерелья. Миних расположил штаб в Полтаве, в самом центре огромного южного театра военных действий. Здесь весь штаб и часть армии слегли от местной лихорадки. Миних приказал генерал-лейтенанту Леонтьеву с 48-тысячным корпусом атаковать Крым. Ходячих оказалось 40000. Крыма не взяли, но "бодро и без жалости" вырубили кочевья ногайских татар, захватили скот, лошадей, верблюдов.
           В марте 1736 года Миних лично осадил Азов, тут его сменил Леси, а сам фельдмаршал поднял Днепровскую армию на Перекоп. Перекоп, вопреки данным разведки оказался в исправном состоянии: от взгляда в пропасть его рва кружилась голова. Но наши смело спустились в ров, поднялись на вал под прикрытием ураганного артиллерийского огня и взяли укрепления в три дня - с 20 по 22 мая. Турки сдали все крепости под обещание быть выпущенными живьем.
           На военном совете решили штурмовать еще Козлов, но далее не ходить. Однако, Козлов взяли без штурма, захваченных трофеев хватило на всю армию, и "наши были в таком сердце, - писал Миних, - что никак невозможно было их удержать, чтоб в Бакчисарае и ханских палатах огня не подложили". Сгорело четверть города и ханские палаты, "кроме кладбища и бань".
           Началась жара, и русская армия потянулась за Перекоп для отдыха. Татары досадливо сопровождали войско: они думали, что наши пойдут на южный берег Крыма, до самой Кафы, и сами спалили всю свою недвижимость. Русские, не битые в бою, вышли из крымской степи со страшными потерями. Миних любил поспать утром и гнал войско по самой жаре, в итоге половина армии полегла в пути.
           19 июня пал Азов. Турок отпустили с миром на родину, у нас было только 200 убитых и 1500 раненых, легко задело и фельдмаршала Леси.
           Анна так привыкла к победам, что ворчала на Миниха - чего он весь Крым не взял?
           Весной 1737 года 70-тысячная армия Миниха выступила на Очаков. 1 июля началась перестрелка, 2 июля город проснулся в дыму. Миних применил театральный прием - психическую атаку. Вся армия со знаменами и барабанным боем медленно пошла к стенам города. Цель парада была проста - отвлечь турок от тушения пожара. Задумка удалась - весь народ засел на стенах, раззявив рты и подставив огню затылки. Город пылал все ярче, взорвались два главных склада боеприпасов. 10000 любителей батальных сцен погибло в огне.
           Приобретенный Очаков полностью блокировал сухопутный выход с турецких Балкан в наше Дикое Поле. До Константинополя теперь было рукой подать.
           Кампания следующего, 1738 года прошла бесплодно, зато в 1739 году наши взяли Яссы, очистили всю Молдавию, восстановили статус-кво, утраченное Петром в Прутском походе. Турецкая война закончилась мирным договором и стоила России 100000 человек убитыми и огромных денежных сумм.
           Анна Иоанновна и ее курляндцы внешне правили и воевали, как Петр Великий, и с аналогичными результатами. Значит, дело тут было не в истеричном гении медноголового русского всадника, а в "немецком", европейском влиянии на российский обиход. Ибо Миних был продолжением Гордона и Лефорта, придворные "машкарады" - развитием потешных ассамблей. А с рабочим народом обращались обычно - планомерно по-скотски. Правительство Анны жестоко разбиралось и с ворами, их казнили сотнями.
           К концу царствования Анны из-за военных потерь, пожаров, бандитизма, побегов, голода и эпидемий великороссийское население остановилось в росте на 5.565.259 человеках "мужеского" и 5.327.929 женского пола.
           Что тут добавить? Уместно только вздохнуть - кому с облегчением, кому с грустью: малозначительная на первый взгляд Анна Иоанновна с обретением вкуса к войне восстановила Империю Петра Великого, вдохнула новый воздух в ее опавшую грудь, восполнила ущерб, нанесенный делу Императора его женой и внуком. Был учрежден Кадетский корпус, начала работать Академия, Василий Татищев и Антиох Кантемир принялись писать историю России, а Тредиаковский - сочинять более-менее рифмованные произведения.
           5 октября 1740 года императрице Анне сделалось очень дурно за обедом. Она слегла, и лечить ее было недосуг, - слишком сложная заворачивалась интрига с престолонаследием.
           Анна Иоанновна скончалась 16 октября после тяжких мук, назначив регентом своего Бирона. Диагноз поставили сложный - соединение подагры с каменной болезнью.

Сергей Кравченко