Somniloquience.

У меня синдром отсутствия концовки.
Каждый день, садясь за свой рабочий стол, открывая новенький ноутбук, предмет подъятия моей находящейся ниже плинтуса самооценки и неуёмной гордости, неугасающей вот уже три месяца подряд, каждый раз, открывая ноутбук, я вижу приветствие последней модели «винды», с хрустом разминаю позвонки и собираюсь было приступить к работе.
Собираюсь. Было.
Меня хватает максимум на три абзаца, прежде чем очередной документ отправится в безразмерную папку под замечательным названьицем: «Fucking texts».
Можно было бы давно привыкнуть к тому, что без посторонней помощи я ни на что не способен.
Хотя, нет, я способен накропать чёртову кучу ничего не значащих абзацев с мёртвыми переплетениями словесных единиц, и так уже затёртых до невозможности, а после бросить на полуслове и удалиться на балкон в благодушном состоянии богемного деятеля.
На застеклённом балконе-лоджии всегда стоит термос крепчайшего кофе, своеобразный привет от тебя.
Сколько я себя помню, кофе я пью холодным. Цежу маленькими глоточками, словно утреннюю порцию цианида.
К вечеру на моём рабочем столе выстраивается батарея разнокалиберных кружек с остатками добротной гущи на дне и липкими, тёмными разводами на стенках. Ночью, когда ты вернёшься с работы, совершишь привычный ритуал омовения и принятия разогретых в микроволновке полуфабрикатов – радости для желудка, ты зайдёшь с мой импровизированный кабинет, шаркая ногами в растоптанных тапочках по полу, подойдёшь к моему стулу, обнимешь за шею и совершенно наглым образом примешься греть об неё свои вечно мёрзнущие руки. Потом, огрызнёшься в ответ на моё традиционное недовольное ворчание, что ты, мол, только что с работы и тебя вообще нужно носить на руках только за факт твоего существования на свете.
- Как дело? – ты сидишь на стуле, положив ноги на край моего рабочего стола и сосредоточенно орудуешь кусачками для ногтей.
- Дело… - я хмыкаю и закрываю ноутбук – Дело – село. На мель. Окончательно и бесповоротно.
- Почему? – такое искреннее удивление – Всё вроде бы прилично начиналось… Хотя, по моему тебе не хватает воздуха.
- Что?
- Воздуха.
Я ненавижу, когда ты начинаешь метафорически выражаться.
Говорю, что воздуха мне хватает, потому что рядом со мной форточка, так что циркуляция озона, углекислого газа и выхлопных паров соседней магистрали происходит в полном соответствии с нормой.
Ты недовольно улыбаешься.
- Ты же знаешь, что я не об этом – потягиваешься мягко – Тебе нужна эмоциональная встряска. Впечатления новые, сильные, яркие. Эмоции, бьющие ключом. Без этого ты чахнешь, сохнешь и сдохнешь скоро как писатель, будешь потерян для мира как личность, а после смерти, в аду, тебя будет вечно преследовать твой ноутбук с недописанными рассказами.
- Что-то ты сегодня в ударе – я поворачиваюсь и внимательно рассматриваю твоё лицо, подъезжаю поближе на стуле и легко касаюсь губами твоего лба – Всё в порядке, вроде бы. Температуры нет, симптомов птичьего гриппа и атипичной пневмонии не наблюдается – улыбаюсь – Что это тебя потянуло?
Молчишь.
Ты, правда, странно выглядишь.
Глубокие тени под глазами. Бескровные губы, белизна нетронутой загаром кожи, голубые, полупрозрачные глаза с сеточкой воспалённых сосудов.
- Тебе не хватает смерти – наконец произносишь ты – Это определённо.
- Что? – я так удивлён, что даже не смеюсь, хотя твоё высказывание откровенно смешно и нелепо.
- Смерти – ты поднимаешься со стула и подходишь ближе – Я могу это тебе устроить. Хочешь?
Я с ужасом осознаю, что моего горла касается что-то холодное. Очень холодное и очень острое.
Нож?
Ты подаёшься вперёд и это холодное, острое легко проходится вдоль моей шеи.
Странно.
- Н-не…
Что-то горячее течёт за шиворот, сбегает по груди вниз, за ремень джинсов. Ты резко хватаешь меня за волосы и давишь сильнее, кровь брызжет, заливает крышку ноутбука и он открывается сам собой, загорается нежным светом экран и на белый лист виртуального документа брызжет кровь каплями – яркими, весёлыми, багровыми солнышками.
Моя кровь улыбается мне с экрана.
Ты режешь, режешь, режешь. Лениво, с неохотой, будто бы подпиливаешь ногти, а кровь всё льётся, мне кажется, что её слишком много, её не может быть так много. Физически не может, потому что под ногами уже хлюпает, носки промокли насквозь этим неприятно горячим соком жизни. Кровь по щиколотку, замочила джинсы, поднимается выше, а экран ноутбука всё светится радостно и на нём словно проникающей сквозь кровью начинают проступать буквы, сплетаясь в корявые, будто от руки написанные слова.
Я вдруг понимаю, что смотрю на всё это под другим углом, будто бы я внезапно стал выше. Я не чувствую своего тела.
Странно.
Твой тихий смешок из-за спины, нет, уже вроде бы… и не из-за спины, потому что я тебя вижу, ты стоишь за спиной моего обезглавленного тела, а я… или только моя голова…мы с моей головой стоим рядом с залитым кровью ноутбуком, который в холостую щёлкает клавишами, между которых уже пузырится, будто вскипая кровь, кровь, кровь – моя.
Кровушка моя – кап-кап-кап…
- Лавры Воланда покоя не дают? – как ни странно могу говорить, но улыбнуться не получается почему-то.
- Да нет – ты пожимаешь плечами, надавливаешь на плечи моего тела и из него выплёскивается слабый ручеёк крови, который брызжет тебе на лицо и пачкает мраморную белизну твоей кожи. Ты, не обратив на это внимания, запускаешь руку внутрь моего трупа или не трупа, а чего-то там ещё, и делаешь внутри какие-то хватательные движения.
Вытаскиваешь что-то судорожно сокращающееся и какой-то тёмный, склизкий комок с тянущимися от них обоих скомканными, перепутанными нитями сосудов.
- Вот – ты недоверчиво рассматриваешь мои органы на свет, словно пытаешься удостовериться, что это не подделка – Лёгкие и сердце писателя. Сокровище времён и народов.
- Да – я пытаюсь изобразить хоть какую-нибудь судорожную гримасу, но получается из рук вон плохо – Почему я не могу улыбнуться? – спрашиваю невпопад.
- Лицевой нерв прищёмил – ты само спокойствие, разглаживаешь моё сокращающееся и разбрасывающее при острых, судорожных движениях кровавые сгустки сердце так, будто на нём что-то написано – У тебя голова на нём стоит.
Я пытаюсь скосить глаза и только сейчас замечаю лёгкий туман, в котором плавает комната – Я его не вижу, я же без очков.
- Момент! – ты кладёшь моё сердце и лёгкие на стул, улыбаешься, наклоняешься, шаришь руками по мокрому полу и, наконец, извлекаешь мои очки.
Протираешь стёкла уголком своей рубашки и водружаешь их мне на нос, мимоходом потрепав по щеке.
Теперь я вижу лучше.
Действительно, вижу какой-то рваный, недлинный серо-жёлтый шнурок, похожий на кусок тряпки, торчащий из-под моей головы.
- Приступим, наконец – ты поправляешь на мне очки и взвешиваешь в руках, как на весах мои лёгкие и сердце – Перед тобой лёгкие и сердце писателя. Твои, между прочим, собственные.
- Надо же… - тяну я, пытаясь изобразить священный трепет.
- Не паясничай! – ты игриво щёлкаешь меня по лбу и я только сейчас замечаю твои аршинные когти – длинные и тонкие – Ты должен понять, что всё, что пишет писатель должно идти из сердца и лёгких, а если нет – то ты полное дерьмо, а не писатель.
- Сердце сердцем, а лёгкие-то ту при чём? – недоверчиво возражаю я, уязвлённый «полным дерьмом».
- В том, что ты пишешь, должно быть то, чем ты дышишь, понял? – ты подносишь мои лёгкие к самому моему носу и я явно вижу их гладкую, сизо-серую поверхность. В памяти мгновенно всплывает школа и «чёрные лёгкие курильщика» - размытая, отвратительная клякса, изображённая мною на плакате, призванном бороться против курения.
- К слову, дышишь ты полным дерьмом – продолжаешь ты, слегка поводя лёгкими перед моим носом – Чуешь? Бросай курить, иначе загнёшься раньше времени. Вон как воняют! – ты ловко суёшь лёгкие прямо мне под нос и я начинаю понимать, что от них действительно несёт, причём не лучшим образом – Понял? – отбрасываешь лёгкие, они плюхаются прямо на клавиатуру ноутбука и начинают растворяться, впитываясь в клавиши.
На мониторе снов начинают проступать слова.
- Так, что у нас дальше… - мнёшь моё сердце в кулаке, подбрасываешь на ладони, словно бы взвешивая.
Проводишь по нему, дрожащему куску желе, острым когтем и прорезаешь аккуратное отверстие, раскрываешь его, засовываешь руку чуть ли по локоть, я только удивляюсь, как это получается – резиновое оно что ли?
- Ага… - вытаскиваешь чёрный полиэтиленовый пакет и отбрасываешь сердце в сторону, оно, как и раньше лёгкие, плюхается на ноутбук и растворяется, проецируясь на экран – Мешочек! – радостно заключаешь ты и зубами – тонкими, аккуратными клыками разрываешь полиэтилен и вываливаешь на пол, прямо в сворачивающуюся кровь какие-то непонятные предметы и с совершенным самозабвением принимаешься в них рыться, швыряя через плечо ненужное.
- Та-а-ак…Сила духа – скомканный клубок разноцветных проволочек летит прочь – Любовь – корявая, бумажная «валентинка», на которой вкось и вкривь выведено твоё имя – Совесть… Почти ничего, кстати, не осталось… – огарочек сальной свечи с тонким флажком фитилька плюхается в кровавую лужу – Свобода – какие-то скомканные бумажки, фотографии, испещрённые муравьиными шажками моего почерка - А тут всякая сентиментальная байда… Осенний ветер – пол литровая банка с заключённой в неё мятущей субстанцией – Шёпот моря – поцарапанный CD без обложки – Кусок ночного неба – мятая, пыльная тряпка тёмно-синего цвета – Звёзды – позвякивающая бубенчиками побрякушка, не то браслет, не то что-то ещё – А это… Ух, ты! Нет, это тебе показывать вредно – видеокассета с белым ярлычком, которую ты, вместо того чтобы отбросить, прячешь обратно – Наконец… Нет, чёрт подери, это кот! – с совершенно обалделой физиономией ты вытаскиваешь из мешка Бандита, самого первого моего кота, жившего со мной ещё на старой квартире, в полуподвальном помещении, воняющем мочой и прогорклым маслом, эх, Бандит, Бандит – отличный был кот, но его сожрали крысы, огромные подвальные крысы, которых никто никогда не травил – Нет, кот нам сейчас не нужен – аккуратно сажаешь Бандита обратно в мешок – О! Не прошло и пол года – ты извлекаешь из мешка синюю шариковую ручку – Писательский талант… не ахти, конечно, но что имеем… – ручка, обычная ручка – дешёвка, три рубля ей красная цена, но ты держишь её в руках, как величайшую драгоценность – Это – твой писательский талант! – радостно возвещаешь ты, поднося ручку к самому моему носу.
- Ну, и? – я спокоен, но фарс происходящего действует мне на нервы.
- Писательский талант, дубина ты стоеросовая, он у тебя есть, а ты запихал его на самое дно и благополучно о нём не вспоминаешь! – ты, кажется, начинаешь злиться… - Вот самое основное, вот оно! – ты как китайский болванчик киваешь головой, повторяя одну и ту же фразу.
- И что?
- Да ничего. Мне просто нужно было наставить тебя на путь истинный - ты аккуратно собираешь когтями кожу на лбу в тоненькие складочки и снимаешь своё лицо, отбрасывая его в сторону и оказываясь симпатичным демоном, загорелым, с маленькими, подпиленными рожками карминово-красного цвета и кислотно-жёлтым ежиком волос.
- А что дальше?
- Да ничего, Алиса, киса моя – констатирует демон твоим голосом, а затем, резко сграбастав меня за волосы и оторвав мою голову от стола, подходит к балконной двери, пинком ноги отворяет её и вышвыривает меня вниз, с высоты шестнадцатого этажа.
Я лечу.
Это весело…. Это весело.
Мимо меня мелькают тысячи зажжённых окон, из которых высовываются людские головы и, проводив меня удивлённым взглядом, желают мне счастливого пути.
Кажется, кто-то даже ловит меня, как футбольный мяч и мой нос с хрустом впечатывается в чью-то жёсткую ладонь, пахнущую персиковым мылом, я уже было подумываю закончить своё падение, но меня снова отпускают и я, кувыркаясь, опять лечу.
Лечу-у-у-у!
Лечу!

- Таль, вставай! Вставай давай, уже семь утра, я на работу опаздываю! – из утренних сумерек на меня смотрят твои недовольные глаза.
Я щурюсь, поворачиваюсь на другой бок и слышу тысячи знакомы утренних звуков: шлёпанье твоих босых ног по кафельному полу в ванной, плеск воды, твою беготню по комнате в поисках джинсов и ремня.
Ремень под кроватью.
Но тебе об этом не скажу.
Я буду отлёживать бока до девяти, потому что у меня дьявольски болит шея.
Потом, я, конечно, встану и пойду шлифовать свой писательский талант.
До вечера.