ee. cheto mne lenivo ochen stalo vikidivat siuda svezie misli,
vot shas poperlo iz menya. a potom ne pret.
eto misli nedelnoy davnosti.
На дне.
(череда сновидений)
Все мы хотим совершить что-то настоящее в этой жизни, что-то особенное, меняющее ход времени. Для большинства из нас все хоть мало-мало близкое к этой цели, что мы можем сделать, оказывается рождение ребенка, спасение чьей-то жизни. Для некоторых – новое научное открытие, изобретение, предотвращение войны – для единиц.
Очень многие не могут сделать вообще ничего.
Именно к ним я отноше себя сегодня. Я не люблю давать себе долгосрочные характеристики, вчера я была одна, завтра буду другая, но в историю сегодняшнего дня я уж точно не попаду. Сегодня я простой бездельник, валяющийся на постели пол-дня, жующий дармовую пищу и размышляющий о дальнейшей судьбе. Я давно мечтал так провести свой день. В полной, обволакивающей лени. Знаете, когда долго-долго лежишь в постели, размышляя, то поневоле засыпаешь, на час. Потом просыпаешься, снова начинаешь думать и снова засыпаешь. Так можно провести целый день, даже есть в постели, бегая время-от-времени в туалет. Самое интересное, что может с тобою случится – это забавный сон. Они коротки, сумбурны и потливы. Ты проваливаешься в них, медленно, метаясь под горячим одеялом. Иногда, во время такого сна я открываю глаза осматриваю комнату, мысленно командую себе досмотреть сон и снова забываюсь
Шуметь, бегать – развивать свою мысль. Не можно поднять мою мысль из тех глубин, в которые ныряют только кашалоты и причудливые рыбы с мешками вместо желудка. Здесь есть свет, он мигает одинокой лампочкой в абсолютно темной комнате без окон. Это лампочка рыбы-удильщика. На нее он заманивает души, случайно забредшие во тьму, скучающие по свету. Они доверчиво тянутся пальцами к маленькому, затухающему огоньку, не подозревая что зубастая пасть, прячущаяся за светом, оставит их не только без пальцев, но и без кистей. Некоторым вовсе невезет и они остаются без голов. Так и ходят вокруг безголовые и безрукие, совсем уж потерянные. Эта рыба – ангел. Откусывая твою плоть, она забирает и твою душу, проглатывая ее в глубины своего мешка-живота. В таких желудках порою обитают сотни проглоченных душ. Да, эта рыба – ангел, ее свет – это нимб, она охраняет рай, пряча души из глубин, пожирая их, но не переваривая. Право же, она просто делает одолжения потерянным на дне душам, потому что по крайней мере они теперь не потерянные, они знают где находятся и не скучают в одиночестве.
Разве есть на дне участь лучше чем эта? Куда хуже попасть к мошкаре. Мошкара летает туда-сюда в темноте стаями, бесшумно. Ты не узнаешь, что стая рядом пока не почувствуешь сотни укусов в руки. Даже не укусов, нет боли не будет. Ты станешь остервенело чесаться, думая что давно пора было бы помыться. Если ты будешь продолжать чесаться еще час, то скоро умрешь от безкровия. Ведь в темноте мошкара не заметна, не слышна. Чесотка открывает твои раны, ты сам наносишь их себе но не замечаешь этого в темноте. Ты сдираешь свою кожу когтями, и только когда ты почувствуешь что-то теплое на своих пальцах и положешь себе эту жидкость на язык, ты поймешь что истекаешь кровью. Нет, надо сразу бежать быстрее, подальше от этих насекомых. Слава богу они летают медленно. Так что есть здесь у старожилов правило – чуть почешется где – беги, не останавливаясь полчаса. Поэтому здесь очень часто можно услышать бегущие мимо в темноте шаги. Есть у старожилов и другое правило – если слышишь что кто-то бежит, тоже беги, ибо возможно мошкара очень близко. Неудивительно, что большинство на дне носится туда-сюда, вырабатывая мышцы и стараясь мыться каждый день. Хотя, день – понятие расплывчатое. Здесь не существует времени, как не существует этого понятия без вращения земли вокруг солнца. Мы все находимся в одной плоскости. Мне представляется здешняя местность как большое озеро обработанной нефти. Оно липкое, черное-черное, плохо пахнущее, но в то же время – идеально. Идеально ровно, бездвижно, как будто отполировынный самим богом эбонит. А иногда, когда я сижу на одном месте не знаю, сколько, но сравнительно долго, мне кажется что это карцер. Я лежу в простом земном карцере и брежу. Вот только мочему я не мерзну? В карцерах всегда холодно. В карцерах хочется кушать, а мне пища не требуется. Существуют ли карцеры для душ? Врят ли. Значит, я просто умираю в карцере, от холода и голода, именно поэтому не в состоянии почевсвовать эти обычные, в сущности, ощущения. Ну разве не логично? Дно доновременно и нефтяное озеро и одиночная камера.если запихать человечка в громадный непрницаемый черный полиэтиленовый мешок, в какой заворачивабют трупы и прочий другой мусор, это будет очень близко к моей ситуации. Но я никому не желаю зла, я просто пытаюсь существовать и думать в атмосфере, где с началом размышлений начинается жизнь, а с из остановкой – смерть. Поэтому я боюсь закончить свою мысль, прервать повествование, потому что если я это сделаю, что-то умрет, может быть я, может быть моя душа, а может быть вымрет само дно. Я, по правде говоря не пробовал, слишком уж все непонятно. Мне гораздо легче болтать с самим собою без передышки. Как все таки хорошо проглоченным душам! У них есть компания, и хотя они ограничены в движениях, не страдают от одиночества.
Недавно мне подумалось, что кашалоты – это те же рыбы – ангелы, только очень сытые, проглотившие десятки тысяч душ. От этого они такие огромные, неповоротливые, но все же хищные. Кашалоты не охотятся, но их зубы великолепны! К сожалению, они не носители света…
Мне все интересно как же я выгляжу, будучи на дне? Я чувствую свои руки, ноги но не могу их увидеть. В друг я просто сгусток темной материи, который помнит, как это – иметь тело, только и всего? Или сгусток материи с ручками и ножками, или у меня есть разные цвета, запахи. Жалко что нельзя себя понюхать веде. Но пота нет, видимо души не потеют совсем.
За этими мыслями м проходит мое существование. Я смакую каждую, обновляю ее каждый раз. Может здесь выразится по-другому, а здесь придать старой мысли новый, более драматический оттенок? В конце концов, на дне мало мыслей, которые могут прийти в голову. Слишком уж обедняет фантазию чернота и солитьюд. И я повторяю про себя, бормочу себе одно и тоже. Все по кругу, по черному-черному кругу, в черном-черном карцере, озере, с черными-черными рыбами, толи ангелами, толи кашалотами, с черной-черной мошкарой, с черными-черными душами, на дне…
Идите вы все к черту, миллионы,
И не машите вслед руками тысяч,
На мне теперь лишь белые погоны –
Мне наплевать, что кто-то где-то дышит
Не нашими, запутными словами
И замышляет злое чародейство.
Я вышел из игры, что пляшет вами,
И не приемлю ваше фарисейство.
И защищать идеи миллионов
Мне опостыло, нужно тоже время
И на себя. Пусть тихо спят районы,
Не зная что с меня слетело бремя.
Зачем я взял на душу эту тяжесть?
Идеалист, презренный глупый кролик.
Я думал, время скоро все докажет,
Что может вылечится вечный русский алкоголик.
Ко мне слетались тени, все в шинелях
И говорили: молодец, мы будем правы!
Но годы шли, покрытые метелью
Свирепой южной волчею отравы.
В последний раз смывая кровь под душем с тела,
И заливая глотку, забываясь
Надежда, что теплилась, улетела,
И место быстро заняла усталость.
И даже, может, я б еще остался,
Привыкнул, обметался в этом туалете
Вот только хрен в меня дерьмом бросаться ?
К такому не привыкнуть человеку…
Зачем нас регулярно поливали
Кому не лень, и кровью, и поносом.
Придумывали сказки, нагло врали
И подтирали жопу нами просто?
Конечно мы не ангелы, идеалисты
И то не все. На нас повисло много.
Но не пора ль увидеть Антихриста
В себе простому русскому народу?
