«Пастернак, я счастлива быть Вашим современником.

Читайте это так же отрешенно, как я пишу: дело не в Вас и не во мне, это уже почти безлично, и Вы это знаете.

Исповедуются не священнику, а Богу. Исповедуюсь (не каюсь, а воскаждаю!) не Вам, а Духу в Вас.

Он больше Вас, но Вы настолько велики, что это знаете»,

«Когда мне плохо, я думаю: Б.П., когда мне хорошо, я думаю Б.П., когда Музыка — Б.П., когда лист слетает на дорогу — Б.П., Вы мой спутник, моя цель и мой оплот, я не выхожу из Вас. Всё, и болевое, ... с удесятеренной силой отшвыривает меня к Вам на грудь, в грудь, я не могу выйти из Вас, даже когда <оборвано> О внешней жизни.

Я так пыталась любить другого, всей волей люб<ви>, но тщетно, из другого я рвалась, оглядывалась на Вас, заглядывалась на Вас», «Я тебя ни с кем не сопоставляю.

Ты никогда не будешь ПЕРВЫМ, ведь первый — великая тайна и великий шантаж, Борис! — только какая-то степень последнего, тот же «последний», только принаряженный, приукрашенный, обезвреженный. У первого есть второй. Единственный не бывает первым», «Борис, а нам с тобой не жить. Не потому что ты — не потому что я — (любим, жалеем, связаны), а п.ч. ни ты, ни я и не хотим жить, п.ч. и ты и я: ИЗ ЖИЗНИ (как из жил!). Мы только встретимся. — Та самая секунда взрыва, когда еще горит фитиль и еще можно остановить и не останавливаешь.

О, ты так дьявольски, так небесно-умен, что ведь не подставишь — просто-напросто — поцелуя. Я даже не знаю, буду ли я тебя целовать»;

«Что Вы такое, Марина?

Вы в ряду тех величайших вещей, которых можно не замечать, без угрозы обидеть их и их лишиться.

Вы сердечный мой воздух, которым день и ночь дышу я, того не зная, с тем чтобы когда-нибудь и как-то (и кто скажет, как?) отправиться только и дышать им, как отправляются в горы или на море или зимой в деревню.

Только раз пять или шесть, не больше, слышал я в жизни другую такую незаметность, водопад существованья, грохот невымышленного мира, частый, как несущаяся конница, град отвесного, во весь рост, чутья, предполаганья, испуга, восторга, поклоненья и утаиванья, — такие звуки знакомы окнам весенней ночью», «Марина, золотой мой друг, изумительное, сверхъестественно родное предназначенье, утренняя дымящаяся моя душа, Марина, моя мученица, моя жалость, Марина...»,

«Какие удивительные стихи Вы пишете! Как больно, что сейчас Вы больше меня!

Но и вообще — Вы — возмутительно-большой поэт!»,

«Только тебе можно говорить правду, только по дороге к тебе она не попадает в соли и щелочи, разъедающие ее до лжи...

не жди никогда слов, побывавших в кислотах, ты все знаешь».