Наталья ГРИГОРЬЕВА

Григорьева Наталья Александровна. Окончила Московский инженерно-строительный институт. В настоящее время — редактор отдела журнала «Радио». Член Союза журналистов СССР, действительный член Географического общества Союза ССР. Опубликовала книгу об известном советском радионавигаторе, генерале Н. А. Байкузове, совместно с В. В. Ходовым написана книга «Дороги за горизонт» (М. Мысль, 1981). Живет в Москве.

1928 год, июнь. Сотни миллионов людей с волнением следили за развязкой событий, разыгравшихся в Арктике. Одно имя — Нобиле — было у всех на устах. Замолкла рация дирижабля «Италия», возвращавшегося на базу после сенсационного полета к Северному полюсу. Сомнений не оставалось — произошла катастрофа. Но живы ли аэронавты и где их искать? Этого пока не знал никто.

Раненный при катастрофе итальянский радист Джузеппе Бьяджи, скрючившись в крохотной палатке на дрейфующем льду, тщетно отстукивал «SOS». Мир не слышал его...

Первым сигнал бедствия принял советский радиолюбитель Николай Шмидт — теперь уже его имя замелькало в заголовках газет. Николай Шмидт! На поиски аэронавтов отправлялись экспедиции — 16 судов, 22 самолета, более полутора тысяч человек из шести стран! Но именно советским людям удалось спасти затерянных среди льдов Ледовитого океана участников полета...

В самом начале в итальянской газете «Паэзе сера» появилась карикатура: русские — в лаптях, прыгая с льдины на льдину, «спешат» на помощь Нобиле. А в конце весь мир — впервые, наверное, после Октябрьской революции — рукоплескал подвигу советских полярников. «Русские дали европейской цивилизации первый урок»; «Мы смотрели на Россию, широко открыв от удивления глаза», — писали иностранные газеты. События в Арктике, потрясшие мир более полувека назад, не забыты и сегодня. Десятки книг, сотни статей. Совместный советско-итальянский фильм «Красная палатка» прошел не так давно по всем киноэкранам мира. Немножко обидно только, что Николай Шмидт — один из героев этой исторической эпопеи — показан в кинокартине этаким неотесанным деревенским пареньком. Вроде бы просто случайность, что именно он первым услышал «SOS».

Рассказывают, что в годы войны итальянские партизаны назвали свой отряд отрядом Бьяджи—Шмидта. А в 1976 г. именем Бьяджи—Шмидта был назван лагерь итальянской экспедиции в Гренландии.

Нет, имя Николая Шмидта не забыто. Но — странное дело — мы до сих пор почти ничего не знали о нем, о его дальнейшей судьбе. Каким он был, какой прошел жизненный путь? Чтобы ответить на эти вопросы пришлось заняться поисками сведений о нем в забытых публикациях, пришлось завести переписку с людьми, знавшими его, направить многочисленные запросы в организации и ведомства.

Многое прояснил очерк Ефима Борисова в журнале «Огонек», написанный по горячим следам в октябре 1928 г., когда Шмидт приехал в Москву. Эта небольшая публикация ценна тем, что в ней Шмидт сам рассказывает о себе.

Собранные воедино сведения, дополненные некоторыми, доселе не известными подробностями, колоритными деталями и черточками, рассказанными его земляками, позволяли уже достаточно ясно представить себе этого человека. Но дальнейшая его судьба оставалась неизвестной. И вдруг удача! Работникам Вохмского филиала Костромского государственного объединенного историко-архивного музея-заповедника П. Я. Орловой и А. Н. Холмовой удалось разыскать радиоинженера, который жил и работал со Шмидтом до 1933 г. Теперь этот человек жил в Комсомольске-на-Амуре и почему-то упорно не отвечал на письма. Тогда в далекий путь отправилась я — вначале в Комсомольск, потом в село Вохму, чтобы там, на месте, осмыслить все, что довелось услышать и собрать. И вот теперь могу начать рассказ о жизни Шмидта.

Родился Николай в 1906 г. в Киеве. Отец его, Рейнгольд Эрнестович, был военным инженером и педагогом. Мать, Анастасия Григорьевна (в девичестве княжна Маматкази), закончила Петербургский институт благородных девиц, владела немецким, французским и английским языками, играла на фортепиано, знала много рукоделий. В семье было четыре сына: Николай, Владимир, Борис (утонул в детстве) и Александр.

Николай с малых лет проявлял интерес к технике. Воображение его было потрясено, когда на уроке физики он узнал о «телеграфии без проводов», как тогда называли радио. Загадочный мир радиоволн поманил его, захотелось глубже проникнуть в эту еще мало исследованную область техники. Юный радиолюбитель решает приступить к самостоятельным экспериментам. В 14 лет, будучи учеником школы второй ступени во Владивостоке (к тому времени семья Шмидтов перебралась туда), Николай уже проводит серьезные опыты. Раздобыв где-то или смастерив катушку Румкорфа, он собирает в 1920 г. свой первый искровой передатчик.

Однажды, когда Шмидт, как всегда, ночью работал на передатчике, отплыв немного от берега в лодке, свет сигнального фонарика привлек внимание японского берегового патруля — Владивосток был во власти интервентов. Незадачливого экспериментатора доставили в комендатуру, а содержимое лодки реквизировали. Отцу его стоило немалых усилий убедить оккупантов в том, что сын не шпион, а просто любознательный подросток.

«Эта история, — рассказывал Шмидт корреспонденту «Огонька», — надолго отбила у меня охоту заниматься серьезными радиоопытами. Во всяком случае до окончания японской оккупации... Я рисковал навлечь на себя жестокую кару в случае нарушения запрета продолжать эту работу».

Шел 1920 год. За многие тысячи километров от Владивостока, в Нижнем Новгороде, в радиолаборатории, впоследствии получившей имя В. И. Ленина, по существу только зарождались отечественная радиотехника и радиовещание. В разных городах и селах появляется все больше пытливых юношей, которые, как и Шмидт, покоренные романтикой радиосвязи, мастерят из подручных средств, проявляя чудеса выдумки и находчивости, самодельные радиоаппараты. Число таких любителей радиотехнических опытов значительно возросло в связи с начавшимся в 1924 г. регулярным радиовещанием в нашей стране. Радиолюбительство окончательно утвердил в правах закон о «свободе эфира», разрешавший частным лицам пользоваться приемниками. Первые слушатели радиопередач пользовались самодельными приемниками, промышленность их выпускала очень мало. Чтобы научиться их делать, люди объединялись в радиолюбительские кружки. Вот интересные цифры: из имевшихся у населения нашей страны 16 тыс. приемников 13 тыс. были тогда кустарными!

После смерти отца семья Шмидтов вернулась в Киев, где жила бабушка — мать Анастасии Григорьевны, а в 1924 г. Шмидты переезжают в Нижний Новгород — центр радиотехнической мысли страны. Не удивительно, что увлечение радио с новой силой захватывает юношу. К сожалению, мы не знаем, учился он там или работал. Но то, что Николай преуспел в своих радиоопытах, нам известно. Одержимый идеей создания первоклассного аппарата, он сумел раздобыть в какой-то войсковой части радиолампу, которая требовала для своей работы напряжения в 500 вольт! Но это не смутило юного конструктора, и он собрал свой первый ламповый приемник.

Только год семья Шмидтов прожила в Нижнем Новгороде. Задержись она там, и, я уверена, судьба привела бы Николая, как и многих других нижегородских радиолюбителей, в стены знаменитой радиолаборатории, где он вырос бы в радиоинженера, а возможно, и ученого. Но судьба распорядилась иначе.

У Анастасии Григорьевны было несколько сестер. Одна из них, Вера Григорьевна, жила на станции Шарья (ныне город) Северной железной дороги, сын другой — Екатерины Григорьевны — служил лесничим в тех же краях, на кордоне, недалеко от села Заветлужье Нижегородской губернии. Вот к ним-то, поближе к земле, где полегче было прокормить трех сыновей, и перебралась Анастасия Григорьевна. После смерти мужа она едва сводила концы с концами. В Заветлужье Шмидты поселились в комнатушке над лавкой инвалидной кооперации. Николай стал «избачом», заведовал избой-читальней. Владимир работал на заготовке и сплаве леса. Шура был еще подростком.

Вскоре в Заветлужье разнеслась молва о Николае, который увлеченно конструировал радиоприемники. Николай с радостью делился своими знаниями и опытом с заветлужскими парнями. Многие по его примеру собирали немудреные радиоаппараты. Подумать только: в селе, где и электричества-то не было, массовое радиолюбительство! Оазис в глухом лесу! И если раньше вести в эти места доходили с большим опозданием, то маленькие аппараты, которые мастерили Шмидт и его ученики, помогали людям лучше чувствовать пульс времени, ритм жизни страны помогали узнавать о делах всенародных.

Николай Шмидт в начале 20-х годов

В 1927 г. произошло очень важное в жизни Николая событие. Он встретил человека, с которым подружился, а потом вместе в течение десяти лет работал и жил. Это был шестнадцатилетний юноша Михаил Смирнов. Он приехал в Заветлужье на каникулы к родителям из соседнего села Вознесенье-Вохма, где учился в школе второй ступени. Именно к нему я летала в Комсомольск-на-Амуре. От встречи с Михаилом Сильвестровичем Смирновым я ждала многого. Ведь это была единственная возможность выяснить наконец судьбу Николая. Собираясь в дорогу, я еще не знала, насколько тесно переплелись жизни этих двух людей.

Михаил Сильвестрович, щурясь от дымка папиросы, говорил неторопливо, обстоятельно, часто задумываясь: «Мы со Шмидтом сразу подружились. Он меня буквально заворожил своими радиотехническими опытами. Решили не расставаться. Мои родители — они были сельскими учителями — гостеприимно приняли его в дом. Мы провели у нас лето. А когда наступил учебный год, вместе поехали в расположенное в тридцати пяти километрах село Вознесенье-Вохма. Оно относилось к Северо-Двинской губернии, а не к Архангельской области, как указано во многих публикациях. (Позже село входило в состав Северного края, затем Вологодской, а с 1944 г. — Костромской области. — Н. Г.). Село исстари вело бойкую торговлю хлебом, мясом, льном, сплавляло лес, славилось богатыми ярмарками. Находилось оно вдали от уездных и губернских центров.

О семье Николая могу сказать, что его мать была совершенно не приспособлена к деревенской жизни. Поэтому она с двумя сыновьями тогда же уехала в небольшое местечко возле Ветлуги, где размещалась картонная фабрика. Она стала преподавать в школе иностранные языки, а Володя и Шура работали на фабрике. В 1929 году Анастасия Григорьевна умерла. Она упала с сеновала в давальницу — отверстие для сталкивания сена в ясли — и сильно разбилась. Николай же вошел в нашу многодетную семью как сын. Позже, уже в тридцатых годах, работая в Ташкенте, он в отпуск всегда приезжал к моим родителям в Заветлужье.

В Вохме мы поселились на частной квартире. Я заканчивал школу второй ступени, а Шмидт стал работать киномехаником. Помню, был у него киноаппарат французской фирмы «Патэ», который он довел «до ума» — пристроил к нему дуговую лампу. Неподалеку жил тракторист Григорий Меркушев. Шмидт договорился с ним, что он двигателем трактора будет помогать запускать динамо-машину. Электричества в ту пору в Вохме не было, дома освещались керосиновыми лампами».

А вот что написал мне вохмский старожил Григорий Гаврилович Меркушев: «Мое сближение с Николаем произошло, когда мне было  семнадцать лет. Работал я тогда на первом появившемся у нас в селе тракторе «Фордзон». Оба мы интересовались техникой. Я стал заходить к Николаю, чтобы изучить киноустановку, а он приходил ко мне «на трактор». Мы подружились и часто бывали друг у друга дома. Однажды я застал его сидящим в наушниках и что-то делавшим согнутой иглой в небольшом, чуть больше горошины, кристаллике (детекторе). Сидел он так минут десять—пятнадцать, а потом снял наушники и надел их на меня. Я услышал прерывистый писк, но ничего не понял. Шмидт объяснил, что надо знать азбуку Морзе. Он рассказал мне, что приемник изготовил сам и вообще может сделать любой, если достать необходимые детали. Он раскрыл большой чемодан. В нем были всевозможные катушки, радиолампы, провода. Глаза у меня загорелись, глядя на такое богатство. Я попросил Николая помочь мне сделать приемник. Он охотно согласился...

Николай, — пишет в заключение Меркушев, — был чудаковатым Умницей радистом».

Двадцатилетний скромный юноша, появившийся в Вохме, вскоре стал весьма почитаемым и известным на селе человеком. Свой киноаппарат он установил в профсоюзном клубе и поражал неискушенных в технике вохмцев демонстрацией «живых картинок». Николай показывал кинофильмы и громко читал текст, так как многие зрители были неграмотными

Шмидт всегда был окружен ребятней, с которой имел гораздо больше общего, чем со своими сверстниками. Например, он любил бегать на «гигантских шагах», которые находились на школьном дворе. Мальчики с удовольствием помогали своему кумиру в клубе — терпеливо, на протяжении всего сеанса по очереди крутили вручную динамо-машину.

У Шмидта было много «последователей», в основном школьники старших классов. Шмидт учил их делать детекторные приемники, помогал осваивать азбуку Морзе.

— Образовалось что-то вроде радиолюбительского кружка, — вспоминает один из учеников Шмидта, впоследствии учитель истории, а сейчас пенсионер Авенир Петрович Борисов. — Подставку к приемнику мы делали из двух скрепленных под углом досок. На одной из них монтировали все, что было указано в схеме. Конденсатор готовили сами. Шмидт давал нам обрывки кинолент, мы смывали кадры и на светлую ленту наклеивали станиолевую бумагу из-под чая или конфет. Делали две книжки, листы которой заходили друг в друга. Вытаскивая или вставляя одну в другую, можно было менять емкость. Ребята научились собирать приемники, ловили передачи Москвы. Если мы делали только детекторные приемники, то у Шмидта они были самых разных конструкций. Два стола в его комнате были заставлены различными приборами, а на полу стояли аккумуляторы — элементы с кислотой. Антенна его приемника была натянута между двумя жердями: одной, укрепленной на колодезном столбе возле дома, и другой — на елке, росшей невдалеке, за небольшим логом.

Николай, часто слушавший эфир, конечно, знал и о коротковолновиках. До сих пор мы говорили о «слушательском» радиолюбительстве, а в начале 20-х годов уже появлялись энтузиасты радиосвязи на коротких волнах, которые собирали не только приемники, но и передатчики, выходили в эфир и, работая морзянкой, устанавливали друг с другом радиосвязь на неслыханно больших расстояниях. Опыты радиолюбителей вызывали недоумение в кругах специалистов, считавших диапазон коротких волн «бросовым», непригодным для практической радиосвязи. Любители тем временем с увлечением продолжали свои опыты и таким образом становились первооткрывателями большого будущего коротковолновой радиосвязи.

Николай Шмидт не мог не заинтересоваться короткими волнами, мечтал сделать передатчик. Ну, а что касается приемников, то вот что об этом рассказывает он сам в статье «Огонька»: «За период с 1924 г. мной было сконструировано множество различных приемников, главным образом с двухсеточными лампами низких анодных напряжений (негде было достать высоковольтные анодные батареи). Последний вариант сконструированного мной приемника представлял собой комбинацию немецкой передвижки для KB и рефлекса. (Иначе говоря, приемник был собран по усовершенствованной Шмидтом схеме, вероятно найденной в немецком радиотехническом журнале. — Н. Г.). На этом одноламповом приемнике мной и был принят «SOS» с «Италии»».

Передатчик, созданный Н. Р. Шмидтом

Мы подошли к главному событию нашего повествования. Джузеппе Кьяджи, радист экспедиции Нобиле, среди выброшенных на лед вещей нашел коротковолновую аварийную радиостанцию, которую захватил с собой на всякий случай вопреки приказанию своего начальника — капитана Мариано. И вот теперь этой рации предстояло сыграть решающую роль в их спасении.

В Вохме, как обычно, текла по-деревенски неторопливая жизнь. Трудно себе представить оторванность этого края. Он как бы сам по себе. Чем богат, тем и рад. Поэт А. Яшин об этих местах написал: «Где семь верст до небес и все лесом, да лесом, да лесом...». До областного центра — Костромы — люди и сейчас добираются сутки на перекладных. И мне по дороге в Вохму пришлось узнать почем фунт лиха. Только единственный пассажирский поезд Москва — Хабаровск на четыре минуты останавливается на маленькой станции со странным названием Супротивный, до которой не едет, а ползет 16 часов. Тут я и сошла, а потом три часа в холодном станционном зале ждала рабочий поезд. Маленький паровозик два с половиной часа тряско и неторопливо тащил по узкоколейке в село Малораменье два видавших виды вагона. От него до Вохмы — рукой подать, около 30 км. Но на деле они обернулись очередным испытанием. Дорогу, утопавшую в глинистой жиже, разбитую тяжелыми машинами и тракторами, наш маленький автобус, битком набитый пассажирами, преодолевал, натужно пыхтя и шарахаясь из стороны в сторону. Из автобуса я вышла, слегка покачиваясь, как после шторма. Мои ноги тут же погрузились в вязкую и чмокающую глину. Угораздило же меня явиться сюда в октябрьскую распутицу!

Село раскинулось на холмистых берегах реки Вочки — притока Вохмы, которая в свою очередь впадает в Ветлугу — приток Волги. Стройные, в вечнозеленых мундирах ели, огненно-рыжие лиственницы, белоствольные березы, пышные и еще зеленые кусты малины, склонившиеся под тяжестью первого снега, в сочетании с милыми русскому сердцу рублеными избами и двухэтажными деревянными домами представляли необыкновенно живописную картину. Сказочная тишина и безлюдье создавали странное впечатление — казалось, и село и лес нарисованы.

Недалеко от центра села, на улице Маяковского, 18, и сейчас стоит небольшая избушка, слегка покосившаяся и изрядно вросшая в землю. Здесь в 1928 г. жили два друга-радиолюбителя. Когда-то возле нее и была околица. Небольшой лог отделяет избушку от пригорка, на котором еще сохранилось здание школы второй ступени, где учился Миша Смирнов, и возле которого на лавочке часто сиживал с приятелями Николай Шмидт.

Дом Шмидта по улице Маяковского. 1970 год

Рядом Вочка, пруд, на котором тогда стояла мельница. Шмидт убедил сельские власти подключить к мельнице динамо-машину, и тогда в селе загорелась первая электрическая лампочка...

Вечером 3 июня 1928 г., через неделю после катастрофы дирижабля «Италия», сидевший у коротковолнового приемника Николай Шмидт вдруг насторожился. Сильные атмосферные шумы и замирания мешали приему, но его чуткое ухо уловило чей-то зов о помощи. ««Италия»... Нобиле... SOS... SOS... SOS... терре... тено...» — записал он. Как потом выяснилось, переданные на итальянском языке Джузеппе Бьяджи слова «около острова Фойн» слились и были поняты Шмидтом, как Земля Франца Иосифа. (Аналогичную ошибку через несколько дней допустили и радисты на плавучей базе итальянской экспедиции — судне «Читта ди Милано»).

Первой его мыслью было тут же вызвать своего друга Мишу Смирнова который уехал к родителям в Заветлужье. Побежал на почту и дал телеграмму. «Получив ее, — вспоминает Михаил Сильвестрович, — я бросился в Вохму. Тридцать пять километров пробежал за пять часов. На следующий день, уже в Вохме, мы с Николаем снова приняли сигналы «SOS». Они прослушивались хорошо. Решили дать телеграмму в Москву, в Общество друзей радио».

Дальше предоставим слово уже знакомому нам Г. Г. Меркушеву. «Прибегает ко мне Николай, — рассказывает он, — страшно взволнованный и говорит, что поймал сигналы о помощи экспедиции Нобиле, а телеграфист отказывается принять у него телеграмму, считая ее текст несерьезным. Мы бросились к моему старшему брату, который работал механиком. Все объяснили ему, и он пошел с нами к начальнику почты Селезневу. По его распоряжению телеграфист Чигарев принял телеграмму».

Однако содержание ее было достаточно туманным: «Москва. ОДР. Мукомлю. Италия. Нобиле. Шмидт. 3.VI.28» (Я. В. Мукомль — председатель Общества друзей радио СССР. — Н. Г.). Поэтому на следующий день на почте в Вохме царило небывалое оживление. Общество друзей радио, Осоавиахим, редакции газет. Наркомат иностранных дел запрашивали подробности о принятом сообщении и о самом радиолюбителе. Шмидта просили продолжать наблюдения в эфире. Срочно выслали ему посылку с радиодеталями. Через несколько дней Николай и Михаил вновь услышали едва различимые обрывки радиограмм Бьяджи.

Сведения о Нобиле немедленно были переданы Комитету помощи «Италии» (он был организован при Осоавиахиме и возглавлялся И. Уншлихтом), а оттуда через Совнарком в итальянское консульство. В Риме помощник секретаря министерства военно-морского флота Сириани получил их уже 4 июня.

Отвлечемся от Вохмы и подумаем: многие ли радиолюбители у нас в стране имели коротковолновые приемники? По официальным данным, всего чуть более пятисот человек. И теперь мы вправе задать вопрос: случайностью ли было то, что сигналы из ледового лагеря Нобиле услышал именно Шмидт? Большая доля случайности в этом, безусловно, есть. Прохождение радиоволн могло быть иным, и тогда повезло бы другому радиолюбителю, из другого района нашей страны или даже с другого континента. Но, узнав о Шмидте подробнее, мы можем говорить и о закономерности. Шмидт был талантливым человеком, влюбленным в радиотехнику, и это явилось залогом его успеха.

Хочу подчеркнуть, что Шмидт был горожанином, прожившим в деревне несколько лет. Распространенное представление о нем как о совсем юном (Шмидту уже был 21 год), неотесанном деревенском пареньке совершенно неправильно.

Ну, а теперь перейдем к той части биографии Шмидта, о которой до сих пор в литературе не было никаких сведений.

«Через некоторое время мы получили телеграмму из губернского центра — Великого Устюга, — рассказал мне Смирнов. — Нас приглашали на работу операторами радиостанции «Малый Коминтерн». Приехали в Великий Устюг. В одной из комнат губкома партии располагалось что-то вроде приемного центра этой радиостанции. Там мы стали жить и работать. В расписании передач была трансляция иностранных и иногородних радиостанций. Вот в эти часы я или Шмидт садились за приемник, ловили передачу какой-либо станции, например Вены, и давали ее в эфир. Так мы проработали три месяца, пока нас не вызвали в Москву. Уволились и отправились в столицу. Сначала плыли на пароходе по реке Вологде, потом пересели на поезд. Мне тогда было 17 лет. Но железную дорогу я видел впервые. Вот из каких глухих мест мы прибыли. Можете представить себе, как же меня ошеломила Москва!

Прибыв в столицу, сразу же представились председателю ОДР Мукомлю. Он внимательно посмотрел на нас, нажал кнопку звонка, и в кабинет вошел какой-то человек.

— Выдайте этим молодчикам деньги, — сказал Мукомль и, обращаясь к нам, добавил: — А вы отправляйтесь в Мосторг, что возле Большого театра, купите себе по костюму, сорочке, галстуку, ботинки обязательно. А потом прибудете ко мне на смотрины.

Мы все сделали, как он велел. Да еще зашли в парикмахерскую, побрились, постриглись. Явились преображенные. Мукомль нас пристально оглядел и говорит:

— Теперь вас, пожалуй, можно и итальянцам показать. Вот вам два билета в Большой театр на торжественное заседание, посвященное возвращению нашей спасательной экспедиции на «Красине»».

На огромной сцене, за столом президиума, сидели знаменитые полярные ученые, моряки, летчики, общественные деятели. И верно, не очень-то ловко среди них чувствовали себя скромные молодые люди, приехавшие из далекого края. Общество друзей радио наградило их грамотами, а Николаю еще были вручены именные золотые часы.

Николай Шмидт

Все эти события совершенно изменили жизнь обоих радиолюбителей. В Москве они прожили несколько месяцев. Работали в лаборатории, которой руководил П. В. Шмаков, впоследствии крупный специалист в области телевидения. Потом их вызвали на собеседование к И. Е. Горону, также ставшему известным радиоинженером, руководителем работ по восстановлению пластинок с записями речей В. И. Ленина. Горон учинил радиолюбителям настоящий экзамен, а потом объявил:

— Поедете работать в Ташкент. Там очень нужны люди, которые могли бы помочь в налаживании первых линий коротковолновой связи. Поступите в распоряжение чрезвычайного уполномоченного Наркомата связи в Средней Азии.

«Так мы стали работать на научно-испытательной станции в Ташкенте, — продолжает рассказ Михаил Сильвестрович. — Мы со Шмидтом собирали стоваттные коротковолновые передатчики, выезжали с ними в районы, устанавливали их, настраивали и налаживали связь. Нам приходилось налаживать связь Ташкента с райкомами партии, частями Красной Армии, устанавливали мы рации и геологам, речникам. Шмидту, как старшему, давались задания более трудные. Ему случалось попадать в переделки с басмачами. В Ташкенте мы жили сначала в маленькой глинобитной пристройке во дворе Управления связи, а потом нам выделили комнату в одноэтажном доме в центре города. В 1933 году я переехал в Тбилиси, где поступил учиться в Институт связи. Последний раз я видел Шмидта в 1936 году.

Что я могу сказать о Шмидте как о человеке? Это был образованный, начитанный человек, который хорошо разбирался в искусстве и музыке. Шмидт мне чем-то напоминал тургеневского Рудина. Такой же в чем-то очень собранный, целеустремленный, а в чем-то очень не от мира сего...».

Младший брат Смирнова, Алексей, переехал из Заветлужья в Ташкент в 1935 г. и стал жить вместе с Николаем. Алексей, будучи очень способным юношей, поступил учиться на физико-математический факультет в Среднеазиатский государственный университет и одновременно в Ташкентскую государственную консерваторию. Сейчас он работает в Физико-техническом институте Академии наук Узбекистана. Многие годы вел концертную и лекционную деятельность. Так что Шмидт помог встать на ноги, получить образование двум братьям Смирновым.

«Николай работал в Управлении связи УзССР радиоинженером, — пишет Алексей Сильвестрович, — когда я приехал к нему. Начальником управления был Калюжный. Он ценил Николая как специалиста. Некоторое время перед войной Николай выполнял функции начальника радиоотдела в Управлении. Он построил более тридцати маломощных передатчиков, которые были установлены в таких городах, как Нукус, Фариш, Ургенч, Каган и других. Жили мы тогда во дворе общежития инженеров связи на улице Мельничной, 17. Занимали комнату в десять квадратных метров. Николай спал на железной кровати, а я на раскладушке-«сороконожке». Рядом с койками стоял большой письменный стол, покрытый листом черного эбонита. На столе — патефон, приемники. Была у нас еще массивная этажерка, сделанная Шмидтом. Сверху на ней громоздился большой динамик в деревянном корпусе, одна полка была занята книгами, остальные — пластинками. Их у нас было около восьмисот, причем в основном с записями классических музыкальных произведений.

Хозяйство в доме вел я. Иногда мы с Николаем ходили в кино, в парк отдыха, театры, особенно любили оперный. В свободное время он рисовал акварелью, преимущественно пейзажи. Хорошо помню его рисунок «Мефистофель», который производил очень сильное впечатление своим настроением и красочностью. Еще он увлекался фотографией. Во время путешествия в Хорог на Памире и по Амударье он сделал много снимков. Николай был восторженным, непосредственным человеком. Смеялся громко, любил по-детски резвиться, прыгать, шалить. Но в моменты работы над радиосхемами становился сосредоточенным, не видел и не слышал ничего вокруг.

Он выписывал и покупал много радиотехнических книг и журналов. И хотя не имел специального образования, свободно разбирался в технических статьях. Мне кажется, он обладал громадной интуицией».

Вот это почти все, что мне удалось узнать о Николае Шмидте. Умер он в 1942 году (в декабре 1941 года арестован по обвинению в антисоветской агитации и шпионаже. Осуждён и расстрелян в 1942 году. Посмертно реабилитирован 12 августа 1984 года).

Михаил Сильвестрович Смирнов — а его имя также должно быть вписано в историю спасения экспедиции Нобиле, — закончив институт в Тбилиси, был направлен главным инженером радиостанции в Улан-Удэ. Там он прожил с семьей 14 лет. Во время пребывания на четырехмесячных курсах повышения квалификации в Москве на способного инженера обратило внимание руководство. Министр связи СССР Н. Д. Псурцев предложил Смирнову переехать в Хабаровск для организации техникума связи. В ту пору на огромной территории от Приморья до Иркутска не было ни одного учебного заведения, которое бы готовило связистов.

В Хабаровске Смирнову все пришлось начинать с нуля. Техникуму было выделено помещение военного госпиталя. Надо было сделать капитальный ремонт, оборудовать классы, подобрать штат преподавателей, набрать учащихся. Все это было сделано. Проработав там три года, Смирнов снова снимается с места. На сей раз его направляют главным инженером радиоцентра Комсомольска-на-Амуре, где он и работал до ухода на пенсию.

Трудовой путь М. С. Смирнова отмечен многими государственными наградами. Сейчас он на пенсии, занимается садоводством. В поселке, где он живет, его называют «главным агрономом». Но не забыто и радиолюбительство.

Есть еще один человек, чье имя должно быть упомянуто в связи с событиями 1928 г. Это москвич Иван Петрович Палкин — первый председатель Центральной секции коротких волн и заместитель председателя Общества друзей радио. Той весной, 29 мая, он передал со своей домашней радиостанции обращение Осоавиахима ко всем радиолюбителям Сибири с просьбой следить за сигналами исчезнувшей экспедиции. Потом, на день позже Шмидта, и еще не ведая о том, что вохмский радиолюбитель уже принял «SOS» со льдины, он услышал сигналы Бьяджи. «Радио» (так называли тогда радиограммы), перехваченное Палкиным, было опубликовано в те дни в газете «Вечерняя Москва». Оно подтвердило сообщение Шмидта, что также было немаловажно.

Их было трое — радиолюбителей, услышавших зов погибающих в Ледовитом океане.

hibaratxt.ru