Под крышей Комитета Бездомных (метро Tolbiac – Итальянская площадь) я провел три года, с 1995-го по 1997-й. В 1997-м, за год до расселения дома, ко мне подселился полуслепой старец, художник-мистик Юрий Васильевич Титов. Этому событию предшествовала череда странных явлений.  В ателье, где я писал песни-оратории и экспериментировал со звукозаписью, рухнул потолок. Дело было ночью, после сеанса музицирования с калмыцким шаманом Николаем. К счастью, никто не пострадал, однако инструменты пришли в негодность (Леня Бредихин хранил у меня синтезатор YAMAHA PSR 600, Саша Путов – электрогитару, Кирилл Тер-Амбарцумян – четырехканальную студию). Топчан, на котором собирался ночевать Кирилл, к полуночи неожиданно переменивший своё решение и убежавший на последниюю электричку, оказался погребенным под грудой кирпича. Вскорости подобная история приключилась с другим гостем, немцем Видеем, которого нам рекомендовали как «просветлённого» отшельника, имеющего за плечами четыре года индийских ашрамов. Видей старался контролировать свои мысли даже во сне. Посреди ночи он проснулся в ателье и, рывком оторвав голову от подушки, сел на кровати. Через секунду, чудом не пробив Видею голову, на подушку приземлилась тяжеленная картина «Мексиканец», написанная мною в 1994-м году на Иль де Жатт. «Наверное, я подумал что-то плохое», – сокрушался потом Видей в ответ на мои объяснения о том, что это, вероятно, от сырости  прогнили и гвоздь, и стена, и верёвка, подвязанная к подрамнику.

 С приходом Юрия Васильевича ателье как-то повеселело, и хотя странностей меньше не стало, у нас появилось некое русло «пожизненной афористичности», что ли. О совместном с Ю.В. бытии и творчестве написано несколько очерков для нью-йоркского журнала «Черновик» и нашего парижского «Стетоскопа»...  Трижды в день я промывал пожилому художнику его пораженные катарактой глаза.  Усадив за стол, вкладывал в негнущиеся пальцы карандаши. Далее он уже сам водил рукою по бумаге. Так мы нарисовали и сверстали около десятка пост-футуристических альбомов:  «Троянский Конь», «Фильтры»,  «Мыслящие Свертки», «Коробки»... «Троянский Конь»  замышлялся как проект памятника иностранным влияниям во французской культуре, это были эскизы огромных чугунных помостов, намеченных к установке на четырех главных площадях Парижа и представляющих из себя копыта Троянского коня, превосходящего по высоте Эйфелеву башню и незримо возвышающегося над «столицей мира». Альбомы эти, в полном соответствии с законом жанра, сгорели, когда я сидел в нантеррской депортационной тюрьме, а Юрий Васильевич, оставшись в ателье один, зажег ночью свечу, уронил ее и сослепу не справился с огнем. Сам он чудом остался жив, только очень обгорел... Но альбомы, альбомы... Впрочем, кое-какие материалы у меня сохранились, в частности, запись доклада-перформанса, посвященного «самодвижным архивам» и феномену их воспламенения. Текст сей был обнародован в присутствии ведущего специалиста по русскому авангарду Жерара Коньо, а также писателя Павле Рака, эссеиста Андрея Лебедева и других.

ЗВУЧАТ ПЕСНИ "ДВА ЧАСА НОЧИ", "ДЕРЕВЯННЫЙ ГОРОД"

В брошюре «Волонтёры» я в иносказательной, зашифрованной форме описываю свой визит к Юрию Титову, попавшему в психиатрическую больницу «Мезон Бланш»; есть там и портрет «зашифрованного» Титова, нарисованный его другом художником Сашей Путовым. Титов в больнице был совершенно «загашен» нейролептиками, полная сумеречность и несвязное бормотание, никого не узнаёт, себя не помнит, но при этом  на память, не сбиваясь, читает стихотворения Лермонтова В ТОМ САМОМ ПОРЯДКЕ, В КОТОРОМ ОНИ БЫЛИ НАПЕЧАТАНЫ В ЧЕТЫРЁХТОМНИКЕ.

 Ещё одна деталь. 1997-й год. Снова сумеречность, уход из реальности. Целыми днями Юрий сидит в «стекляшке» (это кафе коммерческого центра на Итальянской площади) и непрерывно смотрит видеоклипы, транслируемые на плазменном экране. Он в «потоке», в «трансе», в своеобразном «голоморфизме», когда всё сочетается со всем, ответы и вопросы меняются местами, а язЫки все сплошь прозрачны. Юрий с легкостью переводит содержание английских шлягеров, используя метод фонетической оглассовки. Например, с экрана поют: «Babylon... Open your mind...» А Титов подпевает: «Вавилон... Он понимает», сообщая в третьем лице о себе самом и о городе Вавилоне.... А по ночам, в Комитете Бездомных, он скручивал из тряпок фигуру воображаемого собеседника, которую мы с ним окрестили «Мыслящий Свёрток».

 Как  это всё понимать ? Как распознать, где чудо, а где произвол понятий, вышедших из-под контроля рассудка и образовавших вокруг субъекта предметно-логический хаос?.. У Петра Иванова в книге «Тайна святых» читаем:  « До такой степени св. Бернард мог погружаться в самого себя, что однажды, когда с товарищами ехал долгое время по берегу Женевского озера и был кем-то спрошен,  как ему нравится озеро, с недоумением проговорил: « Какое озеро ? Где оно? ».

В журнале «СТЕТОСКОП 28 или ПАЛИМПСЕСТ или сборник невидимых текстов»  о Юрии Васильевиче Титове сказано следующее:  «Старейшина абстрактного цеха, пламенный оппозиционер, посвятивший свою жизнь борьбе. Создатель и разработчик фундаментальной архитектурной концепции «Мистическое солнце России», задуманной в самом начале семидесятых годов двадцатого века и воплощенной в жизнь в начале третьего тысячелетия. Автор множества спонтанных хэппенингов и жизнетворческих афоризмов. Инсталлятор, создатель онтологических упаковок и так называемых «мыслящих свёртков». Поэт. Мощным ударом по литературному мещанству и приспособленчеству прозвучала его «Поэма о пустом кармане», восходящая стилистически к наилучшим образцам византийской литературы XI века (круг Михаила Пселла): «Есть на свете, ребята, чудесный закон, по-индусски название «карма». По тому ли закону лишь звезд миллион в моем тощем дырявом кармане. По тому ли закону в кармане моем поместилось космоса зданье, По тому ли закону в кармане простом поместилось все мирозданье...»»

 ЗВУЧИТ ПЕСНЯ "В МОЁМ ДИАСКОПЕ"

ПРЕЗЕНТАЦИЯ РОМАНА_АССАМБЛЕИ "КОРОБКИ" (актёр безмолвно манипулирует с картонной коробкой)