А.БАТАЛОВ – Патриаршество в Москву принес, как известно, цареградский патриарх Иеремия, который возвел в патриаршее достоинство, возвел в сан патриарха митрополита Иова. Это произошло в 1589 году. Но этому событию предшествовала, на самом деле, почти полуторастолетняя, полуторавековая история русской автокефалии, т.е. самостоятельности русской церкви, которая выражалась, прежде всего, в поставлении ее предстоятеля без санкции Вселенского патриарха. Это произошло еще в середине XV века, и было связано с теми историческими обстоятельствами, связаны были и с Флорентийской унией, которую заключило с католическим миром Вселенское православие в лице константинопольского иерарха, первого иерарха, и было связано и с появлением унии и в Киеве и с падением Константинополя. Именно в середине XV века, при митрополите Иове I, русском митрополите, как вы помните, поставленном в Москве от русских епископов и начинается с него история русской автокефалии. Но в то же время, именно с ним, с его ближайшими преемниками связано и изменение самого статуса Москва и статуса, естественно, Успенского собора. Тот Успенский собор, который мы видим перед своими глазами, - это уже третий, на самом деле, Успенский собор. Второй Успенский собор был заложен митрополитом Филиппом I в 1472 году, и именно митрополит Филипп, естественно, Митрополит Всея Руси определил концепцию нового Успенского собора, соответствующего новому статусу, на самом деле, автокефальной русской церкви.

Мы входим в Успенский собор, и мы видим, на самом деле, первое постоянное святительское место, каменное место у южного столпа, у южного среднего столпа собора стоит каменное место святительское, которое было создано одновременно с собором. И таким образом место первых святителей присутствует постоянно в сакральном пространстве собора.

При этом надо понять, что до 1551 года не было постоянного царского места в соборе и великокняжеского. Т.е. во всем сакральном пространстве собора присутствовал и доминировал, на самом деле, первосвятитель. Царское место появляется только лишь, как самостоятельный какой-то постоянный объект, появляется лишь только в 1551 году.  Они находились как и сейчас рядом Место царицы поотдаль

1589 год. Появился тот иерарх, от которого можно было получить патриаршее достоинство для московского первосвятителя, что было очень важно во всем контексте уже осознанного Москвой своего места во Вселенском православии. 

Церковь обладала самостоятельностью, но это была юридическая самостоятельность. И это было не просто юридическая самостоятельность, а русская церковь и русское государство входило в число вселенских патриарших престолов. До этого патриархов было 4, как Вы понимаете. Вселенский патриарх константинопольский, обладающий как бы первенством чести, как патриарх Нового Рима. Антиохийский, иерусалимский и александрийский. Но существовало представление о том, что истинное число патриархов должно быть 5. Пятое место, остающееся символически свободным, принадлежало иерарху Рима, которое было утрачено вследствие, как Вы помните, всеобщей анафемы, проклятия .Как писали в источниках того времени: «Римская церковь аполлинариевой ересью подоша». Вот. И поэтому вот пятое место, оно было свободно. И в источниках того времени, 1589 года всегда как бы именно педалировалось то обстоятельство, что Москва входит на место Рима. И таким образом каноническое число пяти патриарших престолов восстанавливается таким образом, что было естественно очень важно. И таким образом, что было еще важно уже для государства, русского царя венчал на царство не митрополит, а вселенский патриарх. Что, соответственно, совершенно по-другому определяло и его статус.

Это устанавливало параллель, уже окончательную параллель между московским царем, единственным, на самом деле, полновластным в понимании Москвы православным государем вселенной и византийских василевсов, византийских императоров, венчаемых на царство вселенским патриархом. И эта параллель была очень четко осознанна в конце XVI века в Москве и имела, должна была иметь и, в общем-то, имела определенные последствия и для осознания пространства, символического пространства всего Кремля. 

«Каменное место», трон.  Это киворий. Обычно вот существует такое понятие Loco Santo – святое место. Над ним ставился киворий. Это постоянный киворий, пристроенный к столбу, из белого камня. 

Сегодня на это место восходит патриарх

Патриарх шел к государю в Золотую палату. После того, как происходило постановление его на патриаршество, а на самом деле, само поставление состояло из трех частей:

• сначала избрание,
• потом наречение,
• а потом само поставление.

И Вот после поставления был стол государя в Золотой палате, после которого патриарх садился  на ослятю (лошадь) и совершал обряд хождения на осляти. Но не надо путать: этих обрядов два было. Один совершался каждый год в вербное воскресенье. И другой совершался при поставлении в патриархи. Он выезжал на этом осле или на этой лошади с ослиными ушами через Флоровские или Спасские ворота и совершал объезд вокруг Кремля. И вот здесь интересно то, что у греков этот обряд, это шествие происходило на лошади, а здесь все-таки лошади придавался образ осла, потому что архиерей и особенно первый иерарх церкви знаменует в себе образ Спасителя. Осел – символ кротости, понимаете? И Спаситель входил именно на осле не случайно.

Он совершал объезд на осляти Кремля, с одной стороны, как бы знаменуя собой образ Спасителя, а с другой стороны, он совершал объезд вокруг города, который как бы определял, ну, его епископию. Затем, во второй день совершалось то же самое шествие, но вокруг части Белого города, т.е. он выезжал сначала через Боровицкие ворота Кремля, выезжал потом через Чертольские ворота Белого города, спускался вниз, ну, и доходил до современной Сретенки и в Сретенские ворота въезжал, процессия проходила по Белому городу и входила в Китай-город, потом в Флоровские ворота. И на третий день он снова выезжал и шел через Никольские ворота Кремля, шел через Китай-город и шел через Белый город, выходил через Сретенские ворота, в которые он въехал накануне и доезжал до последних ворот Белого города, Яузские ворота, и шествие таким образом завершалось. Т.е. во время этих трех дней первый иерарх совершал объезд всего своего, ну, скажем так, престольного града, что было символически очень значимо. Естественно, эти обряды уже потом не… после Петра I, после вообще уничтожения патриаршества многие значимые обряды, точно так же, как другой обряд, который утрачен был навсегда. Это хождение на той же осляти в неделю вайя, т.е. в вербное воскресенье, когда действительно первый иерарх символизировал собой Спасителя, въезжающего в Иерусалим на крестные страдания. И это шествие происходило от Успенского собора к собору Покрова на рву, т.е. ну, более известного, может быть, нашим слушателям как Собор Василия Блаженного, который был символическим образом Иерусалима, московским Иерусалимом, что в общем, но это, может быть, тема особой передачи, во многом объясняет многие особенности его архитектуры. Потом в середине XVII века видимо заметили и поняли, что происходит нечто невообразимое. Иерусалим, в общем-то, должен быть в Кремле, а здесь Иерусалим оказывается за пределами Кремля. И шествие перестроили, его сделали, ну, почти буквально соответствующим Евангельскому повествованию, и шествие же совершалось как бы от Покровского собора в Успенский собор, который действительно в этот момент был как бы знамением Иерусалима. 

Это шествие на осляти как раз включалось в обиход каждого, на самом деле, кафедрального, епархиального центра. 

Подумать:  почему именно этот обря воспроизводился

Евангелист Иоанн изображает это событие как очевидец, с поразительной, почти
осязаемой достоверностью. Тот, Кто вскоре Сам должен будет пройти через смерть
на кресте, в этот день предстает ее победителем. А вечером следующего дня
Христос спускается с Елеонской горы, направляясь к стенам Иерусалима. Под Ним
белый осел – символ мира. Христос едет как Царь, несущий примирение, а
галилейские паломники подтверждают это криками: «Осанна Сыну Давидову! Слава в
вышних!» Они машут пальмовыми ветвями – так принято приветствовать победителя.
Они надеются, что Пророк-Мессия даст им освобождение от власти
язычников-римлян.

С болью в сердце обращается Иисус к Иерусалиму: «О, если бы и ты хотя в сей
твой день узнал, что служит к миру твоему! Но это сокрыто ныне от глаз твоих…»
Он впервые не отклоняет восторгов толпы. Он ждет, испытывая сердца человеческие,
поскольку знает, что поверить в Него не поздно до последнего мгновения. Но Он
несет Благую Весть, а люди мечтают о сигнале к революции. Даже Его ученики
заражены общей истерией – они спорят между собой, деля будущие места у трона.
Между ними и Христом образуется пропасть

Праздники бывают разные. По словам митрополита Антония (Блюма), праздник
Входа Господня в Иерусалим – это «один из самых трагических праздников
церковного года». Он состоится накануне «страстных дней Господних, во время,
когда сгустилась тьма и когда поднимается заря нового света, заря вечности,
постижимая только тем, кто вместе со Христом вступает в эту тьму. Это – тьма и
полумрак, сумерки, где перемешалась правда и неправда, где перемешалось все, что
только может быть перемешано: Вход Господень в Иерусалим, такой торжественный,
исполненный такой славы, одновременно весь построен на страшном
недоразумении».

Казалось бы, вот оно, торжество христианства – Христу покоряется Святой
Город, где Его встречают ликующие толпы народа. Только спустя несколько
мгновений становится понятно, что Тот, Кого они ждали, им не нужен, потому что
Он – не тот. Народ ждет прихода политического вождя, готового повести к победе
над врагом. Земным врагом. Оккупантом их земли. Римлянином. О победе над гораздо
более страшным врагом – дьяволом – они, возможно, и подумают. Но позже, а совсем
не в тот момент, когда Христос предлагает задуматься о неизбежности духовной
смерти. Поэтому торжество и ликование толп вызывают ощущение потери, горечи
недоразумения. Потому что нам, к сожалению, уже известно, что та толпа, которая
сегодня кричит «Осанна Сыну Давидову!» – через несколько дней повернется к Нему
ненавидящим лицом и будет требовать Его распятия, а его ученики предадут Его не
единожды, пройдут мимо Него, не узнав, не последовав за Ним.

По словам митрополита Антония, «сегодня, вспоминая вход Господень в
Иерусалим, как страшно видеть, что целый народ встречал Живого Бога, пришедшего
только с вестью о любви до конца – и отвернулся от Него, потому что не до любви
было, потому что не любви они искали, потому что страшно было так любить, как
заповедал Христос, – до готовности жить для любви и умереть от любви». Это день
страшнейшего недоразумения, день торжества массовой истерии, торжества неверия и
нелюбви. Символическая концентрация тех качеств, которые превалируют в момент,
когда толпе предлагается халява – «хлеб и зрелища». Это тот момент, откуда
каждый начинает выбирать свое место в толпе, через несколько дней кричащей
«Распни, распни Его» с тем же восторгом, что сегодня «Слава, Осанна!»

 

Особенность православия, на самом деле, в том, что традиция не меняется. Традиция, не то, что кардинально не меняется, чинопоследование может видоизменяться. Оно может по-другому как-то структурироваться, но целостность его и общая структура обычно остается традиционной. 

Летопись достаточно подробно описывает то, как происходило падение неоконченного еще Успенского собора, заложенного митрополитом Филиппом, собора известного как собор Кривцова и Мышкина. И летопись описывает, как еще до момента самого падения, на сводах находились люди, в том числе князь Федор Пестрый, и как они с трудом успели сбежать, когда началось обрушение. Как бы самого описания самого землетрясения в летописях, ну, практически нет, как бы об этом так вскользь упоминается, что был трус, т.е. сотрясение земли. Существуют, ну, другие объяснения падения этого собора, которые летопись вкладывает в уста псковичей, которых пригласил Иван III для того, чтобы понять, из-за чего рухнул собор и уговорить псковичей построить новый. Они признали, как сказано в летописи, что известь неклеевита, т.е. была жидко замешана. И при тех огромных размерах, которыми должен был обладать этот собор, он должен был превосходить на сажень по размерам Успенский Владимирский кафедрал, естественно, собор не выдержал и рухнул. И если землетрясение действительно было, а у нас нет оснований, не верить в это, естественно, ему было достаточно некоего колебания земли для того, чтобы неблагонадежные стены рухнули. Но любованием это трудно было назвать.  существуют определенные суждения о том, как реагировали на это, существуют суждения о том, что это было связано с некоторыми как бы нарушениями общепринятого устава хождения против солнца или по солнцу во время каждения собора. И такие мнения существуют. Есть ряд авторов, которые подробно описывают это, и наши слушатели могут их почитать.

Каким образом утверждался вот архитектурный облик собора? Как это делалось?  

Это тот вопрос, который составляет… , одну из самых интересных проблем в истории архитектуры.

Но, прежде всего это зависело от того, кто был заказчиком. Вот именно заказчиком того собора, который упал в 1474 году, был митрополит Филипп. И летопись рассказывает нам подробно, что все строительство осуществлялось именно на деньги митрополита, не на деньги государя, а именно все… Он истощил свою казну для этого. И были к строительству привлечены, собственно говоря, было привлечено и духовенство. И именно митрополит Филипп как бы определил главную черту облика нового собора, то, что он должен быть построен по образцу Успенского Владимирского собора. 


какие-нибудь эскизы существовали?

мы подобного не знаем. Как все это происходило, мы можем только строить предположения, по крайней мере, в середине XV века. Как это делали мастера итальянского возрождения, которые приехали затем в Москву, как это делал Аристотель Фьораванти, построивший все-таки тот третий собор, который мы видим с вами, мы можем догадываться. Но здесь достаточно все сложно. Здесь были свои… видимо, свои схемы, свое… была определенная числовая зависимость. На эту тему можно говорить, на самом деле, часами…

Традиция копий архитектурных когда появилась, если говорить именно о соборной архитектуре? 

А.БАТАЛОВ – Ну, это очень древняя традиция, как бы онтологически присущая всему христианскому храмостроительству, понимаете? И, конечно, это восходит к архетипу, ну, скажем так, упрощенно, образцу, который определяется еще в Ветхом завете, когда Господь показывает как бы небесный образ того храма, который должен быть построен. И эта традиция прослеживается с первых веков, на самом деле, истории христианского храмостроительства. И поэтому строительство Успенского собора по образцу Владимирского не было каким-то, на самом деле, новшеством, именно для общехристианской традиции. До этого существовал и в литературе, в изографической литературе существовал прецедент – это строительство, на самом деле, Успенской Печерской церкви в Киево-Печерской Лавре по образцу Богознаменной церкви, которая была показана в видении на Воздусях. И затем по образцу этой великой церкви Киево-Печерской, как пишет нам Печерский патерик, был построен и собор в Суздале. И поэтому это была определенная… и еще другие соборы, в общем, это была определенная традиция, к которой митрополит Филипп вполне осознанно как бы присоединялся.

Самый главный, скажем так, выражаясь современным языком, неосуществленный проект – это как раз тот, о котором я уже говорил в связи с установлением патриаршества и в связи с венчанием на царство московского государя именно патриархом. Это было грандиозное предприятие, задуманное Борисом Годуновым при его всхождении на царство, потому что именно Борис Годунов был первым московским царем, которого венчал уже вселенский патриарх. И на Ивановской площади было замыслено создать храм по образцу Храма Гроба Господня. И в центре этого храма должна была быть помещена великая святыня, на самом деле: копия Гроба Господня. Что значит, копия Гроба Господня? Естественно, это, прежде всего, предполагало подобие размеров, а размеры Гроба Господня, той именно святой лавицы, на которой было возложено тело спасителя, эти размеры были зафиксированы в мерах Гроба Господня, которые привозили паломники, русские паломники из Иерусалима. Это лента с определенными печатями, фиксирующим ее концы. И известно по источникам, что подобная мера была привезена в конце XVI века Трифоном Коробейниковым. И вероятнее всего, именно Гроб Господень Бориса Годунова строился, т.е. должен был быть создан по этой мере. И вот это должна была быть главная святыня. Т.е. в центре Кремля появлялось совершенно новое, скажем так, Loco Santo – новый сакральный центр. Не случайно, что дьяк Иван Тимофеев, ненавидящий, естественно, Годунова, писал о том, что тем самым он хотел уничижить создание митрополита Петра, т.е. Успенский собор. Некоторые историки переводили эти слова, что он хотел разрушить якобы Успенский собор. Естественно, никто ничего разрушать не собирался, но дьяк Иван Тимофеев достаточно точно уловил то, что действительно сакральные акценты, скажем так, акценты значимости могут быть смещены. И этот грандиозный собор, если бы он стоял, если бы увидел, он, конечно, может быть, дал бы совершенно другой импульс для, может быть, всего развития композиции Кремля. Но вот этот собор не был осуществлен, хотя было уже все приготовлено, но все произошедшее с Борисом Годуновым, как писал современник, «хотел Юстиниану уподобиться, а Маврикиеву часть получил». 

При первом государе из рода Романовых при Михаиле Федоровиче привозят величайшую святыню на Русь: ризу Господню, частицу ризы Господней. Да еще за некоторое время до того, до ее привоза при Михаиле Федоровиче в Успенском соборе появляется постоянная копия Гроба Господня. Вот та сень, которую вы сейчас видите там, где ныне находится рака святого патриарха Гермогена, на самом деле, она была создана Дмитрием Сверчковым именно как сень над Гробом Господним, как киворий над Гробом Господним. 

И вот именно на этот Гроб Господень, который уже до этого существовал в сакральном пространстве Успенского собора, и была положена величайшая святыня в ковчеге – риза Господня. Таким образом, в Успенском соборе появилось место, и появилась святыня, которая была подлинным свидетельством страстей Господних, крестной смерти Спасителя и была реальным свидетельством всего обетования о спасении.