Можно всю жизнь пролежать в ванне, представляя себя Сальвадором Дали, наблюдать как пузырьки воздуха под водой цепляются за волосы на твоих тонких незагорелых руках. Слушать, как протекающая труба под ванной мерно отсчитывает капли в жестяную миску. Слушать, как соседи сверху дергают ручку сливного бочка, опустошив свои кишечники. И думать: как можно писать картины, лежа в холодной и жесткой ванне?.. Думать о том, что только лишения, страдания, паршивая жизнь, чугунные дырявые ванны и сливные бачки могут заставить человека создать истинный шедевр. Настоящий, ниникому непонятный и, тем более, никому не нужный шедевр. Чтобы после миллионы людей платили миллионы для того лишь, чтоб показать своим коллегам и "друзьям семьи" клочок твоих мыслей, ни хрена не понятный даже им самим. Гордо вытянуть тонкую серую шею, похожую на ногу ощипанной курицы и сказать:
- Вот это подлинник великого мастера!.. - чтобы уходящие и приходящие кучки ощипанных куриц уважительно вытягивались, пучили глаза на клочок бумаги и восклицали:
- Великолепно! Восхитительно! - а где-то в подвалах своих законсервированных мозгов понимали, что им тоже ни хрена не ясно, чтО ты там нацарапал, лежа в своей ржавеющей ванне.
Мозги людей напоминают консервные банки. Вакуумные жестяные емкости, в которые без отступлений от рецептуры закатаны правила жизни. Куски мяса в томатном соусе годами болтаются, подвергаясь процессам гниения и разложения.
Заботливые родители, служащие консервных заводов, еще в глубоком детстве закатали в головенки своих детишек, что белое - это белое, а черное - это черное. И не может черное стать белым и наоборот. Что нужно жить по правилам, а их вырабатывает общество. Как рыбы икру во время нереста. Тысячелетиями мечет и мечет… законы, нормы, правила.
Но в каждом поколении людей обязательно найдется смельчак, который уляжется в свою ванну, откупорит свои консервные банки, сожрет мясо в томатном соусе, а жилки и хрящики выплюнет в лицо директору консервного завода.
Я выхожу из ванной, и мое красно-белое тело пышет теплом. Жар так и льется из моих раскрывшихся пор, и я думаю, что Дали, наверное, не набирал в ванну горячей воды, чтобы написать очередной шедевр. Я включаю старую настольную лампу с оплавленным проводом, ложусь в шелестящую целлофаном кровать.
Нет. Я не страдаю самопроизвольным мочеиспусканием. Пружины кровати вывалились наружу, обнажив сгнившие поролоновые внутренности, и теперь они придавлены новым, еще не успевшим сгнить поролоном, на этот раз обтянутым хрустящим целлофаном. Иногда одна из пружин прорывается-таки сквозь него и угрожающе вонзается в бок или спину.
На моем прикроватном столике вонючая пепельница, кружка, на стенках которой засохшая кофейная гуща. Я люблю кофейную гущу, когда она свежая и горячая. Допиваешь кофе, делаешь последний глоток, такое впечатление, будто жуешь землю. На губах мелкие черные крупинки земли. Я не люблю растворимый кофе…
Еще пара непрочитанных рекламных газет, которые расталкивают по почтовым ящикам в подъездах женщины, обмотанные шалью вокруг головы и иногда маленькие грязные мальчики.
Несколько тетрадей, орфоэпический словарь и Миллер. Нет. Это не пиво. Генри Миллер. Американский писатель XX-го столетия.

LI 5.09.15