...он Лупил ее -- ого, еще как! Стоило ей поднять хвост, как он выдавал
ей по первое число. Ему было наплевать, что она девчонка и младше его на три
года -- она принадлежала ему, и точка. Она была его вещью, его собственной
вещью. Стала сразу же, чуть ли не в тот день, когда он увидел ее. Ей было
пять лет, а ему восемь. Он бегал кругами и выкрикивал свою собственную
считалку: "стояли звери около двери, в них стреляли, они умирали!" Десять
раз, двадцать раз подряд. Ей стало смешно, и вот тогда он выдал ей
впервые...
...это Было прекрасно -- быть его вещью, потому что он любил ее. Он
больше никого и никогда не любил. Только ее. Все остальные были ему
безразличны. Они ничего не понимали и не умели понять. А он выходил на
сцену, пел песни и декламировал -- для нее. Он так и говорил: "это для тебя.
Тебе понравилось?" И прыгал в высоту -- для нее. И нырял на тридцать два
метра -- для нее. И писал стихи по ночам -- тоже для нее. Он очень ценил ее,
свою собственную вещь, и все время стремился быть достойным такой ценной
вещи. И никто ничего об этом не знал. Он всегда умел сделать так, чтобы
никто ничего об этом не знал. До самого последнего года, когда об этом узнал
его учитель...
...у Него было еще много собственных вещей. Весь лес вокруг интерната
был его очень большой собственной вещью. Каждая птица в этом лесу, каждая
белка, каждая лягушка в каждой канаве. Он повелевал змеями, он начинал и
прекращал войны между муравейниками, он умел лечить оленей, и все они были
его собственными, кроме старого лося по имени рекс, которого он признал
равным себе, но потом с ним поссорился и прогнал его из леса...
...дура, Дура! Сначала все было так хорошо, а потом она подросла и
вздумала освободиться. Она прямо объявила ему, что не желает больше быть его
вещью. Он отлупил ее, но она была упряма, она стояла на своем, проклятая
дура. Тогда он снова отлупил ее, жестоко и беспощадно, как лупил своих
волков, пытавшихся вырваться у него из повиновения. Но она-то была не волк,
она была упрямее всех его волков вместе взятых. И тогда он выхватил из-за
пояса свой нож, который самолично выточил из кости, найденной в лесу, и с
бешенной улыбкой медленно и страшно вспорол себе руку от кисти до локтя. Он
стоял перед ней с бешеной улыбкой, кровь хлестала у него из руки, как вода
из крана, и он спросил: "а теперь?" И он еще не успел повалиться, как она
поняла, что он был прав. Был прав всегда, с самого начала. Но она, дура,
дура, дура, так и не захотела признать этого...
...а В последний его год, когда она вернулась с каникул, ничего уже не
было. Что-то случилось. Наверное, они уже взяли его в свои руки. Или узнали
обо всем и, конечно же, ужаснулись, идиоты. Проклятые разумные кретины. Он
посмотрел сквозь нее и отвернулся. И больше уже не смотрел на нее. Она
перестала существовать для него, как и все остальные. Он утратил свою вещь и
примирился с потерей. А когда он снова вспомнил о ней, все уже было
по-другому. Жизнь уже навсегда перестала быть таинственным лесом, в котором
он был владыкой, а она -- самым ценным, что он имел. Они уже начали
превращать его, он был уже почти прогрессор, он уже на полпути в другой мир,
где предают и мучают друг друга. И видно было, что он стоит на этом пути
твердой ногой, он оказался хорошим учеником, старательным и способным. Он
писал ей, она не отвечала. Он звал ее, она не откликалась.а Надо было ему не
писать и не звать, а приехать самому и отлупить, как встарь, и тогда все,
может быть, стало бы по-прежнему. Но он уже больше не был владыкой. Он стал
всего лишь мужчиной, каких было много вокруг, и он перестал ей писать...
...последнее Его письмо, как всегда написанное от руки, -- он признавал
только письма от руки, никаких кристаллов, никаких магнитных записей, только
от руки, последнее его письмо пришло как раз оттуда, из-за голубой змеи.
"стояли звери около двери, -- писал он, -- в них стреляли, они умирали". И
больше ничего не было в этом его последнем письме...
Она лихорадочно выговаривалась, всхлипывая и сморкаясь в смятые
лабораторные салфетки, и вдруг я понял, и через секунду она сказала это
сама: она виделась с ним вчера. Как раз в то самое время, когда я звонил ей
и беседовал с конопатым тойво, и когда я дозванивался до ядвиги, и когда я
разговаривал с Экселенцем, и когда я валялся дома, изучая отчет об операции
"мертвый мир", -- все это время она была с ним, смотрела на него, слушала
его, и что-то там у них происходило, из-за чего она сейчас плакалась в
жилетку незнакомому человеку
"Жук в муравейнике", А.,Б. Стругацкие,
Ноябрь 1978 -- апрель 1979 года. Москва.
