Как пояса концы -- налево и направо
Расходятся сперва, чтоб вместе их связать, --
Так мы с тобой:
Расстанемся, но, право,
Лишь для того, чтоб встретиться опять!
(Ки-но Томонори)
Маре едва исполнилось восемь лет, но она выглядела старше своего возраста. Единственное, чем девочка могла все еще гордиться, -- это прекрасными белыми волосами.
Мара не могла больше стоять спокойно. В тени под навесом виднелись военные мундиры. Где-то играла музыка. Люди в менее роскошных одеждах стояли поодаль -- на пыльной дороге -- и чего-то ждали. Это были солдаты. Рядом с ними маялись на поводках большие черные псы.
Последнее время Мара все чаще вспоминала родной дом. Думала о нем и горько плакала, как это умеют делать только маленькие дети.
На дороге появился плотный немолодой мужчина среднего роста с угрюмым лицом. Он что-что сказал солдатам, и те быстро удалились. Псы ушли вслед за людьми, и сразу стало легче дышать. Но вскоре их место заняли другие солдаты -- с оружием и без собак.
Маре здесь не хватало очень многого, если не всего. Что и кто у нее остался теперь? Мама, но за последний месяц она так исхудала, что, кажется, долго не протянет. Любая другая девочка рыдала бы от одной только мысли о смерти. Но Мара так свыклась с нею, что перестала бояться совсем. Теперь ей казалось, что смерть все время была где-то рядом. Но она то ли пряталась, то ли превращалась во что-то или в кого-то, вот ее и не было видно. Мара сначала даже потеряла сон, но Мама сказала, что все умирает когда-нибудь. Букашки, животные, цветы и даже времена года. А тот, кто смерти боится -- умирает раньше, -- сказала мама, и был в ее словах отблеск надежды.
Появились солдаты. Они толкали впереди себя абсолютно голого старика. Мара повернулась к нему. Его страшное, пожелтевшее лицо стало от напряжения еще более желтым. Руки, закованные в кандалы, дрожали.
Солдаты и старик прошли мимо. Мара больше не поджимала уголки рта. Она просто слушала печальный перезвон цепей и смотрела на виселицу, которая находилась напротив навеса, натянутого меж деревянными постройками. Звуки военного марша, наконец, смолкли. Но внезапно застрекотал барабан. Мара и все те, кто был с нею рядом, затаили дыхание.
Девочка увидела на груди старика деревянную табличку. На ней было написано: "Это ждет каждого!". Надпись была красной, и ее можно было разглядеть издалека.
В пыли лежала лесенка с тремя ступеньками. Кто-то поднял ее и старик, едва переставляя ноги, начал поднимался. Он шел так медленно, что Мара закрыла глаза и отвернулась. Но один из солдат толкнул девочку и заставил смотреть до конца.
Вешним днем,
Когда безмятежно лучится
Извечный свет,
Вишни в сердечной тревоге
Свои лепестки роняют.
(Ки-но Томонори)
Мара смотрела. Уголки ее рта были напряженными, а сонные до того глаза вдруг вспыхнули, и сразу после того, как натянулась веревка. Тело старика покачивалось на виселице. Теперь он выглядел старше. Его лицо стало серым, а глаза казались совершенно безжизненными.
Появился плотный немолодой мужчина. Твердым шагом он направился к виселице. Гнусная улыбка скользнула по его губам. Мужчина что-то сказал. Что именно, Мара не разобрала, потому что не знала языка, на котором он говорил. Но, она предположила, что мужчина с угрюмым лицом обращается к тем, чьи мундиры виднелись под навесом.
Мара снова вспомнила о доме -- он пылал. Ветер гнал рой горячих искр по улице, в сторону школы. Город начал гореть утром, с разных концов. Все его жители трепетали перед людьми, речи которых не понимали. Пришлые в свою очередь трепетали перед расписными знаменами, крестами и портретом великого вождя.
В городе, охваченном кольцом горящих домов, в их руках были власть и оружие. И лишь намека на неповиновение, подозрительного взгляда или даже шепота было достаточно для того, чтобы отправиться на тот свет. Город пылал очень долго. По ночам его ярко освещал дождь искр. И повсюду были знамена, кресты и виселицы. До войны Мара любила коротать время за игрой "Виселица". Тогда игра Маре нравилась, теперь же она ее ненавидела.
Мама спрятала свою единственную дочь в подвале городской библиотеки. Здесь было сыро и пахло плесенью. От неусыпных солдатских глаз в нем скрывались и другие дети.
В подвале хранились книги. Вечерами мальчики и девочки, сидя у огня, читали друг другу сказки. В первый же день Мара познакомилась с невысоким, худощавым и немногословным мальчиком. У него были роскошные каштановые волосы, а звали его Оцио.
У мальчика была кукла с небесно-голубыми волосами, фарфоровыми ручками, ножками и головкой. Звали куклу точно так же, как и Мару. Мальчик рассказал, что отец привез ее, вернувшись с войны на Востоке. Отец предупредил, что эта кукла очень старая и не совсем обычная -- играть в нее нельзя, а сделана она только для созерцания. Куклу много веков назад изготовил неизвестный мастер. Делал он ее в подарок умирающему сыну Великого Императора, имя которого отец почему-то называть не захотел.
Город продолжал жить. Люди верили, что война скоро закончится, и время безмятежности, как прежде, потечет само собой. Они искренне надеялись на это, не зная, что война только-только начиналась...
К заливу Таго
Я выйду и словно бы вижу:
О, белотканный --
Над высокой вершиной Фудзи
Падает, падает снег.
(Ямабэ-но Акахито)
Мальчик погиб в дороге. Это случилось в то время, когда людей прогнали из города. Мужчины шли отдельно от женщин, дети тоже. Перед гибелью мальчик отдал куклу Маре со словами: "Она поможет. Ты только во всем с ней соглашайся!". Это было странно слышать, но Оцио сказал именно так.
Переход был томителен, люди голодали, и их мучила жажда. Стоило Оцио побежать в сторону леса, один из солдат тут же спустил на него большого черного пса. Собака расправилась с мальчиком очень быстро -- сбила его с ног и перегрызла горло. Мара хотела броситься на помощь, но ее остановил странный голос: "Не нужно! Он ушел!".
-- Кто ты? -- спросила девочка шепотом.
-- Мара, -- послышалось в ответ.
Девочка глазам своим не поверила -- с ней разговаривала фарфоровая тезка. Самым невероятным образом изменился цвет ее волос -- они стали каштановыми.
-- Не нужно! Оцио уже далеко отсюда, -- произнесла кукла.
Фарфоровая Мара хранила молчание, покуда люди не добрались до высокого забора, поверх которого тянулась витками колючая проволока. У ворот стояли солдаты. Справа находилась высокая деревянная вышка, на вершине которой был приделан большой стеклянный глаз.
-- Не бойся, я помогу тебе выбраться, -- сказала кукла.
Не зря прозвали ее
Люди вершиной Свиданий:
Там плющ "Вместе уснем".
Держись его, он укажет
Путь ко мне потаенный.
(Сандзе-но Удайдзин)
Вскоре разверзлось небо. Вода разом хлынула на иссохшую землю. Но людям не пришлось вдохнуть свежего воздуха: детей погнали в одну сторону, мужчин и женщин в другую.
Девочка шлепала босыми ногами по земле, оставляя позади виселицу, старика и надежду на спасение, обещанную фарфоровой Марой. Не потому ли, что дождь напоил эту землю нечеловечески свирепо? Не потому ли, что печать отчаяния лежала на всем и вера во что-то хорошее была вмиг размыта?
-- Ты еще очень маленькая, -- сказала кукла, -- и многого не понимаешь. Я помогу тебе, только...
-- Только что?
-- Не время, рано еще.
Мара слушала тезку и с каждой минутой верила ей все меньше и меньше. Ведь отсюда еще никому не удавалось бежать. А вот отправиться на виселицу или в печь мог каждый, но лишь по приходу определенного часа. Марино же время еще не пришло.
В бараке стало еще темнее. Дождь продолжал терзать землю и наружи, наверняка, уже не осталось ни одного сухого местечка. Веревка на шее старика давно промокла, а его руки закостенели и стали синими.
Девочка остановилась у своих нар. Подвернула полосатую курточку и выжала.
-- Это хорошо, что идет дождь?
-- Да, -- ответила кукла. -- Вскоре за тобой придут, но ты не бойся. Только не забудь взять меня с собой.
-- А мама? -- спросила девочка.
-- Я могу помочь только тебе.
-- Но как?!.. -- Мара нежно прижала куклу к груди.
-- Давай вместе, но каждый по-своему, подумаем о побеге. И все обязательно получится!
Казалась так холодна
Луна на небе рассвета,
Когда разлучались мы.
С тех пор я не знаю часа
Грустнее восхода зари!
(Мибу-но Тадаминэ)
Мару привели в небольшую комнату с кафельными стенами и потолком. Все вокруг было совершенно белым. В трубе, тянущейся к потолку, что-то ухало и клокотало. Единственное окно было затянуто проволочной сеткой, и до него невозможно было дотянуться. В стекло неистово бились капли дождя -- наверное, ливень совсем озверел.
Девочке приказали раздеться донага. Странно, но солдат не отнял у Мары фарфоровую куклу. Вскоре он вышел из комнаты и закрыл дверь на засов.
-- Не заметил, -- прошептала девочка, отвернувшись. -- Но что они собираются со мной делать?
-- Тебе нужно думать о другом.
-- О чем?
-- Давай вместе подумаем о том, что ты сильная. И что можешь убежать. Ты должна думать по-своему, я по своему. У нас все получится.
Мара вздохнула и печально посмотрела в узкие кукольные глазки.
-- Это невозможно, -- сказала она.
Уголки рта фарфоровой Мары дрогнули. Девочка села на пол и посадила куклу перед собой.
-- Давай попробуем...
Печальнее,
Чем с жизнею самой
Расстаться, --
Проснуться,
Сна не досмотрев.
(Мибу-но Тадаминэ)
Солдат задвинул тяжелую чугунную створку и повернул газовый вентиль до упора. В какой-то момент ему показалось, что в печи что-то ухнуло, и она даже немного раздулась.
Постояв недолго, солдат отправился в комнату с кафельными стенами. Он поднял с пола старую белокурую куклу, внимательно посмотрел на нее и бросил в ящик с мусором.
Пепел и высохшие тела худые арестанты закапывали в землю, мусор же вывозился на грузовиках на полигон. Когда машины уезжали, полигон менялся.
Слышалось говорливое журчание речушки в лощине, веселый стрекот кузнечиков, птичья щебетня и даже шелест крыльев бабочек.
Здесь было относительно спокойно, и чувствовалась хоть какая-то свобода.
Павел Гросс, Екатерина Счастливцева
