Адажио безысходности

Иногда мне кажется, что я вовсе и не помню нашу первую встречу… Какой она была? Как будто это было сотню лет назад. А, может быть, этого и не было.. может быть, это был только сон.
Я пришла чистая, мягкая, воздушная, как пушок молодого одуванчика… пришла на этот новый виток своей жизни. Стояла в голубом ситцевом платье на начальной станции своего пути. Я чувствовала, впереди ждут меня иссиня-зеленые леса, пирамиды домов, дымящие трубы заводов. Дорога звала меня, манила, и я была рада каждому встречному, улыбнувшемуся мне, случайно задевшему меня плечом, каждому, кто принимал хотя бы каплю участия по отношению ко мне. Я была еще совсем бледно-розовой и не знала, куда идти и что сказать… Блуждала среди толпы на этой незнакомой станции. Тогда, пастельных тонов, я не могла и предположить, что обрету фиолетово-алый цвет воспаленного перед дождем неба. В изумлении стояла в самом сердце перрона и не хотелось уходить… здесь мне казалось, что я не одна. И я готова была пойти за каждым, кто позовет меня с собой, как щенок, еще не привыкший к своему хозяину, бежит за ногами любого прохожего. Все казалось мне радужным, а, может быть, просто день был ясным и солнечным. Люди шли в разные стороны, толпясь то здесь, то там… Перекидывались со мной парой фраз.. задавали незначительные вопросы, получали на них незначительные ответы и проходили мимо.
Я заметила его не сразу. Вернее, почему-то не смела себе признаться, что он действительно меня заинтересовал. Казалось, он никуда не спешил, стоял совсем один. «Может быть, кого-нибудь ждет», - подумала я. Было что-то твердое, решительное, самостоятельное во всех его движениях, в самой фигуре. На секунду наши глаза встретились… его – цвета густого коньяка, почти черные. Печальные, задумчивые глаза, свидетели жизненных драм и бурь, мои – цвета Адриатического моря, мягкие, пытливые, робкие. Его хорошо очерченные губы оставались неподвижными. Ветер перелистывал темные волосы, как тетрадные листы. Он молчал, но глаза говорили больше, чем можно было выразить словами. Таким значительным, весомым показался мне его взгляд. Казалось, он ведет непрерывный диалог… диалог с самим собой.
Люди продолжали мелькать то справа, то слева, толкаясь, смеясь, суетясь, но я уже не видела их… Они расплылись, отступили на задний план, превратились в бледный фон. Главной фигурой картины, как будто высвеченной кистью фламандского художника, был он.
Если бы вы спросили его, наверное, он совсем по-другому описал бы нашу первую встречу. Возможно, сказал бы, что не помнит или упомянул бы тот день, когда я впервые заговорила с ним… Но я отчетливо помню ту первую случайную встречу, направившую мою жизнь в другое русло.
Мне тогда было 18 лет. Я только поступила в вуз и, мне казалось, что теперь-то жизнь только начинается, теперь все беды позади и ждет меня только хорошее как вознаграждение за труд. Все в моей, теперь студенческой жизни, было новым, многообещающим. Полная надежд и веры, я чувствовала себя другим человеком, наконец добившимся своей цели. Два года подготовки к поступлению в университет (а поступила я только со второй попытки) казалось, выпали из моей жизни: тетради, учебники, словари… Я думала только об экзаменах, мне некогда было остановиться и посмотреть вокруг. Не замечала смены времен года, не смотрела в окно на кружащийся снег, не радовалась первым весенним листочкам. Все мое существо было сосредоточено на том, что я обязана поступить. Может быть, поэтому после сдачи экзаменов, найдя свое имя в списках поступивших, не веря, что мне удалось, вновь и вновь перечитывая свое имя и фамилию, я вдруг почувствовала себя такой легкой и беспечной, вдруг широко открыла глаза, боясь пропустить взмах крыльев бабочки, треск кузнечика, поднявшееся в воздух перышко. Я словно вышла из темницы навстречу миру, переливающемуся всеми цветами радуги. «Теперь-то, теперь все будет иначе!» - думала я. И все воспринималось мною иначе. Пропали робость, замкнутость и молчаливость, присущие мне в старших классах. Я вдруг почувствовала себя сильной, энергичной. Во мне горело желание не просто хорошо учиться, а быть лучшей. Так странно иногда сочетаются в застенчивых людях острое ощущение своих недостатков, слабых мест и в то же время ощущение превосходства. Два полюса. Уверенность и неуверенность. Так было и со мной. И это переливающееся через край ощущение счастья, вызванного поступлением, помогло мне собрать вокруг себя самых ярких и способных одногруппниц. И это было еще одной моей победой, после тихого существования в старших классах, которые заканчивала я не в своей родной школе, где все вокруг были мне чужими. И, опьяненной этой новой жизнью, мне, конечно, хотелось чего-то еще…
Я ехала из института домой. Навалились неприятности, и настроение было ужасное. Полупустой вагон. Я опустилась на сиденье и, повернувшись, поняла, что рядом сидит Он. Я затаила дыхание. Сердце забилось. Меня охватил какой-то непреодолимый страх, что я сделаю что-то не так. В такие минуты даже собственное дыхание кажется неприлично громким. Я сидела не двигаясь. Стучали колеса, и краем глаза я видела его спокойное лицо. Наверное, эта вечность длилась всего несколько секунд, потому что вскоре я поняла, что он не один, с приятелями, один из которых, заметив мое плохое настроение, подсел ко мне и настойчиво спрашивал, что у меня случилось.
- Ммм.. ты, наверное, поссорилась с парнем. Так? Он как-нибудь обозвал тебя, обидел? Расскажи, станет легче.
- Нет. Если бы меня обидел мой парень, я выбросила бы его из окна.
Сама не знаю, почему, разговор получался глупым, и мне становилось еще грустнее.
- А на каком этаже ты живешь?
- На первом.
- Эээ.. думаю, его это не сильно бы огорчило! Так что же случилось? Получила двойку?
- Нет. Просто полили грязью.
- Кто?
- Какое это имеет значение?
- Большое! Вообще грязевые ванны полезны. Не вешай нос!
Они шутили, смеялись, что-то говорили друг другу… Он вдруг повернулся ко мне и спросил:
- Может быть, просто тебя не понимают?
- Понимают не те, кто говорит об этом.
- Об этом и не нужно говорить.
Электричка остановилась, он встал, попрощался с приятелями и вышел. Его несколько слов теплой струйкой пролились в мою душу, оставляя жгучее тепло, и мне хотелось остановить его и снова слушать его голос.
Это так странно: вдруг чувствовать, как тепло разливается по телу при мысли о каком-то человеке, и мир кажется необъятным, и комната наполняется воздухом, весенним, нежно-тепло-салатовым, и это уже не несколько метров от кровати до пианино и обратно, это амфитеатр и на стенах вот-вот запляшут видения, открывающие дорогу в новый мир, где ты становишься чище, где тобою владеет только возвышенное, где ты становишься лучше и мудрее.
С Его появлением в моей жизни будто бы стало больше света. Когда мне бывало плохо, когда что-то случалось или нужно было что-то преодолеть, я думала о нем, и мне всегда становилось легче. Я чувствовала, как при мысли о нем губы плавно изгибались в улыбку, и все мое существо наполнялось нежностью и добротой, и мне хотелось что-то для Него сделать.
Вскоре я поняла, что наши редкие встречи в электричке не были простой случайностью. Оказалось, что мы студенты одного института. Мысль о том, что он старшекурсник, а я совсем еще новичок внушали мне еще большее уважение к нему. Он казался еще более недоступным, важным, значительным. Общалась я в основном в пределах своего курса, и меня все больше тянуло в его «взрослый» мир. Какой он этот мир? Мне было сложно что-либо узнать о нем: я бесконечно стеснялась его и не могла вымолвить слова, а он не был особенно разговорчив. Он отвечал на вопрос, если я спрашивала, но часто мне казалось, что мои вопросы бестактны. Я ждала, момента, когда он сам что-то захочет рассказать, но этот момент так никогда и не наступил. Иногда мои вопросы проходили мимо. Он словно не замечал их. И я не смела повторить. И эта недосказанность все больше разжигала мой интерес. Его серьезность, отсутствие юношеской легкомысленности, порывистости, огня, избытка энергии, присущей молодым людям его возраста, отличали его от других. В его глазах, казалось, всегда была легкая усталость и вместе с тем мягкость человека, который многое повидал, человека, обладающего редким даром мудрости.
В читальном зале нашего института всегда было много студентов с разных факультетов и разных курсов. Мы много времени проводили в этом храме знаний, потому что нужных книг часто не оказывалось в библиотеке. Он стал нашим вторым домом. Разговаривать, конечно же, запрещалось, чтобы не мешать другим, но из этого положения был найден легкий выход: в промежутках между занятиями студенты обменивались записками. Через эти записки и завязался наш немногословный разговор. Многие общались «коллективно» и хорошо знали друг друга. Я же никогда не была человеком общительным, и знакомства нелегко мне давались. Все мои послания по большей части были адресованы ему. Я старалась передавать записки так, чтобы их мог прочесть только он и он поддерживал игру.
Часто несколько простых слов создавали хорошее настроение на всю неделю, и я не докучала ему своим обществом, а улыбалась себе, вспоминая эти несколько слов.
- Не грусти. Улыбнись. У тебя ведь красивая улыбка.
И я уже улыбалась, и все плохое отступало. И мне снова хотелось жить.
Я стала замечать, что ему часто бывает грустно. Слова его сквозили какой-то безысходностью. И я сама не заметила, как мои записки превратились в зарисовки, полные сочувствия и желания воскресить в нем жизнь, радость, желание быть счастливым.
- Скоро весна закружит землю, появятся первые нежно- зеленые листочки, словно капельки с кисти художника, солнце, увидев отраженье в снегу, улыбнется спросонья, превращая серебро зимы в теплые лужи.
Настроение у меня уже весеннее, хочется сбросить с плеч заботы, зевнув, отряхнуться от зимней спячки и улыбнуться… тебе…
Хочется, чтобы все было "впервые и вновь".

- Спасибо за то, что не забываешь, что создаешь хорошее настроение на весь день, что радуешь приятным текстом. Спасибо за то, что ты такая, какая ты есть. И пусть даже осенью в наших сердцах находится уголок для вечно молодой и вечно живой весны.
После разговора о весне он неизменно звал меня Весной, и я поддерживала этот образ, потому что с весной у меня ассоциировалось начало, рождение нового, свежего, спасительного… Весенние месяцы всегда были любимыми. А когда я видела вывески со словом «ВЕСНА»: в названиях магазинов, коллекций обуви и прочего, я вдруг вспоминала о себе и о нем. Я улыбалась, и на душе становилось легко еще и потому, что у меня была маленькая тайна, о которой знали только мы вдвоем. И больше никто.
Я поступила на факультет преподавания иностранных языков и культур. Приходилось очень много заниматься языком, и я часто размышляла на английском. Благодаря занятиям я так глубоко погружалась в него, что иногда на нем было легче говорить, чем на родном. Какая-то мысль часто быстрее получала очертание на иностранном. И я стала писать ему записки на английском. Он всегда отвечал на русском.

- Don’t give up! I’ll come in the small hours when you are asleep and kiss your cheeks and they’ll become rubicund, I’ll kiss your eyes and you’ll see the sunlight, I’ll kiss your hands and you’ll never bury your face in them ‘cause you’ll never be in despair, I’ll kiss your lips and they’ll never tremble. Don’t you know I am a sort of enchantress. I’ll come with the spring waters and a grey day will dawn upon the sleeping city.

***Не сдавайся! Я приду рано утром, когда ты будешь спать, коснусь губами твоих щек - и они зальются румянцем, коснусь губами твоих глаз - и ты увидишь солнечный свет, коснусь губами твоих рук, чтобы им не пришлось скрывать горечь слезой застывшую в твоих глазах, потому что ты никогда не будешь в отчаянии, я коснусь губами твоих губ - и они никогда не задрожат. Разве ты не знаешь, что я Фея? Я приду с весенними водами, и над спящим городом забрезжит рассвет. ***

- Пусть мне не суждено встречать рассветы, но я буду знать, что они существуют, и от этого сознания станет легче. Спасибо тебе, за твои красивые слова.

- It’s not just beautiful words, it’s the way I feel.
Why do you think you’ll never see the dawn? My elder brother told me a story the other day. He said that in my childhood I had cut through the floor in our room and planted a little pea. He said I had done it after I had read a fairy- tail about an old man and an old woman who planted a pea and it reached the sky. I don’t remember it, but my brother says there is still a hole under the carpet. Who knows maybe it will come up one day.
We must learn to be glad at everyday trifles, to screen out shortcomings. I don’t know how to do it yet, but let us learn together!

*** Это не просто красивые слова. Я так чувствую. Почему ты думаешь, что тебе никогда не встречать рассветов? Мой старший брат рассказал мне недавно историю. Он сказал, что когда я была маленькой, я прорубила пол в нашей комнате и посадила горошинку. Я сделала это после того, как мне прочитали сказку про старуху со стариком, посадивших горошину, которая выросла до самых небес. Я этого не помню, но брат говорит, что в полу, под ковром, до сих пор есть дырка. Кто знает, может быть, однажды горошина прорастет?!
Мы должны научиться радоваться каждодневным пустякам, не замечать недостатки. Я еще этому не научилась. Давай учиться вместе!***

Порой в его словах было столько горечи, что мне хотелось, во что бы то ни стало, спасти его, вытащить из темноты. Я сама была склонна к депрессиям и хорошо знала, как тяжело бывает справиться одному. Что может заставить человека сказать, что ему не суждено встречать рассветы? Этот вопрос меня мучил. Я стала думать, что он чем-то болен, что это неизлечимо. Спросить я боялась. Но твердо знала, что чем бы он ни был болен, я всегда смогу быть рядом, если нужно. Ничто не имело значения. Он был особенным. Не таким, как все. Ради него я готова была пожертвовать чем угодно. Сочувствие, необычайная нежность к нему переросли в серьезное чувство. И я уже не представляла себе жизнь без него.
Иногда мы просто болтали о чепухе, но тогда я еще плохо умела это делать, еще не научилась поддерживать любой разговор ни о чем, говорить, не умолкая, разными словами об одном и том же. Мне хотелось говорить серьезно. Мне хотелось настоящего. Словоблудию я научилась позже. К четвертому курсу я уже могла поддерживать любой разговор и ходить вокруг да около любой темы на экзамене, если не знала ответа. Я научилась технике общения, но то живое, что было во мне раньше, та искренность, непосредственность, доверчивость и открытость исчезли безвозвратно. Я стала держаться уверенно, но слезы обиды и беззащитности сменились слезами невозможности вернуть меня прежнюю. Я научилась скрывать чувства и защищаться от недоброжелателей, но потеряла веру. В каждом теперь я видела потенциального противника и обидчика. Каждый попадал под подозрение. Может быть, это и называется «повзрослеть».
Из его слов я поняла, что он одинок, но не могла понять, почему. Мне казалось, что его все должны любить: ведь в нем столько тепла, мягкости, нежности, а самое главное – он умен, чуток, красноречив, трудолюбив. Он и учился и работал. Учился на одни пятерки и казалось, что он знает все, что ни спроси. На все у него хватало времени и сил. Я ни разу не слышала от него бранного слова. Он не курил и совсем не выпивал, что вызывало еще большее к нему уважение в наш 21 век распущенности и вседозволенности. Писал он на редкость грамотно, хотя занимался вычислительной математикой и кибернетикой. Ни один из моих знакомых с этого факультета не писал без ошибок, свойственных обладателям технического образования. Он обладал образным мышлением и необычайным красноречием, умел выразить свои мысли правильно и красиво. С ним можно было разговаривать, не сомневаясь, что он поймет.
Иногда мои послания оставались без ответа. Я расстраивалась, но утешала себя тем, что он очень занят и у него мало времени на долгие разговоры. Иногда мы встречались в холле и он, улыбнувшись, говорил несколько теплых слов и благодарил меня. Тогда я знала, что он уже не ответит, и готовила новое послание.

- You are a sunny day in my black-and-white life. I feel your every word, your every thought. Sometimes I want to say something, but you say it instead of me, your thoughts seem to be my own. Maybe it’s just my fight of fancy, but I don’t want to lose it, I don’t want to lose you. When I feel depressed I think of you and it prevents me from being disheartened. You are a perfect marvel! Just stretch your hand, when you feel lonely, and I’ll give you mine in return.
I wish you good luck right from my heart. Excuse me for speaking English. Sometimes it’s easier.

*** Ты солнечный день в моей черно-белой жизни. Я чувствую каждое твое слово, каждую мысль. Иногда мне хочется что-то сказать, но ты говоришь это за меня. Твои мысли кажутся мне моими собственными. Может быть, это только полет моего воображения, но я не хочу терять его. Я не хочу терять тебя. Когда мне грустно, я думаю о тебе, и это помогает мне не унывать. Ты настоящее чудо! Только протяни свою руку, когда тебе будет одиноко, и я дам тебе свою. Удачи тебе от чистого сердца. Прости, что говорю на английском. Иногда это легче. ***

Бывало мы вместе ездили домой, но он выходил на кольцевой, и нам не удавалось поговорить долго: путь до метро и несколько остановок. И все же я пыталась узнать хоть что-то о нем, а он как будто что-то скрывал. Часто отвечал уклончиво или пропускал вопрос. Он умел вывернуться так, что я сама не сразу понимала, как это случилось.

Однажды мы шутливо говорили о лужайке:
- Я думаю выбраться на лужайку! Надоело дома сидеть! Ты, я так понимаю, на лужайке почти не показываешься?
- У меня же работа.
- Но есть выходные.
- Да, но у меня нет компании.
- Почему?
- Так сложилось.
- Ну какие-то друзья у тебя есть?
- Таких, с которыми можно куда-то сходить - нет.
- Странно…

Я недоумевала, и мне приходилось только догадываться, почему он все время один. Я была уверена, что все дело в его сложном внутреннем мире, в его застенчивости, ранимости. Я думала, что, может быть, люди причинили ему много боли, что это отпечаток каких-то неудачных отношений, что люди не видят его глубины, а обращают внимания лишь на внешность. Красивым его нельзя было назвать. Едва ли его можно было бы выделить при случайной встрече. Но для меня он был самым красивым на свете. Я убеждала себя в этом каждый день, чтобы внешность не могла быть преградой, и, в конце концов, убедила.
- Расскажи мне что-нибудь.
- Что тебе рассказать?
- Не знаю… Что-нибудь о себе.
- Да и сказать-то нечего. Сессию вот закрыл. На выходные еду к родителям.

Родился он в Подольске, а в Москву приехал учиться. Здесь он жил в общежитии. Время от времени ездил на выходные и праздники в родной город. Но говорил, что всегда с нетерпением ждет возвращения в Москву. Говорил, что там ему тоскливо одному. А в Москве есть учеба, работа, которую он любит. Часто шутил: «Я женат на своей работе! Жаль, что в воскресенье меня с нее выгоняют».
- Хочешь, прочту стихотворение?
- Давай
- Глупое сердце, не бейся!..
Все мы обмануты счастьем,
Нищий лишь просит участья...
Глупое сердце, не бейся.
Месяца желтые чары
Льют по каштанам в пролесье.
Лале склонясь на чальвары,
Я под чадрою укроюсь.
Глупое сердце, не бейся.
Все мы порою как дети,
Часто смеемся и плачем:
Выпали нам на свете
Радости и неудачи.
Глупое сердце, не бейся.
Многие видел я страны,
Счастья искал повсюду.
Только удел желанный
Больше искать не буду.
Глупое сердце, не бейся.
Новой напьемся силой.
Сердце, ты хоть бы заснуло
Здесь, на коленях у милой.
Жизнь не совсем обманула.
Может, и нас отметит
Рок, что течет лавиной,
И на любовь ответит
Песнею соловьиной.
Глупое сердце, не бейся.
Все!
- Красиво. Только очень грустно.
- Это Есенин. Один из моих любимых поэтов.
На следующий день я поехала в книжный и купила себе толстый сборник стихов Есенина. Я пролистала те сборники, которые у меня были и тот, что купила. Старалась понять, что он чувствует, когда читает стихи Есенина, но не могу сказать, что полюбила Есенина больше. Еще со школы мне нравились какие-то его стихи, но таких было немного. Он же выбирал те, которые отзывались в моем сердце «песнею соловьиной». Так же было и с выбором музыки. Я больше молчала и слушала, что говорит он. В душе я со всем соглашалась, но так получалось, что он говорил то, о чем я сама давно думала, первым. А я только улыбалась, счастливая, что наши мысли и вкусы так похожи.
Случайно я узнала день его рождения. Он говорил, что не любит этот день, что тоже очень удивляло меня. Как же можно не любить его, если в этот день поздравляют, дарят подарки, встречаются со старыми друзьями? Он вообще не любил праздников. Говорил, что в эти дни ему смертельно одиноко и нечем заняться, некуда пойти. Он не афишировал, что вот-вот этот день наступит, и я подумала, что просто ему нравится, когда поздравляют те, кому не надо напоминать, кто помнит сам, и решила сделать ему какой-нибудь сюрприз. Купить подарок было бы слишком банальным. Хотелось сделать что-нибудь необычное. И я написала ему стихотворение, купила красивую открытку и вместе с поздравлением отдала ему.

- Я знаю, что ты не любишь праздники. Поэтому хочу пожелать тебе, чтобы они проходили незаметно и безболезненно. Чтобы, закрыв глаза, ты погружался в теплый сон, уносящий от всего земного… Ты можешь скрывать дату своего рождения сколько угодно, но я ее уже знаю и у меня хорошая память: я не забуду. С днем рождения, солнышко! Желаю, чтобы двери твоей работы всегда бы были для тебя открыты. Желаю здоровья и душевных сил, вдохновения и желания жить. Желаю встретить человека, который ждал бы тебя, и к которому ты всегда бы мог возвращаться.
И чтобы два раза не надоедать тебе: С наступающим! Новый год - волшебный праздник. Праздник исполнения желаний. Только желай! Если желания остаются неисполненными - это не так уж страшно, гораздо страшнее ничего не желать. И не говори, что чудес не бывает! Ты же есть. Улыбнись! От твоей улыбки станет и мне светлее…
Ты больше любишь дарить подарки… я тоже… Но что я могу подарить тебе? Стихотворение… сомнительного качества, но от чистого сердца.

* * *
Я пишу твое имя на запотевшем окне -
Остаются разводы на влажном стекле.
Сквозь узоры мороза
Вижу зимний пейзаж
В ярком солнечном свете
Мечты вернисаж:

Вижу все золотым, оранжевым,
красным,
Снег ложится, кружась, на дорогу атласную.

Расплываются буквы от тепла и дыхания
Изгибаются губы в улыбку,
Устав от молчания.

Вновь за темною тучей солнце скрывается
Отхожу от окна,
Серый день продолжается.

Не скучай, солнышко.
Я люблю тебя на расстоянии. Ты позволишь?
И не суди строго, главное, говорят, не подарок, а внимание.

Ты спрашивал, в чем счастье. Я думала…
Мне оно представляется в виде вазы из тонкого стекла, которая падает с высокой полки. Может быть, кому-то удается поймать ее налету, но что касается меня, то я собираю ее по осколочку каждый день, никогда не знаешь, где тебя ждет новый осколок…
Счастье, когда звонит старый друг и говорит, что скучает, счастье, когда тебе улыбается случайный прохожий, счастье, когда утром твою комнату наполняет солнце, когда что-то получается, когда можешь помочь тому, кому нужна помощь, когда чего-то ждешь и во что-то веришь… счастье мимолетно и у каждого оно свое…
Как писал Асадов:
А счастье, по-моему, просто
Бывает разного роста
От кочки и до Казбека
В зависимости от человека.

Все относительно. Нет формулы счастья.
Я тебе уже надоела… Исчезаю!

- «Кто дарит нам столько тепла, чтобы растаял снег?» Откуда в тебе столько тепла? Наверное, ты действительно добрая фея. Я не знаю, что сказать. Слова слишком банальны и плоски. Я просто сижу и улыбаюсь и надеюсь, ты тоже улыбнешься. Ты мне не надоедаешь, а если я не отвечаю, то только потому, что не могу придумать ответ. Ответ достойный тебя. Спасибо тебе. Целую…

- Ничего не делая, ты делаешь меня счастливой, сказав только несколько слов. Так кто же из нас волшебник? Ты говоришь, человеку нужно общение... Не совсем... человеку нужно понимание, тепло... Огромную часть своей жизни я провожу в институте. Там, безусловно, есть люди, с которыми, вне сомнения ,можно общаться... но они чужие, не мои... Кто-то из них невыносим, кто-то приятен, но не глубок, кто-то сам по себе... У меня есть друзья... всякие, разные, каких только нет, и они меня вроде бы любят, насколько умеют. Общение есть... Одиночество - отсутствие людей приятнее одиночества среди людей. Хотя... наверное, и то и другое неприятно. Последние несколько лет я все время занята. Все время бежишь куда-то и порой некогда взглянуть назад. Со мной все просто: несколько твоих слов и я уже улыбаюсь. Но что может сделать счастливым тебя?
Людей много, но таких, как ты больше нет.
Рыжеволосую осень сменяла седая зима, а потом теплой струей весна вливалась в наши души. Многим весна приносит ощущение полета, плавно переносящее в лето. Так и я наслаждалась запахом ранней весны, обещающей растопить сугробы и оплести землю зелеными лоскутками листиков, травинок… Я никогда не думала, что именно весна когда-то будет приносить мне несчастья и безысходность.
Время шло… И, как это и должно было быть, все менялось потихоньку. В начале первого курса в университете у нас сложилась дружная компания, состоящая из четырех человек: Алисы, Лены, Вероники и меня. С двумя из моих одногруппниц, Алисой и Леной, у меня были особенно теплые отношения. В первый день занятий мы договорились встретиться на следующий день и пойти записаться в хор, а потом посидеть в нашем университетском кафе. Голос обнаружился только у Алисы, а мы молча составили ей компанию на первом занятии хора, а потом, в кафе, смеясь и жестикулируя, обсуждали, какие из нас с Леной получатся прекрасные певицы. Это кафе в наши первые дни казалось нам дорогим рестораном, а сами мы чувствовали себя богемой, избранными, которым выпала честь попасть сюда. Кафе называлось “Persona grata”, а мы называли его «Белое кафе», потому что и столики и стены, выложенные плиткой, были белыми. Я помню то неописуемое ощущение себя важным, «белым» человеком. Сейчас это кажется смешным.
Вероника мне нравилась меньше. Когда мы только познакомились, она показалась мне очень самоуверенной и холодной, а я никогда не любила самоуверенных людей. Иногда она была резка, и это меня коробило и отталкивало. Часто бывало так, что она говорила с насмешкой или отрицательно отзывалась о чем-то без какой-либо на то причины. Но главным было то, что она не понимала меня, когда я пыталась поделиться с ней своими мыслями, когда я говорила не прямо, а образно, приводя примеры, лишь косвенно относящиеся к теме разговора.
Как-то раз мы разговаривали об отношениях между мужчиной и женщиной. Я говорила, что считаю, что мужчина должен вести, как в танце. Она никак не могла понять, при чем здесь танец. И так и эдак я пыталась объяснить, что я имела в виду, но все было бесполезно. В конце концов, я сдалась и говорила с ней только о конкретном.
Тем не менее, это не мешало нам ездить в маленькие путешествия и на экскурсии и проводить все праздники вместе.
В мой день рождения мы с Алисой и Леной договорились встретиться в кафе. Я принесла торт и пирожные, а они подарок. Это была кружка с тремя нарисованными улыбающимися девчонками и надписью “friends”. Иногда так бывает, что ты очень любишь какую-то вещь. Так было и с этой кружкой - символом нашей дружбы. Я ее обожала! Но однажды мы поссорились с братом, и я очень рассердилась, расплакалась и в таком взвинченном состоянии смахнула все, что стояло напротив меня на столе. Любимая кружка тоже упала и у нее отбилась ручка. Я не очень верю в приметы и предзнаменования, но после этого происшествия наша компания стала распадаться. Первой откололась больше всего любимая мною Алиса. В зимнюю сессию оказалось, что она учится за деньги. Она тщательно это скрывала, но мы все равно узнали, потому что заполняли какие-то бумаги и у тех, кто учился на платной основе, были особенные номера приказов. Для меня, да и думаю, для всех нас это не имело никакого значения. Мы знали, что Алиса входит в ядро лучших, что она способная, умная и трудолюбивая. Но она рыдала и просила у нас прощения за то, что не призналась сразу, в том, что не добрала баллов. До сих пор в памяти стоит ее заплаканное лицо. Алиса доучилась с нами до конца года и летом снова стала поступать и поступила на первый курс другого факультета. Только учились мы теперь в разное время в разных зданиях и виделись очень редко.
В начале второго курса я остро ощутила отсутствие Алисы, всегда подбадривающей, старательной и создающей конкуренцию: мы с ней все время соревновались в том, кто подготовится лучше; у нас был стимул. Без этой ее незримой поддержки мне стало как-то тоскливо и серо.
Вскоре откололась и Лена, а Вероника стала просто невыносимой. Она могла сорвать свое дурное настроение на первом, кто попадался под руку, могла обидеть, съехидничать, посмеяться над тем, над чем вовсе не стоит смеяться, сделать язвительное замечание. Началось все с взаимной неприязни, а закончилось тем, что она на меня нападала и чуть ли не кричала. Другие относились легче к этим ее дурным настроениям. Лена всегда молчала, краснея, а потом спрашивала меня, что это с Вероникой случилось. На мою же ранимую душу это ложилось тяжелой глыбой. Я вышучивала ее, но душевное равновесие нарушалось, и все летело из рук. После нескольких «схваток» мы обе решили, что лучше установить «плохой мир»: когда мы чувствовали, что ситуация накаляется, мы замолкали или переводили тему. О дружбе, конечно, уже не могло быть и речи.
Наверное, я и сама была во многом виновата: я-то ведь тоже не без недостатков. Наверное, было бы лучше, как и другие, не заострять ситуацию, но гордость переливала через край и о холодной рассудительности не могло быть и речи. Во мне все закипало. У меня всегда тепло на душе, когда я вспоминаю Алису, хотя видимся мы редко (и все же видимся), и с Леной мы ладим и по сей день. Только про Веронику я не могу вспомнить ничего хорошего, хотя и хорошее было. До сих пор она ассоциируется у меня с чем-то, что надо обходить стороной.
Получалось, что я оставалась совсем одна. Радость поступления уже отошла и я почувствовала себя ненужной не просто кому-то, а вообще ненужной в этом мире, бесполезной. Мне обязательно надо было кого-то любить. Ведь любовь (независимо от того, кого ты любишь: подругу, брата, молодого человека) – это желание что-то создавать, что-то дарить другому. Дарить было нечего и некому. Может быть, именно поэтому я еще сильнее привязалась к Нему. Он был единственным источником вдохновения, но теперь не всегда мог забрать боль. Теперь она не растворялась в его тихом голосе, а бумерангом возвращалась обратно. Под общим соусом грусти и ощущения ненужности я стала все чаще думать о том, что не нужна и Ему. Мне хотелось просто пройтись с ним по улице и поболтать, хотелось, чтобы он рассказал мне что-нибудь из своего прошлого и чтобы это был не ответ на вопрос, а желание поделиться какими-то своими ощущениями, кусочком своей жизни. Ведь это так просто. Но с ним всегда все было сложно. Мне стало казаться, что часто он говорит со мной с оттенком снисходительности. Мне ничего не стоило просто пригласить его куда-нибудь, позвать погулять, но я не могла переступить этот барьер. Мне хотелось быть нужной, а не нуждаться. В моих словах часто стала проскальзывать обида. Однажды я спросила его, как он относится к походам. Я начала ходить в походы с 8 класса. У нас сложилась постоянная компания, и походы были единственной, но редкой отдушиной, переходом за черту проблем. Такой у нас сложился разговор:
- Ты когда-нибудь ходил в поход?
- Да. Ходил. В 6 классе. Нас было 14 человек, и у нас была одна палатка. Много, конечно, было веселого, но с тех пор я в походы и не хожу.
- Почему? Не понравилось? А как же звуки и запахи леса, ужин на костре, песни под гитару?
- Да. Но для меня странно ради этого весь день идти куда-то.
- Жалко.
- Людям часто кажется, что другой что-то теряет, когда не принимает участие в том, чем они сами увлекаются. Каждому свое.
- Никто ничего не теряет. Это я теряю. Теряю кусочек тебя.
- А что, ты хочешь вытащить меня в поход?
- Нет. Я никого никуда тащить не собираюсь. Это дело добровольное.
Конечно, мне хотелось открыть ему наш, а, может быть, больше мой походный мир, где все устроено иначе, чем в повседневной жизни. Но что-то в его словах меня задело за живое. Обида, как болезнь, легко цепляется за ослабленный организм. Я твердо была уверена, что он так говорит потому, что просто не пробовал. Никто из тех, кого мы брали с собой в поход, еще не оставался равнодушным!
Смешным было еще и то, что, когда я представляла его с нами в походе, мне всегда казалось, что ему тяжело, что нужна моя помощь. Это получалось само собой, и я сама не понимала, почему. Я возилась с ним в этих своих мечтах, как с маленьким ребенком. С иным мужчиной чувствуешь себя маленькой и беззащитной и хочется склонить ему на плечо голову, хочется, чтобы он заботился о тебе и жалел тебя. С ним же все было наоборот: он казался мне маленьким и беззащитным, мне хотелось уложить его голову себе на колени и снять всю боль, впитать все беды прикосновением прохладной руки. В его нескольких фразах иногда было столько тепла, что больше ничего и не было нужно. И я не смела даже пытаться требовать чего-то большего. Быть может, это было мое собственное тепло, которое сливалось в одно пятно, отражалось от него и возвращалось ко мне. Вспоминается стихотворение из книги о Микеланджело: «О, как постигнуть меру красоты, когда ты очарован красотою. Она ль так совершенна, иль порою в тебе самом живут ее черты». Я была очарована его душевной красотой, но те пробелы в моих знаниях о нем, которые сквозили то здесь то там, строя для меня головоломки и загадки, я заполняла сама – догадками.



Помимо сложившейся университетской компании, которая так успешно развалилась, была еще компания брата, в которую он меня время от времени брал с собой. Она существовала уже несколько лет до моего поступления. Мы собирались по праздникам или просто по выходным. Костяком компании были три друга моего брата: Антон, Дима, Эльчин (обрусевший армянин) и сам мой брат. Девушки в компании были единицей непостоянной. Постоянной была лишь я, потому что являлась сестрой. Меня так и называли «сестра Макса». Я всегда чувствовала себя очень скованно и стесненно: много молчала и часто была незаметной. Ребята постоянно балагурили, шутили, веселили, одним словом, были в центре внимания. В центре внимания оказывались обычно и приходяще-уходящие, меняющиеся, как времена года, девушки, так как для них-то ребята балагурили и шутили – развлекали. Меня, как сестру друга, поменять было нельзя и тут уже надо было думать – либо серьезные отношения, либо - никаких. Я нравилась Диме. Из всех он казался мне самым серьезным и порядочным. У него была постоянная девушка (они встречались уже лет 5, еще со школьной скамьи), но это не мешало ему приударять за мной. Мне нравился Антон. Он писал песни и пел их под гитару, как и мой брат. Голос у него был очень сильный и мелодичный. Девушки его постоянно менялись , и в любви ему всегда не везло: он выбирал именно ту, которой до него не было ни малейшего дела. Я для него просто не существовала.
Не могу сказать, что это было то, о чем я мечтала. Просто это было моей жизнью. Я радовалась тому, что мне есть, с кем провести праздники, радовалась каждой крохе внимания к своей скромной персоне, радовалась тому, что у меня что-то есть. Я часто рисовала в своем воображении сцены того, как мне хотелось бы, чтобы было. Но, конечно же, все было так, как было. И я к этому привыкла. Я знала, что это моя вина, что я не могу привлечь внимания, чем-то заинтересовать, пошутить к месту или, наоборот, сказать что-то серьезное. Я просто терялась, растворялась в пространстве комнаты или улицы. Иногда мне казалось, что если я вдруг остановлюсь, никто не заметит. Все пойдут дальше. И однажды я остановилась. И все действительно пошли дальше, не замечая, не задумываясь.
Началось все с того, что мое внутреннее я запротестовало. «Я не хуже других - кричало оно! - А в чем-то, возможно, намного лучше!» Я стала пытаться стать заметнее, ярче. Получалось плохо, и я ненавидела себя за то, что я не могу быть такой, как все. Я восхищалась ребятами и по-настоящему любила их всех. Каждый из них что-то умел делать. Эльчин прекрасно играл на пианино. Он мог подобрать любую мелодию, и из-под его пальцев она выливалась какой-то объемной, как будто черно-белые клавиши соединяли несколько эпох в одно целое. Антон писал песни и музыку. Не могу сказать, что он очень хорошо играл на гитаре, но один его голос уже был музыкой. Во всяком случае, мне так казалось, потому что сравнивать было не с чем. Брат тоже писал песни, играл на гитаре и пианино. У Димы был так подвешен язык, что одного таланта создавать атмосферу передачи «вокруг смеха» в прямом эфире, вполне хватало. Приходяще-уходящие девушки хотя бы пели, а меня всевышний обделил голосом, и петь я стеснялась. Я стала думать, что же могу привнести я. И вскоре моим вкладом стали кондитерские изделия – торты, пирожные. Я открыла в себе настоящий талант, моей фантазии не было предела. Я тратила на это огромное количество времени и своей души. Ни один праздник не обходился без сладкого, приготовленного мною. Но ребята воспринимали это как что-то само собой разумеющееся, данность, потом и вовсе перестали замечать. На фразе «Давайте поблагодарим Наташу за десерт!» все и заканчивалось. Дима, конечно, крутился вокруг меня, приглашал танцевать, ухаживал за мной за столом, но наличие его девушки перечеркивало все его старания. Она мне очень нравилась, и было как-то неудобно перед ней. Я принимала Димины ухаживания без энтузиазма. А девушка его мудро делала вид, что ничего не происходит. Другая, возможно, хитростью давно бы переманила Димку к себе, (что позже и произошло) но мне вся эта ситуация казалось гадкой.
Так и существовала наша компания, пока не появились в ней Алина и Ангелина. Две сестры. С такими похожими именами, но совершенно разными характерами.
Все мы часто произносим словосочетание «мыльная опера» с иронией или ноткой неприязни, но ведь, по сути, мыльная опера – и есть наша жизнь, только на экране она немного утрированная и часто банально-бездарная. Но ведь жизнь многих со стороны выглядит банально-бездарной. Разве нет? И только немногим удается сделать ее другой, придать ей причудливую форму и окраску, запретить часам отбивать стандартные промежутки времени и пустить их по витой лестнице своих законов и желаний.
Так и история появления Алины и Ангелины напоминает мыльную оперу. Как говорится, мир тесен. Жизнь вплела этих девушек в мое существование со всех сторон и концов.
У моих родителей есть домик в маленьком волжском городке. В то время мы проводили там каждое лето. Там-то мой брат вместе со своим другом Артемом и познакомились в Алиной, а потом с ее сестрой и подругой Миленой, которая, в общем-то, никакой роли не сыграла в моей судьбе. С этого момента все стало походить на мыльную оперу еще больше, чем раньше.
В этот волжский городок родители возили нас с детства. Когда-то мы с братом под палящим солнцем плескались в одном корыте – своеобразном бассейне, придуманном для нас родителями. Потом мы лепили пироги и торты из песка во дворе, украшая их цветами и камешками, катались, как на качелях, на старой массивной ржавой телеге с длинной ручкой, служившей сиденьем, строили шалаши из веток и сена, лазали за малиной в соседский сад, рассказывали страшные истории на ночь, спорили, чья очередь мыть посуду (мама с детства приучала нас к порядку). Позже мы покоряли чердак: целыми часами рылись в пыльных забытых вещах, выискивая что-нибудь необычное, старинное. Курили, в тайне от родителей, наши первые «сигареты» - мяту, завернутую в обрывки газеты, и чувствовали себя жутко взрослыми.
Обедали мы всегда на нашем просторном крыльце. Мы садились за круглый стол, мама привязывала к поручням и бельевой веревке белую простыню, чтобы можно было спрятаться от полуденного солнца, на столе появлялись тарелки с горячими дымящимися кушаньями. Ветер раздувал простыню, она выгибалась и надувалась, как парус, и под шум ее колыхания мы представляли себе наше крыльцо палубой корабля, поручни напоминали мачты, мама, конечно же, - штурмана, а отец капитана. Этот непотопляемый корабль с белоснежным парусом и доставил нас в отрочество.
Дом принадлежал маминому отчиму и его сестре, которая недолюбливала самого «деда», а уж нас-то и подавно. На протяжении нескольких лет она пыталась выжить нас из дома: не разрешала рвать вишню в саду, громыхая на кухне, считала тарелки, ворчала, что мы тратим слишком много газа и воды, коптим кастрюли, и вообще, все делаем не так, как надо. В конце концов, родители стали подумывать о покупке своего дома. Мы с мамой ходили по объявлениям, выбирая. Дома нам не нравились: то тесно, как в гробу, и солнце будто бы не проникает в дом, то сад слишком мал, то нет веранды (а как же без веранды?). Мы словно искали «свой» дом. И скоро нашли. Всем он был хорош: расположен между просторным огородом и садом, что избавляет от любопытных взглядов прохожих, близко от городского базара, до Волги – рукой подать, городской сад, где собирается молодежь, – тоже рядом. Но главное – он был светлым, необычайно теплым и уютным: старинная мебель, зеркала в деревянных барочных оправах, множество ящичков, шкатулок, накрахмаленные занавесочки на окнах… Когда я вошла, я сразу поняла, что этот дом мой - наш!
Дедов дом находился далеко от нового, и бегать каждый день к старым друзьям было тяжело. Ощущался гнет одиночества: все брат да родители.

Давно хотела начать серию рассказов «Путешествия с Верой», но как-то все не было ни времени, ни сил. Сегодня могу отдать вам на растерзание первую часть. Жду вашей справедливой критики :)

С Верой мы познакомились в заграничных термальных купальнях. Душная кишка автобуса выкинула нас в лечебные воды Мишкольца. Помятые ночными побудками украинских пограничников, отпаренные комфортом российских купейных вагонов, ничуть не удивленные беспардонными ответами проводницы на самые простые вопросы, мы были рады прохладной голубой воде и пещерному интерьеру купален.
«А почему не работает кондиционер?» - спросила проводницу женщина лет пятидесяти. – «Мы тут все задохнемся!» «Поломался.» - невозмутимо отвечала та. «Скажите, а почему коврики в купе и коридоре вывернуты наизнанку?» - не унималась первая. «Сломался пылесос. Так подметать легче». «Тогда скажите, почему вы не подметаете? Позовите начальника поезда!» - разозлилась взмокшая от жары и духоты туристка. Проводница демонстративно удалилась за ведром и веником, бесцеремонно расталкивая пассажиров. Вооружившись веником, железнодорожная фея нагнулась и стала изображать непосильный труд, подталкивая пыль поближе к вспотевшим носам пассажиров.
Мы, русские, привыкли терпеть произвол за собственные деньги, поэтому новый день не оказался омраченным воспоминаниями дороги. Немного поборовшись с заграничной системой раздевалок – нужно бросить монетку, чтобы дверца захлопнулась, а на обратном пути можно забрать свои 50 центов вместе с оставленными вещами – туристы разбрелись по лабиринтам купален. Я посмотрела вокруг – все незнакомые иностранные лица. И лишь одно лицо смотрело на меня большими серо-голубыми вдохновенными глазами. Лицо это приблизилось и улыбнулось мне улыбкой Моны Лизы. «Привет», - пролепетало оно, - «Тебя как зовут? Саша? А меня Вера. Давай посмотрим, что там дальше», продолжало лицо, вслед за которым проявилась шея, руки и плечи, подернутые водой. И мы отправились по пещерному коридору навстречу чудесам, обещанным столь вдохновенным взглядом. По мере продвижения вода становилась теплее. То справа, то слева из отверстий стен с шумом Ниагарского водопада пробивались мощные струи воды, под которыми нежились и у которых толпились в ожидании обнаженные тела разных национальностей и культур. Наконец мы добрались до темного гулкого помещения, в котором голоса, отталкиваясь от стен, поднимались к куполовидному потолку, усеянному нарисованными звездами, и напитавшись тишиной, эхом отдавались внизу, перемешиваясь с кружевами других, свежих голосов, образующих причудливое многоголосье. Так, должно быть, поют ведьмы в Вальпургиеву ночь. Мрачное возвышенное великолепие. Космос, подсвеченный булькающими струйками пенящейся воды. А в этих животрепещущих живчиках-струйках – все те же тела. Но взгляните, как они изменились! Вурдалаки! Кощеи! Маленькие гномики и крепкие великаны! Миниатюрные феи и древние ворчливые старухи-говорухи. Счетоводы, мудрецы, сказочники! Сколько лиц! Столько лиц! И лишь одно, вдохновенное, все так же смотрело на меня серо-голубыми глазами. Словно причащаясь в этих святых водах, будоражащих воображение, Вера своим чистым открытым взглядом обещала мне дружбу навеки.
Выходя из этой полутьмы, мы исповедовались свету и, переглянувшись, дали друг другу молчаливую клятву держаться друг друга, путешествовать вместе.
Вернувшись в наш шумный, деловой мегаполис, мы все-таки старались хоть изредка вырваться на свет и жадно нахлебаться красоты и искусства через край.
Первым пунктом в наших бесконечных планах было посещение поэтического вечера. На афише красовалась неизвестное нам имя Саша Гальпер, Нью-Йорк. Звучало довольно романтично и мы, недолго думая, решили пойти. Долго искали по темным переулкам клуб с не менее романтичным названием «Улица Оги». Покружив вокруг одинаковых домов, мы уперлись в некрасивую железную дверь, совсем не романтичную. Табличка неизменно указывала именно на эту дверь, и мы вошли.
Встретил нас в гардеробе высокий, статный юноша в костюме, которому мы жалобно рассказали, как долго плутали в поисках клуба.
«Как? Вы у нас в первый раз? Я думал, про нас уже все знают. Еще не началось. Не все еще пришли»
Мы с Верой оказались первыми, кто пришел послушать Сашу Гальпера, но сам Саша, окруженный несколькими друзьями, уже рвался в бой. Компания оживилась.
«Здравствуйте, девушки! А Вы уже знакомы с творчеством Саши Гальпера? Нет? В первый раз? Прочли объявление в Интернете? Отлично! Значит, моя рассылка работает! Присаживайтесь».
Присутствие наше было сдобрено крякающими смешками и возгласами «Саша, а прочти мое любимое!» На что Саша ответил, что боится, девчонки убегут сразу». Мы застенчиво улыбались и ничего не могли понять. Минут через двадцать подошло еще несколько человек и представление началось. Возвышаясь над столом, заложенным листами, Саша начал метать в нас свои стихи – мощный поток отсутствия рифмы и изобилия матерных слов. Первые минут 15 я удивленно смотрела на Гальпера, потом в пол, после чего ироничная улыбка вцепилась в мое лицо, как черт в грешную душу. Рядом же сияло Верино вдохновенное. Заглянув в ее глаза можно было подумать, что перед ней сам Байрон. Одухотворенное, чистое, детское лицо улыбалось, приводя меня в недоумение. Изрядно обматерив американскую действительность, Саша в конце концов замолчал. Потом поблагодарил нас за то, что дослушали, не ушли посреди выступления.
Откланявшись, мы решили спуститься в ресторанчик и запить острое творчество поэта холодненькой водичкой. По дороге нас догнал организатор поэтического вечера и в смущенно-извиняющейся форме приглашал приходить снова. «У нас не всегда так, как сегодня».
Графика интерьера, полутьма… Открыв меню, мы вспомнили, что у нас классически-по-студентски мало денег. Выбор кушаний Вера взяла на себя. Уверенно-расслабленная поза женщины, которая точно знает, чего она хочет, и помнит, что многое может себе позволить, изогнулась в сторону долговязого официанта.
- «Принесите нам, пожалуйста, глинтвейн.. Да. Глинтвейн. И хлеба» - поставила точку Вера.
- «Хлеба к горячему? Что будете заказывать?» - пролепетал официант.
- «Ничего. Просто хлеба. К глинтвейну. Есть у вас хлеб?» - по-детски обаятельно, но твердо прозвучал вопрос.
- «Не хотите ли тосты с грушевым конфитюром?» - услужливо предложил худощавый.
Вера заглянула в меню, посмотрела на цену, отложила его в сторону, подумала с минуту, наклонила голову в другую сторону и заключила:
«Нет. Тостов мы не хотим. Лучше хлеба».
Официант сконфуженно удалился. В тишину ворвалась шумная компания Гальпера, и сам творец попросил нас уступить им боле просторный столик, который мы сразу облюбовали. В вознаграждение Вера получила сборник стихов с автографом. Великодушнее с его стороны было бы заказать нам горячее… к хлебу.
Вернулся официант с двумя бокалами и плетенкой тонко нарезанного хлеба, белого и черного.
Теперь, обняв пальцами бардовый сосуд, украшенным апельсиновыми корками, я осторожно выпытывала у Веры, что же в стихах Гальпера ее так вдохновило.
«Мне просто было смешно, вот я и улыбалась. Мы с тобой такие две тургеневские девушки, воспитанные на поэзии золотого века.. красивые, причесанные, с бантиками…А тут такое… Контрастное» - вещала Вера, обмакивая хлеб в вино. А я удивленно впитывала прозрачно-невесомое восприятие мира этого ясноглазого ангелочка рядом. Потом я долго что-то увлеченно рассказывала, изредка поглядывая на бурное веселье соседей и проворность официанточек, старающихся угодить гуляющему поэтическому столику.
Наши яства подходили к концу, противореча нескончаемым темам для разговора. Пора уходить, рассчитайте. Хлеб в счет не включили.
«В твою честь за счет заведения» - засмеялась я.
Глотнув свежего воздуха, мы поняли, что после ресторана голодны, как волки. Добежав до первой попавшейся палатки, мы жадно набросились на тосты с ветчиной и сыром. Глинтвейн еще будоражил кровь и, захлебываясь смехом, мы поднимали пластиковые стаканчики с чаем за прошлое, настоящее и будущее!

Нашла старенький рассказик-зарисовку. Долго думала, стоит ли о нем вспоминать и решила, что можно. Тем более, что мой натурщик, наверное, его уже не помнит. Давно это было. Года четыре назад?
Рассказ-зарисовка

* * *
Живой, энергичный, обаятельный… Ты говоришь.. смотришь не на
меня, а в глубину себя, взвешиваешь и смакуешь каждое свое слово, словно вновь проживаешь то, о чем рассказываешь. Передавать чувства словами – твое искусство, ты погружаешься в образы, видишь не меня, а новую, нарисованную тобой картину. Последний взмах кисти, яркий мазок, автограф – аплодисменты. Цвет лег легко и верно. Любуешься своим произведением. Теперь смотришь на меня яркими серыми глазами, как будто спрашивая: «Почувствовала ли ты, поняла, способна увидеть?» Я игриво улыбаюсь двумя темно-зелеными блестящими лужицами в ответ на вопрос в твоих серебристых омутах. Твои глаза… В них весь ты! Насыщенность их цвета выдает твой стремительный, импульсивный характер. Ими нельзя не очароваться, в них вся твоя суть.
- Тебе знакомо чувство, когда качели несут тебя ввысь и вот - высшая точка! Ты замираешь… мгновение - и ты летишь вниз? Ты помнишь, раньше делали такие массивные качели? Раскачав, их, невозможно было сразу остановить…
Поворачиваешь голову ко мне, берешь меня за руку. Движение губ – хочешь что-то добавить, но – улыбка.
- Знакомо?
- Ах, да, я качалась на качелях, - смеюсь я.
«Нет, нет. Не верно. Не тот ответ», - думаешь ты. В окно заглянуло солнце, запуталось в твоих волосах. Шутка, другая… Ты слышишь музыку.
- Бах?
- Альбинони.
- Ах да… Ты права… «Адажио…» Что ты чувствуешь? Нет, какого цвета музыка?
Ты проводишь рукой по моей щеке, как будто помогая почувствовать цвет с помощью твоего легкого прикосновения. Я следую за музыкой.. Меня уже нет, и ты это заметил.
- Бирюзовый.
- Бирюзооовый, - поротягиваешь ты. А еще?
Я снова пытаюсь раствориться в музыке, но нет… Ты не хочешь отпускать. - Постой! Дело даже не в цвете! То, что с тобой сейчас произошло…
- Погружение?
- Да! Погружение…
Снова слушаешь свой голос. Снова картина за картиной, как слайды. Аплодисменты, поклон, поворот головы – улыбка. Твои губы… Они говорят, даже если ты молчишь… По их изгибу, смене напряжения я читаю несказанные тобой фразы.
Теплый ветер из окна…. Запах цветущих вишен… Подносишь чашку с кофе к губам – глоток. Протягиваешь мне кусочек шоколадки. Твое лицо принимает озорное выражение.
- Испачкалась.
Аккуратно вытираешь пальчиком шоколад с краешка моей губы. Кладешь руку на талию. Ты здесь, совсем близко: мы слышим дыхание друг друга…
- Я слышу стук твоего сердца.
- Да? А я его совсем не слышу! С какой оно стороны, если не секрет?
- Здесь, слева… Твое дыхание… оно все время меняется… то учащается, то вновь становится ровным…
Не отвечаю. Мы словно прилипли друг к другу. Я чувствую, что заключена в дугу твоих сильных рук.
- Какие у тебя длинные ресницы!
Улыбаюсь.
- Когда моему брату было три года, и на улице женщина сказала ему: «Какая у тебя шубка!» - он ответил: «А ты посмотри, какие у меня реснички!»
Смеешься. Наклоняешься ко мне, прижимаешься щекой к моей.
- Скажи, откуда ты знаешь, в какую сторону сейчас изгибается твой позвоночник? Ты это чувствуешь или осознаешь разумом?
- «Чувствую», отвечаю я, продолжая предложение про себя: «… осознавая разумом..»
- Хм.. какие любопытные движения ты можешь делать бровями… Я так не умею.
- Я научу, - смеюсь я. Преподавать – моя профессия.
- А вот сейчас лицо - мышцы двигаются, дрожат…
Возвращаешься к слову «преподавать». Рассказываешь забавную историю про своего преподавателя в институте. Тебе легко удается меня рассмешить.
Твои глаза снова замирают, снова устремлены в одну точку. Продолжаешь рассуждать об ощущениях. Их нельзя передать словами, вернее нельзя передать в точности. Проводишь рукой по ладони – это одно ощущение, по кисти руки – уже другое, выше – иной оттенок.
Тишина. Мечтательное выражение лица.
- Ты знаешь…
Пауза.
- Я пойду…
Встаешь, протягиваешь мне руку, чтобы я тебя проводила. Секунда, преломление света – ты притягиваешь меня к себе, пытаясь поцеловать. Я изгибаюсь, стараюсь вырваться - но словно нет сил… Ты их забрал у меня. Все во мне стало мягким, теплым, сонливым…
Отпускаешь. Идем к выходу. Хочу порощаться, но снова нахожу себя в твоих объятьях. Опять пытаешься меня поцеловать.
- Настырный.
- Нет, самоуверенный и настойчивый.
Открываю дверь.
- Адью!
Прощаюсь движением руки. Прохожу мимо зеркала - улыбаюсь своему отражению.
Ты весело сбегаешь по ступенькам. Дверь распахнулась – свет. Ты улыбаешься солнцу. Тебя ничем нельзя огорчить.

Сказка была написана в соавторстве. Главы, помеченные словом "Весна" написаны мной, "СреднеСтатистический" или "СС" моим старым знакомым. Кажется, то был 2004 год...

Глава I (Весна)

В огромном доме, где было много комнат, в самом дальнем его конце был небольшой чуланчик. Там жил грустный Ых, кторый мечтал встретить очаровательную Ах, чтобы поведать ей, как он одинок. Каждый день он любовно убирал свой чуланчик, протирая углы и проветривая жилище. Трудясь, он включал тихую лирическую музыку и самозабвенно наслаждался своим уютным мирком. Он был самодостаточен и изобретателен, отшельник и романтик, фантазер и мыслитель и потому вполне доволен своей жизнью. Но ах! Ему хотелось чего-то еще. Дом был полон звуков. Они манили его своим многоголосием, тайной непознанного. И ночью, когда звуки стихали и дом засыпал, он приоткрывал свой чуланчик и ощупью, несмело пробирался в дом, заглядывая в каждый уголок, прислушиваясь к тихому дыханию его обитателей. Которая же из них была очаровательная Ах? Каждую ночь он сидел у постели очередного нежного создания, любуясь то локоном, то длинными ресницами, то нежным очертанием ароматных лепестков губ. Разнообразие кружило ему голову, и он уже не знал, которая из них была его Ах. Стоило ему услышать шорох, как он с бьющимся сердцем мчался в свой чуланчик, закрывал дверь на задвижку и долго не выходил. Но жажда чуда, природное любопытство и что-то еще, о чем грустный Ых не догадывался, толкали его на отчаянные поступки. Он стал выходить днем и искать общества прелестных созданий. Странным образом он оказывался то в одном уголке дома, то в другом, застенчиво улыбаясь, пожимая плечами и раскланиваясь. Ему улыбались в ответ и делали реверанс. Жизнь стала намного приветливее и радостнее. Грустный Ых уже с нетерпением ждал утра, чтобы заглянуть в еще какой-нибудь неисследованный уголок дома. Он привязался к его обитателям, и они отвечали ему взаимностью. И вот однажды он увидел очаровательную Ах. И ах! Ему показалось, что он влюбился. Он стал ходить вокруг нее кругами, заглядывая ей в глаза. Она молчала и улыбалась. Она была такая!!! К ней было ах!!! страшно подойти. Но вот он набрался решительности и смелости и… увидел рядом с ней восхищенного Эх. Тот вытанцовывал перед очаровательной Ах замысловатые па, пытаясь поцеловать ей руку. Грустный Ых расстроился и поплелся в свой чуланчик. Ему расхотелось быть смелым и счастливым. Он закрылся на задвижку, включил тихую музыку и успокоился. Ну зачем ему эта очаровательная Ах? Разве ему плохо в чуланчике? Время лечит. Прошло несколько дней, и грустный Ых опять начал выходить. Он был весел, доволен, общителен. Ему улыбались, его ждали. И это утоляло его затаенное внутри тщеславие. Ну что еще нужно для тихой, скромной жизни приятного Ыха?! И только неотразимая Ах приводила его в уныние своей неотразимостью. Она порхала по дому, вызывая всеобщее восхищение. И самолюбие точило Ыха изнутри. И вот однажды, совершенно неожиданно Ых увидел очаровательную Ах возле своего чуланчика. Она с любопытством заглядывала в него. Сначала Ыху захотелось пригласить Ах в гости и попросить ее остаться, чтобы слушать вместе тихую музыку и мечтать, но тут он вдруг чего-то так испугался, сердце забилось, и он резко захлопнул дверь, исчезнув за ней. Наступила недобрая тишина. Ых сидел не дыша. Потом приложил ухо к двери – ни звука. Открыл дверь. За дверью – никого. Всю ночь грустный Ых не спал. Наутро он вдруг понял, что совершил непоправимую ошибку, что должен объясниться с очаровательной Ах. Он побежал разыскивать ее. Она стояла у окна и смотрела в сад. Обернувшись, она не узнала его. В ее глазах был ледяной холод и отчужденность. Она поморщилась и, не обращая никакого внимания на Ыха, легкой походкой направилась к выходу. Разочарованный Ых бросился в одну, в другую комнату, но все они были пусты. Но почему?! Этого Ых не знал…

Глава II (СреднеСтатистический)

Кап-кап-кап-кап… Меланхолично и не спеша падали капельки воды за окном. Кто-то объяснял Ыху, что такое дождь. Но он все равно не мог поверить, что это не чьи-то слезы.
Шел 131313 день с того самого невероятного момента, когда Грустный Ых открыл глаза и увидел мир не внутри себя, а снаружи.
В такие дни Ых не любил то, что за окном. Да что там скрывать. В такие дни Ых ничего не любил. Особенно громкий и настойчивый сигнал будильника. Ведь ему приходилось выбираться из постели. А там он мог видеть сны. Сны, вот о чем мечтал Ых. В них можно жить. И там не думаешь о плохом. И даже если что то плохое и случилось, то просто достаточно открыть глаза.
Кап-кап-кап-кап… Он открыл глаза. Вытянул мордочку из под одеяла и зажмурился. Нет. Не от яркого света, вовсе нет. Он просто зажмурился, что бы еще побыть там. Там, где сон. Оглянувшись по сторонам и не обращая внимания на привычную серость окна, он сел на кровать. Да да, я не ошибся. В его маленьком и уютном чулане было окно. Тоже маленькое. Иногда даже он подходил к окну и проводил лапкой по стеклу, чтобы убедиться, что эта серость и дождь не нарисованы. Что они на самом деле. «Взаправдашние» в который раз подумал Ых.
И тут он вспомнил. Вспомнил, ярко и тяжело, так что даже схватился за голову. А потом еще раз схватился за голову, оттого, что понял, что это уже случилось. Он встретил Ах.
Ых подошел к зеркалу… Серость окна с лихвой выполняла роль зеркала и еще заменяла телевизор. Прижал лапкой непослушную прядку. Повертелся, поджал животик. Выставил торчком ушки с кисточками. И вздохнул.
Красавчик, сказал он сам себе. Тьфу. Хоть бы умным что ли был. А то ведь распоследний оболтус. Нарисовал лапкой в пыли смешную картинку.
А меж тем в голове одна другую сменяли разноцветные картины. Вот Ых и Ах.. Вот они смешно борются за одеяло. Вот готовят что то смешное и определенно не съедобное. Вот бредут вдвоем по темному и огромному дому. Скользя на мягких лапках и кружась под слышимую ими только мелодию.
Мечты. Если бы ими можно было питаться, Ых никогда бы не выходил из своего чуланчика. Маленькое сердечко трогательно сжалось и кадык превратился в комок колючей проволоки.
А… махнул он лапкой. А пошло оно все.. Мне же лучше.. Меня не поняли.. Я все равно хороший..
Уговаривал он сам себя, не веря себе же самому. Потому что он знал, что так будет легче. Злость, досада. Вот самое простое средство против чувств. Главное что бы тебя обвиняли. Тогда тебе легче злиться.
А еще он подумал, что неспроста он видел Ах и Эх.. Что Ах наверняка полюбит этого общительного и веселого Эха.. Ведь если бы ей был дорог Ых, вряд ли она стала флиртовать с другим.
Дурак. Снова дурак, ведь ты же сам флиртуешь со всеми. Вот. Поставил точку в конце мысленного диалога Ых. Уж в чем он всегда был силен, так это в диалогах с самим собой. Это был диалог двух старых приятелей. Знающих друг друга давно и хорошо. Безжалостных и любящих друг друга.
Кап-кап-кап-кап… Снова дождь. Хм… А может это и хорошо? Он вышел из дома. Сел в какую то маршрутку. Прямо у окна.. Одел наушники, включил плеер. А где вы видели Ыха без плеера? И легкая улыбка наползла на его мордочку.. Он просто ехал и смотрел на людей.
А перед глазами стояла Ах…

Глава III (Весна)
Ночь была жаркой и душной… Ах никак не могла заснуть… Сквозь занавеску пробивался лунный свет, бросая блики на книжные полки, вырезая на ковре лепестки причудливой формы. Ах подошла к окну… Не раз вот так ночью она смотрела на сонные деревья, окутанные тишиной, на тающие в темноте здания, на желтое пятно луны…
Ах снова чувствовала это непередаваемое словами волнение… словно судьба уготовила для нее новое испытание, новый виток ощущений, новый этап… Привычный пейзаж в эту ночь казался незнакомым… Декорации за окном поменялись… Гибкие деревья тянули к ней свои руки… Загадочно подмигивал, широко улыбаясь своей янтарной улыбкой, старый ворчун фонарь. Ах распахнула окно… Порыв теплого ветра растрепал крону ее пушистых огненных волос, волнами спадавших на обнаженные плечи. Она любила слушать тишину… «Тишина никогда не бывает мертвой», - думала Ах. В каждом ее движении, изгибе, складке цвета индиго можно услышать жизнь… Вот увлеченно тикает будильник, словно шаги по асфальту: тик-так, тик-так… Вот забурчал взбудораженный холодильник на кухне… поежился, попыхтел и снова забылся сном… С улицы – визг тормозов… Пауза - и снова - причудливое урчание кота, прижимающегося холодным носиком к щеке.
Ах уютно устроилась в постели, ласково заключив пушистое существо в дугу своих рук. Она закрыла глаза… разноцветные картинки менялись, как слайды… Ах думала о лете… Она любила мечтать.. ночью, когда никто не мог перебить ее мысли обыденным вопросом, просьбой или поручением… Ночью она была предоставлена самой себе и чувствовала себя хозяйкой. Она слышала стук колес поезда, который унесет ее далеко от раскаленного города, видела провинциальные улочки, залитые солнечным светом, стройную колокольню, кивающую ей головой в знак приветствия, игривые волны сильной реки, подернутые изумрудными водорослями…
Вдруг в замочной скважине заскрипел ключ… Сердце Ах горячо забилось… Она накинула шаль и подошла к двери…Прислушалась… Ключ повернулся, послышались мягкие шаги. «Ых» - подумала Ах. Да, да, она была уверена, что это именно Ых, хотя темнота поглотила все вокруг. Она узнала его по звуку шагов, по шелесту его одежды, по теплу, наполнившему всю комнату. Теплу, которым обладал только он, которого так жаждала ее тонкая хрупкая душа. Вся кутерьма придуманных качеств, достоинств, которыми, якобы, должен обладать ее избранник, отошла на задний план. Он был рядом, излучая такой свет и тепло, что казалось, больше ничего и не нужно… Он что-то шептал ей на ухо, а она улыбалась, не разбирая его слов. Важно было не то, что он говорил, важно было слышать его голос, чувствовать его дыхание. Ах чувствовала себя дюймовочкой, легкой и беззащитной. Она прятала лицо, прижимаясь щекой к груди Ыха. А он нежно касался губами ее волос…
Резкий звук – шлеп! Ах вздрогнула и открыла глаза. Это кот, колобродя, спрыгнул с письменного стола на пол и уронил книгу. Она обвела взглядом комнату – никого. Уже совсем рассвело и было хорошо видно обстановку комнаты, подернутую голубой дымкой наступившего утра. Ах села в кровати, обняв обеими руками подушку. Она еще чувствовала тепло, обволакивающее все ее существо. Улыбнувшись, она снова опустилась на кровать, поправила одеяло, устроилась поудобнее и закрыла глаза… Ей хотелось, чтобы сон вернулся, ей хотелось продолжения… Так иногда бывало… А иногда она так долго думала о ком-то, что заснув, забывала, был ли то сон или просто клубок ее воображения…
Звуки рассеялись, комната покосилась, словно отразившись в кривом зеркале, и снова густая темнота окутала все вокруг.
Ах сладко спала, трогательно сложив руки на груди, словно прижав их к сердцу. Щеточки-реснички бросали тень на нежное личико, обрамленное копной мягких волос.

Глава IV (CC)

Тик-так, тик-так, тик-так…
- Странно, подумал Ых.
- А ведь у меня совершенно нечему тикать. Разве что шарики за ролики зашли. Но ведь так не бывает? Или…?
Некоторая недосказанность придавала мысли пикантность.
- Ммм… Подумал Ых. А потом еще раз подумал и улыбнулся.

Ночерело. Именно ночерело. Это слово так понравилось Ыху, что он тут же решил научить ему всех своих знакомых. За окном привычно копошились привычные литературные штампы, как то: уличный фонарь цвета янтаря, одинокая луна, и ночная бабочка, бьющаяся в стекло.
- Хм. А ведь белые ночи. Ых решительно вычеркнул из списка луну, поставив на белоснежной бумаге кляксу.
Он посмотрел на бабочку… Долго смотрел, оценивая расстояние до нее, до луны, которую только что вычеркнул своей лапкой, а также курс валют по курсу ММВБ на день за два года и три месяца до сегодняшнего дня. Просто потому, что ему хотелось что то оценивать.
- Моль, подумал Ых.
- Сам ты моль, подумала ночная бабочка и, обидевшись, витиевато ругнулась.
- Прости, подумал Ых, я не знал.
- А теперь знаешь, подумала бабочка.
Ых опять достал свой список и после ночной бабочки приписал в скобочках (не моль).
- Ты так и будешь бездельничать и нести всякую чушь, подумала бабочка?
- А ты не думай. Я.. я… я… я наверно просто… Просто так легче.. Легче бездельничать. Это ведь не напрягает и… Не ошибается тот, кто ничего не делает! Нашелся Ых.
- Кто ничего не делает, тот ничего и не получает. Подумала бабочка.
- Циничный Ых и тут хотел разочаровать романтичную и честную бабочку, сказав, что те кто ничего не делают, часто получают даже больше. Но он не мог причинить ей такой боли. Потому он просто промолчал.

- Как она? Поинтересовалась бабочка.
- Она? Она.. Она.. Ах… Она! Ах! Прекрасна. Ых наконец то собрался с мыслями и насторожился. Кажется их обычная перепалка закончилась и начался серьезный разговор.
- Тогда почему ты тут, а она там? Ты ведь заглядывал к ней ночью, я знаю, парировала бабочка.
- Да. Был. Кот. Там был кот. Я ушел. Опустил уши Ых.
- Ты что, испугался кота? Удивилась бабочка.
- Что? Кота? Какого кота? А… кота. Нет конечно же нет. Просто все что я помню, это кот. Знаешь, бывает так, что день делится на части. Как апельсин на дольки.
- Да? А апельсин делится на дольки, бабочка сделала удивленную… Ну то, что должно было удивляться у бабочки.
- Правда правда. Я узнал об этом у одной знакомой свиньи. Она прекрасно разбирается в апельсинах. Так вот, можно взять апельсин, и помаленьку кушать его. Съедая каждую дольку. Тогда его хватит надолго и ты будешь помнить его полностью. А можно просто разломать его на две части и сьесть.
- Погоди, а при чем тут та ночь, спросила бабочка?
- Действительно, не при чем. Ых почесал животик. Но просто пришло в голову. Я просто хотел сказать, что я вошел. Там была она. И туман перед глазами. И только что-то упало. Кот. Понимаешь, я помню только кота. Как будто кто то ударил палкой по воде. В разные стороны пошли волны. Одна в этот вектор времени, а одна в другой. И еще мне кажется, что я тут. Говорю с тобой. А я другой, он еще там. Склонившийся над ней. Вдыхающий аромат ее волос. Пристально смотрящий на ее прикрытые глаза, не смеющий поцеловать.
- Хм. Тоже мне, У-Янус, ехидно заметила бабочка. Ты б еще параллельные миры вспомнил. Или нет, давай ты будешь Антоном Городецким, Светлым Магом Ночного Дозора, а она пусть будет…
- Прекрати, перебил ее Ых. Не так уж это и глупо. Я не пытаюсь донести до тебя смысл своих мыслей. Я оперирую эмоциями.
- Глубоко копнул, смотри, не закопайся с ушами, огрызнулась бабочка.
- Забей, тебе ли моли быть в печали? Ых улыбнулся и подойдя к окну ударил по нему лапкой.
- Хам. Вечно ты так. И какого черта я каждую ночь прилетаю к этому окну? Бабочка возвела то, что должно было изображать ее очи к небесам.
- Просто потому, что больше ни у одного окна в мире, ты не сможешь подумать с кем-то.
Тик-так, тик-так, тик-так.
Бабочка вытащила старинные карманные часы, сверилась с фазой несуществующей луны и вздохнув, полетела к окну, за которым можно было увидеть то, что странные существа именовали любовью.
Фонарь, янтарного цвета, скосившись и кряхтя, мрачно пожелал всем валить на фиг. Он просто обиделся, что его просто перечислили в самом начале списка, но так и не дали словечка вставить.
Ых улыбнулся. Вычеркнул из списка фонарь. И аккуратно вписал в него Ах…
Небольшая нерешительность читалась в его глазах.
- А будь что будет. Но следующая ночь будет другой тчк.

Глава V (Весна)

По кляксе на белоснежном листке пробежала рябь, словно подул ветер. Клякса поежилась, зашевелилась, растеклась и впиталась, оставив пятнышко на следующем листе. «Ах!» – ахнула аккуратная Ах. «Ах!», повторило эхо… Взгляд упала на зачеркнутый фонарь. Глаза наполнились слезами жалости, губки нервно вздрогнули. Ах! Слезинка покатилась по щеке и – кап - упала прямо на косую линию, размыв ее. Освобожденный фонарь широко улыбнулся, сверкая рядком ровных зубов, преклонил колено и поцеловал руку Ах. Слезы моментально высохли, и лицо засияло радугой-улыбкой. Фонарь занял свое прежнее место, поправил шляпу и замер. Время его еще не пришло. Был полярный день.
Комната утопала в солнечном свете, и таким же солнечным было настроение Ах. Босая, в ситцевом розовом сарафанчике с волнами белых рюшечек и кружев в два ряда, Ах выпорхнула в сад. Воздух был наполнен запахом цветочного меда и ванили. Ах улеглась на ветке старого дуба, закрыла глаза, подставив лицо солнцу, и принялась мечтать… Вдруг она услышала шепот.. Это был голос Ыха… Он звал ее в страну грез…
Весь мир стремился именно туда, и Ах хорошо понимала, что шансов на удачу не так уж много. Мало кому удавалось достать билеты на скорый поезд. Старый дуб услышал громкие мысли Ах. Покашлял, переступил с ноги на ногу, учтиво напоминая о себе и, убедившись, что не застал Ах врасплох, начал уговаривать: «Не лезь в узкое горлышко, деточка. У тебя нежное сердечко и прозрачная душа. Оставайся с нами. Страна грез далеко. Ты истопчешь свои маленькие ножки, помнешь платьице. Ты устанешь ждать. Боль и досада наполнят твои живые смеющиеся глаза, если последний билет достанется не тебе, а случайному прохожему. Не испытывай судьбу. С нами ты всегда в безопасности. Я укрою тебя своими сильными ветками, пчелы соберут для тебя меду, чтобы каждый твой день был сладким, бабочки, стрекозы и кузнечики украсят твою жизнь танцами. Посмотри, как любит тебя лазурное небо!»
Ах скорчила озорную гримаску и пощекотала дуб по корявым веткам, свесила ножки и зевнула. Дуб густо крякнул и снова переступил с ноги на ногу.
«Вовсе я и не собиралась в страну грез», - подумала Ах, спрыгнув с ветки в высокую траву.
Ей просто хотелось попутешествовать с Ыхом. Какая разница, куда они поедут? Главным в жизни Ах было движение. Она терпеть не могла, когда поезд подолгу стоял на одной и той же станции. Ей становилось не по себе, пропадал сон и аппетит, застывший пейзаж за окном начинал раздражать. Но как только поезд трогался, Ах успокаивалась и с наслаждением удивлялась то одному, то другому полотну за окном.
Да, ей было все равно, куда ехать. Она знала, что глупо строить планы и настраиваться на что-то определенное. Ведь поездка была еще делом нерешенным. Стоило ли доверять шепоту? Громкому-то голосу не всегда доверяла Ах.
Ах улеглась в траве. Желторотые одуванчики кивали ей своими растрепанными головками. На длинную челку уселась пузатая божья коровка малинового цвета. Свернув крылышки, словно заложив руки за спину, божья коровка важно ползла по щечке Ах, щекоча ее мохнатыми лапками. Ах подставила ладошку; коровка послушно переползла в нее и притихла. «Раз, два, три..», считала Ах пятнышки на спинке божьего создания. Лицо ее приняло задумчивое выражение… «Загадала!» – прозвенел звонкий голосок. Крылья коровки расправились, превратясь в два больших зонта, и понесли ее ввысь, туда где исполнялись желания, туда, куда так сложно было достать билет…
Ах поднялась на ноги и побежала к дому. Она чувствовала, что скоро придет Ых. Нужно было собрать вещи. Она достала крохотный розовый рюкзачок и призадумалась… Сначала она положила внутрь желтого плюшевого мишку, с черными глазами – пуговками, потом - теплый шерстяной свитер.. для Ыха.. «А вдруг ему будет холодно, вдруг простудится… заболеет..», - подумала Ах и, не колеблясь, утопила в рюкзачке, как в колодце, еще и теплый пушистый шарф. Потом положила микстуру от всякой боли, бальзам от депрессии, мазь от раздражительности и капли для хорошего настроения… В темное тельце рюкзачка полетели шелковые платья Ах, разноцветные ленты, бусы из каштанов, блестящие заколки разной формы, зеркальце в оправе из красного дерева… Маленький рюкзачок, распухая, поглощал всякую всячину. Последним, что Ах положила в рюкзачок, была большая полевая ромашка. Ах сорвала ее в саду.. для Ыха. Это была не просто ромашка… это была счастливая ромашка.. Второй такой не было нигде на свете.
Все было готово… Весь дом, затаив дыхание, ждал Ыха. Темнело… Приближалась ночь…



Ах закрыла глаза, все закружилось и поплыло… Гудок… навстречу мчался поезд… Один за другим мелькали вагоны… Перрон наполнился людьми, и Ах, всматриваясь в лица прохожих, спешила найти в толпе Ыха. Ромашка в ее руке тянула лепесточки к солнцу, Ах прижимала ее к сердцу. Еще мгновение - и Ых оказался прямо перед ней. Он улыбнулся, наклонился и подставил щеку для поцелуя. От близости лица глаза Ах заволокло туманом и на мгновение ей показалось, что на нее смотрит не ее печальный Ых, а рыжий клоун в смешной панаме.. с красным поролоновым носом. Ах отпрянула… видение исчезло… «Вот глупости, - подумала Ах, – этого не может быть, ерунда. Это от волнения». Она протянула Ыху ромашку, и они отправились в путь. Ых был очень разговорчив, неустанно шутил, вертя ромашку в руке, потом остановился, поднес цветок к носу… «Она ничем не пахнет», - усмехнулся Ых, достал одеколон, плеснул его в самую сердцевину и расплылся в довольной улыбке. «Хых..Теперь пахнет!» - обрадовался он и сунул ромашку в нос Ах. «Да, пахнет…» – дрожащим голосом подтвердила Ах, грустно посмотрев на еще живую ромашку. «Что же теперь с ней будет? Что будет?» – переживала Ах. Но Ых уже забыл об этом, запихнув ромашку в карман.
Вдали виднелся сад и маленький домик Ах. Вот они распахнули дверь и вошли. Мебель расступилась и пропустила Ыха в комнату. Старинный торшер дружелюбно подмигнул, уступая дорогу. «Ух ты! – вырвалось у Ыха. – Ничего себе! Какой же это стиль? Хм.. даже и не знаю». Он прошелся по комнатам, заложив руки за спину. «А почему течет кран?» «Кран? Не знаю.. я не заметила», – отозвалась Ах. «Да-да, в ванной течет кран!» – повторил Ых и плюхнулся на диван.
«Неужели он заметил только кран?» – удивилась Ах. Все в ее доме дышало своей, особой жизнью. В каждой картине, фотографии, вазе хранилась история живой судьбы, каждая вещь была источником мудрости поколений. Но Ых, казалось, ничего не замечал.. Он вообще не смотрел по сторонам. Он отдыхал, сложив лапы на животике и повесив уши. Ых почесал мордочку и зевнул. «Может быть, я покажу тебе сад?» – неуверенно предложила Ах. «Сад? Нет, нет.. Лучше бы отдохнуть», - ответил он, пододвинулся ближе, обнюхал Ах и, густо улыбаясь, лизнул ее в нос. Глаза Ах снова заволокло туманом… Рядом с ней сидел большой рыжий пес. Пасть его была открыта, и с большого розового языка стекала слюна. Ах передернуло. Она закрыла глаза руками, сделала глубокий вдох, потрясла головой и снова открыла глаза. Пес исчез. Ых смотрел на нее вопросительно. «Чертовщина… – подумала Ах. – Это все от бессонницы… Все будет хорошо, хорошо, хорошо…»
Весь день они не выходили из дома. И теперь Ах уже четко чувствовала, что что-то в Ыхе не так.. пропали робость и глубина, голос звучал иначе, маленькие глазки то превращались в хитрые щелочки, то беспокойно бегали. Ах закрывала глаза, стараясь убедить себя, что это просто видения. Так в полудреме прошел весь день. И наступил другой.
Ых проснулся бодрым и в хорошем расположении духа, отряхнулся и, задрав хвост, побежал за большой желтой бабочкой. Бабочка порхала прямо у его носа, но схватить ее он не мог. «До чего она красива!» – облизываясь, бормотал Ых. Потом он увидел голубую стрекозу, широко раскрыл заблестевшие глаза и встал на задние лапы. «Какие крылья! Какая грация!» Ых услышал шорох, повернул голову и увидел в ветках маленькую синичку. «Какая удача, что мы с вами встретились, – протянул Ых. – Давайте познакомимся поближе!» Ых вздрогнул, почувствовав руку на своем плече. Это была Ах. Ых поджал хвост и заискивающе лизнул руку Ах. «Как спалось? - промямлил он. - Идем, покажи мне сад!»
Небо затянулось тучами, потемнело, сверкнула молния и начался ливень. Ых увел Ах далеко от дома. Все вокруг было ей незнакомо, все казалось чужим. Ах промокла насквозь, но находчивый Ых спрятал ее под большим зонтом прохожего. «Вы ведь джентльмен в отличие от меня, - сказал Ых. – Оберегайте ее от дождя и вообще оберегайте!» «С какой это радости?» – подумал прохожий, но мысль о том, что он джентльмен, заставила его поступить именно так, как говорил Ых. Ах растерянно смотрела на прохожего. Он казался огромным, и зонт в его руке был огромным, а главное огромным был рот на его лице. Он как-то странно кривил его, показывая большие зубы. Ах плелась за ним, не в силах вымолвить ни слова. Прохожий тоже помалкивал, отвернувшись в другую сторону.
Между тем, Ых пристроился под другой зонт и, весело виляя хвостом, напевал под нос всем знакомые песенки на один мотивчик.
Дождь не переставал. Вокруг образовались глубокие лужи, и грязь с подошв прохожих текла ручьями по асфальту. Ах не знала, где она… Ых забыл про нее, а ей смертельно хотелось домой, хотелось остаться с ним вдвоем, зажмурить глаза, потом открыть, еще раз зажмурить и – снова встретиться взглядом с прежним Ыхом, с тем серьезным, рассудительным Ыхом, которого она так ждала. Но его и след простыл. Ах поняла, что именно он был видением, а не клоун и не пес. И Ах вдруг стало очень грустно, на глаза накатились слезы… Она попрощалась с Ыхом, открыла было рот, чтобы попрощаться с прохожим, но он исчез в темноте… Усталая, она поплелась домой.
Дождь шел уже три дня. Ах молчала, и вместе с ней молчал весь дом. Ни звука… Казалось, комнаты стали просторнее, потолки выше…
На четвертый день Ах вышла в сад… Все было по-прежнему: вот поле одуванчиков, вот старый дуб, высокая трава, улитка на листочке… Но… Тишина… Тишина везде и во всем. Деревья больше не говорили с ней.. Огромный сад казался пустыней. Был слышен только шум дождя. Кап-кап-кап…
Ах посмотрела на траву и увидела засохшую ромашку… Это была ромашка Ыха. Он потерял ее. Лепестки скукожились, сердцевина выпучилась, стебель начал гнить…
Шел дождь…