Разбавляем жизнефлуд очередным фанфиком от Джека )) Он мне тоже дико нравится *__* Вообще Джек - очень талантливый писатель, только ооочень медленный XD Так что, будем ждать от него еще чего-нибудь интересненького ;)

Автор: Джек
Пейринг: гранцест, ОМП/Заэль.
Жанр: ангст-романс.
Рейтинг: R
Предупреждения: АU, ООС, инцест, некрофилия (?), смерть персонажа.
От автора: Фантазирование на тему "предыстории".

Это нормально - вырасти в одной комнате с братом. Двухъярусная кровать, один на двоих письменный стол. И компьютер - тоже один, вечный предмет споров. Им с детства приходилось привыкать делить всё на двоих, таким совершенно разным. Заэль - тихий, скрытный, любознательный и увлечённый, а его близнец - полная противоположность, открытый, не способный усидеть на месте, немного легкомысленный - впрочем, сам Заэль бы подобрал другое слово. Они оба - красивые и способные, гордость для родителей. На самом деле, они всегда втайне гордились друг другом, и слегка завидовали - брата всегда хвалят за то, чего самому не хватает. Но существовать обоим в одном пространстве - настоящая пытка изо дня в день. Вопрос, кто кому больше мешает, обычно решался в скандалах, до драки, до синяков, до в кровь расцарапанных рук.
Детский психолог, седовласый старик с печальными и всепрощающими глазами, говорил, что соперничество - это нормально для мальчишек. Что он понимал? Ничего, совершенно.
Братья Гранц никогда никому не позволяли вмешиваться в их ссоры, считали их своим личным делом, - иначе несчастный получал двойную порцию гнева. Да, такое странное проявление родственных чувств. В этом мире их могло быть только двое, двое, и их невозможность ужиться вместе в одной комнате.

Сексуальная озабоченность - это нормально для молодого здорового организма. Особенно, когда каждый нерв так и волнует близость других таких же юных, одолеваемых гормонами тел. На каждого это влияет по разному. Ничего удивительного, что и отношения братьев-близнецов изменились, они словно отдалились друг от друга, у каждого появился свой круг общения...
Естественно? Да что они знают о ествественности.
С девочками хорошо провести время на перемене, двусмысленно шутить и наслаждаться лестным вниманием. Но...
Но в самых тёмных, в самых головокружительных, таких мокрых и горячих сновидениях Ильфорте видел гибкий стройный силуэт и светлые, с притворной мечтательной поволокой, глаза своего брата. Ведь брат - тоже?.. И наяву каждый неосторожный взгляд, каждое прикосновение, как током, обжигало стыдом и страхом, и желанием, да, это тоже. Бороться со своим естественным, нормальным состоянием?.. Когда братья, наконец, помирились, родители и педагоги вздохнули с облегчением. Что они знали? Лучший способ бороться с искушением - поддаться ему, так, кажется, было в какой-то книге? Заэль процитировал эту фразу, засыпая впервые в сильных и надежных объятиях своего брата. У них уже давно отдельные кровати. Это было естественно - он никогда не позволял посторонним слишком сильно приближаться к себе, кто еще мог разделить с ним постель, как не Ильфорте, родная плоть и кровь?
Они действительно были одни в этом чужом, взрослом мире, такие разные, и прекрасно дополняющие друг друга.

"Никогда не оставлю, всегда буду рядом" — звучит как брачная клятва, утром, когда бледный рассветный сумрак разгоняет темноту, и холодом пробирается в постель. Днём — у каждого свои дела. Они ведь так гордятся друг другом, в тайне, такие разные — молодой перспективный ученый в престижном институте и его близнец, который ставит свободу выше карьеры. Свобода - это сила, как ветер в светлых длинных золотых волосах (Заэлю нравятся), как солнце, выжигающее кожу до бронзы, а такие же длинные, как у брата, ресницы - добела. Как снежное крошево в забрало мотошлема... "Не гони слишком быстро" — звучит почти как просьба. Почти. Но твой брат был всегда слишком... легкомысленным, да, Заэль?..

Это ненормально — не плакать на похоронах. Ведь это непременный атрибут всего прочего ритуала, такой же, как этот элегантный чёрный костюм, молодой человек с собранными в хвост розовыми волосами и в строгих очках выглядит в нём так торжественно и изысканно. Они оба так мрачно-прекрасны, он и виновник торжества. Но заплакать он не может, прикусывает губу, чтобы выжать из себя хоть какие-то проявления эмоций. А у его ног, прямо у мысков лакированных щекольски-остроносых ботинок — холодная дыра в земле. В сером свете сумрачного дня розовые волосы кажутся просто светлыми — и сходство пугает дальних, плохо знакомых родственников. Тот же холодный точёный профиль, тот же изгиб губ, идеально подходящий для ироничной усмешки. Мама подходит и рыдает у него на плече, а Заэль гладит её по волосам, бездумно глядя перед собой. Он не терпит, когда к нему кто-то прикасается (кто-то другой). Но Ильфорте всегда охотно поддерживал родителей, а теперь у них остался только один ребенок.
Пожилой священник с мудрыми снисходительными глазами говорит Заэлю, что смерть — это нормально. Надо отпустить, живые должны жить, а мёртвые — идти, куда положено.
Что он понимает? Заэль кивает, пряча взгляд.

Он один, просто один в этом мире. "Да как ты посмел меня оставить?!". Послать подальше все мысли, попытаться заново обрести гармонию и равновесие — так, как раньше всегда получалось. Заэль молод и элегантен, взгляд у него томный и профиль, как у Апполона. Пожилые интиллегенты с глазами сенбернара ведутся на раз. На два — Заэль затыкает рот своей фобии и призывно улыбается "сенбернару". На три — только пустота.
Его новый любовник говорит, что-то говорит о нормальности. Что он может понимать?
Заэль часами стоит под душем, вкровь сдирая кожу, сдирает с себя чужой запах, направляется в лабораторию, чтобы кислотой стереть его окончательно. Но тут его останавливают, удерживают, сильные руки, надежное объятие, такое знакомое... Заэль не помнит, чтобы он плакал, уткнувшись в широкую грудь, в пряди длинных пшенично золотых волос (они всегда ему больше всего нравились). Он просто смотрит в глаза и говорит без слов, что почти поверил, будто этот кретин может уйти. Кретин. И еще много названий, которые можно обозначить словом "легкомысленный".
И тогда я отвечаю, что просто не могу уйти и оставить моего братика одного. Руками и губами стираю с лица — что это, слёзы? — чужие прикосновения, с волос, с тела, моя родная плоть и кровь. Ты стонешь громко и развратно, заставляя желать еще сильнее, глубже вбиваться в твое горячее тело. Горячее — там, где я был, знаешь, довольно прохладно. От меня, пожалуй, веет холодом, могильным запахом, но тебя это не смущает. Что нас вообще ещё может смущать, если мы занимаемся любовью с собственным братом-близнецом? В экстазе ты кричишь моё имя, как много раз до этого. И мы снова находим равновесие. В этом мире, а знаешь, я видел обратную сторону — во всём этом ёбанном мире нас может быть только двое.
Бледный бесцветный сумрак разгоняет темноту, холодом скользит по коже. Мне пора, и когда я смотрю на тебя, полусонного, со спокойной улыбкой на лице, я чувствую, как пронзительно что-то болит и тянет в груди. Значит, еще вернусь...

— Святой отец, а что вы думаете... об инкубах?
Священник с глазами старого скрытого развратника с удивлением взирает на юношу с розовыми волосами. Тот улыбается своим мыслям и прячет безумие за притворной мечтательной поволокой.