ПРЕДИСЛОВИЕ, произнесенное появляющимся автором
Петербург окрашен для меня с некоторых пор в зеленоватый цвет,
мерцающий и мигающий, цвет ужасный, фосфорический. И на домах, и на лицах, и
в душах дрожит зеленоватый огонек, ехидный и подхихикивающий. Мигнет огонек
-- и не Петр Петрович перед тобой, а липкий гад; взметнется огонек -- и ты
сам хуже гада; и по улицам не люди ходят: заглянешь под шляпку -- змеиная
голова; всмотришься в старушку -- жаба сидит и животом движет. А молодые
люди каждый с мечтой особенной: инженер обязательно хочет гавайскую музыку
услышать, студент -- поэффектнее повеситься, школьник -- ребенком
обзавестись, чтоб силу мужскую доказать. Зайдешь в магазин -- бывший генерал
за прилавком стоит и заученно улыбается; войдешь в музей -- водитель знает,
что лжет, и лгать продолжает. Не люблю я Петербурга, кончилась мечта моя.
ПРЕДИСЛОВИЕ, произнесенное появившимся автором
Теперь нет Петербурга. Есть Ленинград; но Ленинград нас не касается --
автор по профессии гробовщик, а не колыбельных дел мастер. Покажешь ему
гробик -- сейчас постукает и узнает, из какого материала сделан, как давно,
каким мастером, и даже родителей покойника припомнит. Вот сейчас автор
готовит гробик двадцати семи годам своей жизни. Занят он ужасно. Но не
думайте, что с целью какой-нибудь гробик он изготовляет, просто страсть у
него такая. Поведет носиком -- трупом пахнет; значит, гроб нужен. И любит он
своих покойников, и ходит за ними еще при жизни, и ручки им жмет, и
заговаривает, и исподволь доски заготовляет, гвоздики закупает, кружев по случаю достает.
Неизвестный поэт и Лида появились в дверях. Ночь отошла.
Проспект 25 Октября носил в те времена иное название. Украшенный круглыми ослепительными электрическими фонарями, в то время как окружающие его улицы и переулки мерцали от газового освещения, простирал он между домами дворцы, церкви и казенные здания. Сквозь стекла окон и дверей можно было видеть белоснежные лестницы с коврами нежнейшей окраски, портьеры, играющие шелками, столики из всевозможных материалов, кресла и диваны всевозможных форм. Иногда, в длинных залах, под потолками, с несущимися по воздуху амурами, молодые люди просиживали ночи напролет, глядя помертвевшими глазами в пространство.

Сергей К. сидел в своей комнате, разделенной надвое шкафами с французскими книгами. В столовой, сохранившей следы восемнадцатого века, было тихо - семья, вплоть до бабушки, уже отпила вечерний чай и разбрелась по своим комнатам. Бабушка, должно быть, в это время снимала свою наколку перед зеркалом, или, может быть, мазала руки на ночь какой-нибудь пастой, или освобождала себя от корсета с помощью своей горничной; мать, должно быть, писала своей подруге в Париж, или, может быть, перечитывала свой девичий альбом, или распускала волосы перед зеркальным шкафом, в то время как ее горничная опускала шторы. Отец в это время подъезжал к яхт-клубу на Морской, чтоб провести ночь за зеленым столом, или, может быть, входил в ресторан Кюба, чтоб встретиться там с одной из полночных див.
Часы в столовой пробили одиннадцать. Раздался звонок, вошел неизвестный поэт, и друзья отправились. Луна и звезды прояснились над городом. Поскрипывал снег, гудели белые от света, наполненные земгусарами, трамваи, кинематографы предлагали зрелища, личности под воротами - порнографические книжки и карточки, трусцой на извозчиках ехали парочки, таксомоторы двигались, приготовляясь нестись.
На панелях кучками стояли, ходили, подтанцовывали женщины с раскрашенными лицами.
Неизвестный поэт остановился. - Вспомни вчерашнюю ночь, - повернул он свое, с нависающим лбом, с атрофированной нижней частью, лицо к Сергею К., - когда Нева превратилась в Тибр, по садам Нерона, по Эсквилинскому кладбищу мы блуждали, окруженные мутными глазами Приапа. Я видел новых христиан, кто будут они? Я видел дьяконов, раздатчиков хлебов, я видел неясные толпы, разбивающие кумиры. Как ты думаешь, что это значит, что это значит?
Неизвестный поэт смотрел в даль. На небе перед ним постепенно выступал страшный, заколоченный, пустынный, поросший травой город - друзья шли по освещенной, жужжащей, стрекочущей, напевающей, покрикивающей, позванивающей, поблескивающей, поигрывающей улице, среди ничего не подозревавшей толпы.
1918- 1920 гг. - На снежной горе, на Невском, то скрываемый вьюгой, то вновь появляющийся, стоит неизвестный поэт: за ним - пустота. Все давно уехали. Но он не имеет права, он не может покинуть город. Пусть бегут все, пусть смерть, но он здесь останется и высокий храм Аполлона сохранит. И видит он - вокруг него образуется воздушный снежный храм и он стоит над расщелиной.

О Питере. http://www.sofik-rgi.narod.ru/avtori/poetika_goroda/toporov.htm