"Воспоминание" (Взято с "Православного сообщества")

Я помню каждый день тех лет далёких,
Хотя признаюсь, больно вспоминать
Скамеечку под тенью лип высоких,
Деревню нашу, дом, отца и мать.
Я помню, что они мне говорили:
- Сыночек милый, к Богу обратись.
И постоянно за меня молились,
Но я уже вкусил другую жизнь.
Молиться мне страшнее ада было,
Пойти на танцы лучше иль в кино;
Святое – непонятно и постыло,
Зато в охотку – карты и вино…
Мне не забыть тот день из жизни прежней,
Последний день отца, он умирал.
Рыдая, мать казалась безутешной,
А я, хмельной, стоял и хохотал:
- Но где же Бог твой, что ж Он не спасает?
Он исцелитель? Что ж ты не встаёшь?
Иль с Богом люди тоже умирают?
И ты, отец, как все в земле сгниёшь…
Он улыбнулся и сказал без боли:
- Я жив ещё, а ты, сынок, мертвец!
Но если есть на то Святая Воля,
То знай, что воскресит тебя Творец!
Отца похоронили, мать молилась,
Прося, чтоб я исправился, прозрел,
Но мне тогда совсем другое снилось,
Другим я жил, иного не хотел.
Молитвы, слёзы – всё мне надоело.
Мне стали в тягость мать и тесный двор,
И вот однажды я ушёл из дома –
Тайком, глубокой ночью, точно вор.
И ликовал я: “Вот она, свобода!
Огромный мир, вся ширь его – мои!”
Не знал, глупец,- иду на дно болота,
Где тина, гниль, обман и яд змеи.
Разгул, друзья – всё это закружило
В водовороте суеты и зла.
В бесстыдстве, пьянстве время проходило,
Но это не тревожило меня.
Не ведал я, что есть источник вечный
Живительной, спасительной воды,
Но не к нему я шёл, увы, беспечный,
А в пропасть, в преисподню сатаны.
Круг развлечений, в золото одетый,
Так ярок он для тех, кто ослеплён;
Я был слепцом, не видя рядом света,
В безбожный ад кромешный погружён.
Но кто же мог спасти меня от смерти?
Кто б плен греха дал силы победить
И вырваться из мрачной круговерти,
Воспрянуть к свету, распрямиться, жить?
Но, впрочем, не о том тогда я думал…
Случилось как-то летом в сильный дождь
На улице внезапно встретил друга.
Земляк – но вдруг меня пробрала дрожь.
Явился мне внезапно мамин образ:
Глаза в слезах, печальны, как всегда.
Забилось сердце, задрожал мой голос,
Но вырвались бездушные слова:
- Ну как там мать, меня хоть вспоминает?
Наверное, давно уж прокляла,
Хочу заехать, только время не хватает,
Сам понимаешь: всё работа да дела.
- Дела, работа,- помолчал бы лучше!
Твои дела не трудно угадать.
Скажу тебе, но только сердцем слушай
Про то, как “позабыла” тебя мать:
Когда ты скрылся, то она от горя
Вся поседела, ведь тобой жила!
И каждый день, с недугом лютым споря,
Шла не распутье и тебя ждала.
И простирая свои руки к небу,
Молясь во имя пролитой Крови,
Она была для всех живым укором –
Столпом надежды, веры и любви.
Ну, а когда стоять была не в силах,
Когда недужная совсем в постель слегла,
Кровать к окну подвинуть попросила,
Смотрела, плача, и тебя ждала…
Его слова, как ковш воды с отлёта,
С души сорвали, смыли коросту;
Я задрожал, промямлив, вроде, что-то,
Спросил “Она жива? Скажи, прошу!”
- Как знать сейчас, а уезжал – дышала,
В бреду шептала те же всё слова:
“Сыночек милый, ты приедешь, знаю”.
А у тебя работа да дела…
Потом бежал я, словно гнали плетью,
С желаньем, прожигающим огнём:
Увидеть мать, не опоздать, успеть бы,
Прощенье вымолить, покаяться во всём.
Вокзал и поезд – всё в одно мгновенье;
Недолог путь, но будто много дней;
И сердце, словно вторило движенью,
Стучало в такт: скорей! скорей! скорей!
Не помню, как я вышел из вагона
И тенью трепетной шагнул с испугом в ночь.
Сжималось сердце, что и как там дома?
То замирало, то как конь рвалось.
Но вот деревня, за погостом рядом,
Могилок холмики, и силуэт креста,
И будто за разрушенной оградой
Увидел я стоящего отца.
И в этот миг вдруг слов его значенье,
Прозреньем озарённый, осознал:
Бессильна смерть, всесильно Воскресенье!
Ты жив, отец, и ты не умирал!
Могильный холм, обняв его, холодный,
Я плоть креста слезами орошал.
- Ты жив, отец, а я мертвец зловонный.
Прости меня! – со стоном я взывал.
Я искуплю грехи любовью к маме,
Сыновний долг исполню я сполна,
И ты, отец, ты в сердце будешь с нами…
Но вдруг взошла холодная луна
И всё вокруг бесстрастно осветила…
О ужас! Только тут заметил я,
Что рядом чья-то свежая могила,
Но я-то знал, я сразу понял, чья!
Мой стон; наверное, тогда весь мир услышал –
Деревья вздрогнули, чтоб больше не уснуть –
Ударил эхом он, как молотом по крышам,
Но только маму этим не вернуть!
- Встань, мамочка, прости меня, родная,-
Взывал я в голос,- встань, открой глаза,
Давай молиться вместе, дорогая,
Ты только встань и уж прости меня!
Но не было ответа, шли мгновенья,
Слагаяся минутами к часам,
И вдруг я понял, Кто даёт прощенье,
И с воплем руки поднял к небесам…
И эта ночь была последней ночью
В моей безбожной жизненной ночи,
Она открыла мне слепые очи,
Нашёл я путь, и дверь, и к ней ключи.
С тех пор себя не мыслю я без Бога,
В нём жизнь моя и счастья полнота.
Огромен мир, но мне одна дорога
Сквозь тернии – в объятия Христа.
Когда я вижу пред собой отныне
Заплаканную, сгорбленную мать,
А рядом с ней напыщенного сына,
От всей души мне хочется сказать
- Вы, матери, скорбящие за сына,
Прострите с верой руки к небесам
И знайте, что молитвы ваши в силах
Творить и после смерти чудеса.
Вы, сыновья, забывшие о Боге,
Взгляните на рыдающую мать,
Оставьте грех, чтоб не пришлось в итоге
Вам слёзы горькие пожать.

(ц) Протоиерей Валентин Мордасов