Название: Asylum
Автор: Sofia Ditrich (Gringoire)
Статус: закончен
Персонажи: Давид
Жанр: RPF, Het, POV, Angst, Romance
Рейтинг: PG-13
Размер: миди
Фандом: Panik


1.

Ясный дневной день падает сквозь витражные стекла на каменный пол часовни. Пациенты неторопливо рассаживаются на скамейки. Только слышно как они скользят по полу в своих тапочках. Именно скользят, так это шаги тех, чьи мысли далеко отсюда. Я сажусь за инструмент и начинаю играть один из католических гимнов. Сюда я прихожу отыграть обедню. Денег за это практически не платят, зато здесь очень вкусно кормят. А большего мне и не надо. Здесь есть возможность играть для души. Для своей и не только. Это маленькая часовня при лечебнице для душевнобольных, находящейся за чертой города.
Больные сидят тихо, отрешенно глядя перед собой. Когда речь заходит о такого рода больных, обычно представляешь буйных людей, поведением больше похожих на животных. Нет, такие тут, конечно, тоже есть, но их главный врач, Гвидо Рэм, называет затворниками, так как им нельзя выходить за пределы своих комнат. На обедню же разрешают приходить только тихим и спокойным больным.
После обедни мне разрешают гулять по больничному саду. Здесь также можно тихонько наблюдать за пациентами лечебницы, которым позволено выходить на улицу. Некоторые из них оказываются довольно милыми и безобидными.
Сейчас я сижу на скамейке в саду и отдыхаю от суетливого города под лучами жаркого летнего солнца. Напротив меня сидит молодой человек, осторожно глядя по сторонам и держа над головой газетку. Рядом беседуют двое пациентов. Но ни один из них не слушает другого.
- Осторожнее! – тихо возмущается юноша напротив меня, мимо которого только что пробежала какая-то женщина. – На мне и так уже появилась трещина.
Это Герман Клотц. На сколько мне известно, ему не больше двадцати девяти лет. Он уверен, что его тело является стеклянным, а газету держит, чтобы не напечь голову, а заодно, чтобы солнце не отражалось от него. Он этого очень не любит.
- Прекрасный день, не так ли? – звучит голос у меня над ухом.
Я оборачиваюсь. Двое пациентов уже ушли и на их месте сидит девушка. Она довольно молода и красива и внешне не похожа на психически больную. Раньше я ее здесь не видел. В лечебнице нет проблем в поиске собеседника. Здесь и не принято знакомить людей между собой. Даже если человек тебе не знаком, вполне можно подойти и заговорить с ним. Заговорить о том, что у тебя на уме, и не беда, что собеседник тебя не поймет. Это дело второстепенное. Пациенты часто разговаривают совершенно на разные темы, но прекрасно понимают друг друга, потому что не слушают друг друга. Так что я не удивляюсь, когда вижу перед собой это юное создание.
- Да, сегодня очень хороший день, - киваю я.
Она долго разговаривает со мной о погоде, о растениях и прочих мелочах. Ничто в ней не выдает заболевание. И меня удивляет то, что она оказалась в этом месте, так как почти уверен, что она здорова. Потом за ней приходит медсестра и уводит в корпус, где проживают пациенты.
Ко мне подходит Гвидо Рэм. Я поворачиваюсь к нему, намереваясь задать вопрос, но он опережает меня:
- Кто эта девушка, да? Франсуаза Эстер. Но в данном случае вы разговаривали с Фридой, - кивнул Гвидо.
- То есть как?
- Она больна шизофренией. Безнадежный случай.

2.

- Людвиг, куда ты все время уходишь? – спрашивает Фрида.
- Куда-то туда, - говорю я и махаю рукой в сторону ворот, за которыми лежит город. – В город, кажется.
Вот уже месяц я после обедни вижусь в саду с этой девушкой. Когда она тихая, спокойная и жизнерадостная, ее зовут Фрида, и иного имени она не помнит. А когда становится строгой и серьезной, она – Северина. Меня она почему-то зовет Людвигом, хоть я и не раз повторял ей свое имя.
Мы сидим на лавке в саду, и теплые лучи заходящего солнца ласкают кожу. Фрида поджимает под себя ноги и прижимается ко мне. Я чувствую ее дыхание на своей шее, и мелкая дрожь пробегает по телу. В последнее время ее близость начинает меня волновать, и я отчаянно борюсь с любыми мыслями по этому поводу. Нельзя! Нельзя желать больную женщину. Это все равно, что изнасилование.
- Ты их слышишь? – улыбается она и тянется к розовому кусту позади скамейки.
- Кого, Фрида?
- Их, - Фрида указывает на маленькие бутончики роз. – Разве ты их не слышишь?
- Нет, не слышу.
Она смотрит на меня и усмехается. А мне вдруг становится ужасно обидно, что я не слышу их. Она задумчиво поднимает взгляд вверх, словно размышляя о чем-то крайне важном. Я смотрю на нее, и она прекрасна в этом золотистом свете заходящего солнца. Он придает ее бледному лицу мягкие черты и теплый, нежный оттенок.
- Куда деваются предметы, когда мы отворачиваемся, Людвиг? – тихо спрашивает она.
- А разве они куда-то деваются? – недоумеваю я.
- Конечно. Ты разве не замечал? Это трудно, но возможно заметить. Если очень быстро повернуться, можно заметить, как они возвращаются на места.
- Но разве, когда ты отворачиваешься, меня тоже нет? – обижаюсь я. Не знаю почему, но обижаюсь.
Она, улыбаясь, кивает, затем снова тянется к едва распустившимся бутонам роз. Я опускаю взгляд в землю и невольно задумываюсь над ее словами. Фрида встает со скамейки и берет меня за руку. Я удивленно поднимаю на нее взгляд, но все же позволяю ей увести себя.
Она приводит меня к дверям корпуса, в котором живет, и мы проходим внутрь. Главный врач разрешает мне провожать Фриду, но медсестра все равно пристально косится на меня. Я смущенно улыбаюсь и следую за девушкой. Она заходит в свою комнату и плюхается на кровать, а я в нерешительности стою в дверях, озираясь по сторонам.
- Проходи, не бойся, - смеется Фрида. – Иди ко мне.
Я сажусь рядом с ней, и она обвивает мою шею руками. Мне вновь становится неловко и неуютно, но оттолкнуть ее – это выше моих сил.
- Обещай, что не уйдешь.
- Обещаю, - говорю я, хотя знаю, что все равно уйду. – Я больше никогда тебя не оставлю.
- Ты это всегда обещаешь, но все равно уходишь, - она надула губки и вдруг стала похожа на строгую Северину. Но это вскоре проходит, и она ложится на кровать, притянув меня к себе.

3.

Гвидо Рэм устало садится за стол в часовне. За ним уже сидим я и пастор этой часовни. Сегодня сестра подала на ужин горячий и необычайно вкусный суп. К нему она принесла бутылку хорошего вина.
- Как поживает фрейлейн Эстер? – спрашиваю я.
- Франсуаза Эстер? Не в лучшем состоянии. Да вы и сами видели изменения в ее поведении.
Я киваю. Она действительно сильно изменилась с тех пор, как мы знакомы. Порой она даже не узнает меня. Речи ее становятся все более таинственными и непонятными. Теперь она еще увереннее заявляет, что за ней охотятся. Кто? Она не отвечает.
- Ее мать недавно заходила сюда, - мимоходом говорит Гвидо, словно эта маленькая деталь и вовсе не имеет никакого отношения к Фриде. – Нет, дочь ее не узнала, но с тех пор она стала более скрытной.
Я изумленно смотрю на него. Каждый раз поражаюсь тому спокойствию, с которым он все это говорит. Этот последователь науки. Для него все легко объяснимо научными терминами, а пациенты в его лечебнице – экземпляры для изучения. Пастор отрывает взгляд от тарелки и насмешливо смотрит на меня. Этот последователь веры, Генрих Кнопф, тоже знает, как все объяснить, но уже со своей «божественной» точки зрения. И для Рэма, и для Кнопфа я лишь маленький ребенок, заплутавший в лесу своих размышлений.
- Вы думаете, она выздоровеет? – отрешенно спрашиваю я.
- Вполне возможно. Но для начала нужно выявить первоначальную причину заболевания.
Я задумчиво взглянул на плескающееся в моем бокале красное вино. Из окна на стол падает свет заката, и от него в вине начинают плясать золотистые блики, словно крошечные солнышки. Когда-то ночью Фрида сказала, что если стакан на некоторое время оставить под светом луны, вода впитает его в себя, и можно будет пить луну. А ведь если представить, что это именно крошечные солнышки сейчас задорно плескаются в бокале, то можно выпить и их.
Закончив со своим ужином, пастор косится на мой бокал. Заметив это, я выпиваю предложенное мне вино с плескающимися в нем солнцами. В противном случае, его утянут, так как пастор большой любитель вин. Вздохнув, я откидываюсь на спинку стула и смотрю за тем, как красное солнце садиться за горизонт. Ни с врачом, ни с пастором мне сейчас совершенно не хочется спорить. Не в этот раз.
- Вы так и не нашли ответов на свои вопросы, юноша? – насмешливо спрашивает Кнопф. – Я думаю, вам все же не стоит пренебрегать мудростью церкви. Это…
- Это единственная диктатура, которая существует уже не первое столетие, - усмехаюсь в ответ я. – И все же диктатура. И когда-нибудь она тоже должна пасть. Это лишь вопрос времени.
- Кощунство…
- Возможно. Но вам-то уж точно нет дела до моих высказываний. Пока люди окончательно не избавятся от таких понятий как «печаль», «отчаяние», «боль» и прочие, церковь будет востребована. Так что продержится она еще очень долго.
Гвидо смеется и аплодирует. Кнопф сидит на своем стуле, возмущенный до глубины души.
- Но ведь люди молятся и когда они счастливы, - на лице пастора вновь появилась его снисходительная улыбка.
- Значит, они просто не верят в свое счастье и боятся, что его у них кто-то отнимет, - продолжаю настаивать я. А ведь еще несколько минут назад я не хотел ввязываться в споры.
- Вы еще слишком юны, - усмехается Кнопф и поднимается со своего места. – Мне, к сожалению, уже пора.
И он, не забыв осушить свой бокал вина, удалился.
- Мне, честно говоря, тоже уже пора. Надо проведать моих затворников, - проговорил Гвидо, когда дверь за пастором захлопнулась. – Не желаете со мной?
- А почему бы и нет?
- Тогда наденьте халат.

4.

Гвидо провел меня в корпус, где держали «затворников». Из этого отделения доносились протяжные стоны и выкрики больных, порой даже мало напоминающие человеческие. Рэм открывает первую дверь, но там словно никого и нет. Я изумленно смотрю на него. Покачав головой, Гвидо указывает на дальний угол комнаты. Там, сжавшись в комочек и уткнувшись носом в угол стены, сидел мужчина, чей возраст я так и не смог определить. Он тихо всхлипывал и время от времени бурчал что-то себе под нос. На мгновение он поворачивается, и наши взгляды встречаются. В его безумных глазах без труда можно увидеть страх, панический ужас. Внезапно он закрывает уши руками и начинает кричать. Медсестра делает ему укол, и он успокаивается. Дверь передо мной закрылась.
- Он уже давно здесь сидит, - говорит Гвидо, словно в ответ на вопрос, который сейчас вертится у меня в голове. – Скорее всего, он военный. Ему все время мерещатся налеты.
Он проводит меня еще по нескольким комнатам, после чего я не выдерживаю. Пациенты бегают по своим палатам, скачут по кроватям или же забиваются в какой-нибудь темный угол, гонимые страхом, известным только им одним. Один из пациентов, молодой человек двадцати пяти лет, бросился ко мне и ухватился за воротник халата, умоляя меня о спасении. Перепуганный, я не мог выдавить из себя ни слова. Тогда мне показалось, что я сам стал пациентом этой лечебницы.
Сейчас, сидя дома в кресле, я размышляю об увиденном сегодня и о Фриде. Неожиданно для самого себя я понимаю, что для меня уже нет никого роднее. Понимаю, что люблю ее. Я вспоминаю, как она говорила, что ее хотят убить, что я должен ей помочь. Я обещал, я клялся ей в любви, но лишь сейчас осознал насколько нуждаюсь в ней.
Я ложусь на кровать и, зарывшись в одеяло, устремляю взгляд на луну за окном. Гвидо рассчитывает на выздоровление Франсуазы. Этого не могут скрыть даже его слова. Видимо, поэтому Фрида и говорит об убийстве. Она чувствует, что в ней что-то умирает. Зачем, зачем добиваться ее выздоровления, если ей так гораздо лучше? Ведь она такая жизнерадостная, веселая… Когда я задал этот вопрос Рэму, он лишь усмехнулся.
Внезапно я понимаю, что, скорее всего, больше никогда не увижу ни Фриду, ни Северину. И меня охватывает отчаяние. Любимая моя, нежная, ты больше никогда не будешь прежней. Теперь ты будешь жить в городе, будешь ходить по магазинам, театрам. И больше тебе не придет в голову пить луну, больше ты не услышишь голоса цветов. Мне же остается лишь подчиниться ситуации. Прощай, Фрида! Прощай, Северина! Прощай навеки, моя любовь. Больше никогда твои губы не прошепчут мне в темноте «я тебя люблю».

5.

По аллее идет молодая стройная девушка. Она одета в строгий серый костюм из атласа. Аккуратно уложенные темные волосы спадают с плеч. Большие зеленые глаза сверкают радостью, глядя на яркое солнце. Ее зовут Франсуаза Эстер. Я виделся с ней в течение нескольких месяцев, но она вдруг стала совсем чужой. Она проходит мимо, украдкой бросив на меня взгляд.
- Фрида, - позвал я. Знаю, она меня не помнит, но я не хочу расставаться вот так.
- Простите, что вы сказали? – переспрашивает она.
- Всего лишь назвал имя. Вы меня не помните?
- Нет. А разве мы встречались прежде?
Я качаю головой. Нет, с ней я никогда не виделся. Фрида, бедная моя Фрида, они действительно тебя убили. Но я не хочу в это верить. Ты здесь, ты все еще здесь! Ты все, чем я живу. Вы обе… Вы всегда будете в моем сердце, покуда меня не накроет забвение. Франсуаза садится рядом со мной на скамейку и о чем-то спрашивает, но ее слов я не слышу.
- Не желаете пообедать? – к нам подходит Гвидо Рэм.
- Было бы неплохо, - удрученно отвечаю я.
Мы сидим за столом в часовне, обсуждая последние новости в мире. Напротив меня сидит Франсуаза. Она весело смеется, а я неотрывно слежу за ней. Она соединила в себе качества Фриды и Северины. И порой на ее лице проступают родные и любимые черты. Она ловит на себе мой взгляд и смущенно улыбается.
- Когда вы уезжаете, фрейлейн Эстер? – спрашиваю я, чтобы не смущать ее еще сильнее.
- На этой неделе.

На улице уже стемнело. Мы с Франсуазой, освещенные лунным светом, медленно брели по аллее. В этом свете она казалась прежней Фридой, но помолодевшей и свежей. Раньше, не смотря на всю ее жизнерадостность, под глазами у нее пролегала тень усталости. Сейчас же она вновь стала молодой и красивой женщиной. И я вдруг понял, что все равно люблю ее. Она продевает руку под мой локоть и продолжает идти рядом. Надо что-то сказать, но я не решаюсь начать разговор.
- Мне кажется, мы с вами уже давно знакомы, - тихо говорит она. – Но я, к сожалению, не помню последних месяцев своей жизни. Мы точно не встречались раньше?
Я молчу, так как не знаю что сказать. Мимо нас проходит Герман Клотц. Ночью он может не боятся солнца, но все же подозрительно поглядывает на небо. Я провожу его взглядом, затем смотрю на Франсуазу. Все вдруг встает с ног на голову, и я не понимаю, что со мной творится. Я ее люблю, но какое это теперь имеет значение, если она меня не помнит?!
- Простите меня, Франсуаза, простите за все, - говорю я и бросаюсь прочь.
- Давид, постой!
Я останавливаюсь, как вкопанный, и оборачиваюсь. Она впервые назвала меня по имени. По моему настоящему имени. С тех пор как она излечилась, я назвал лишь свою фамилию. Поэтому сейчас я удивленно смотрю на нее, не в силах пошевелиться. Она подходит ко мне. Снова возникает то чувство волнения, которое было раньше. Еще несколько секунд Франсуаза смотрит мне в глаза, затем крепко прижимается к моей груди. В душе наступает облегчение, и я зарываюсь носом в ее волосы. От них пахнет цветами, розами. А в воздухе витает дух спокойствия, весны. Наконец-то.