— Кто пукнул? — тихо спросил я.
Все молчали. Приличные с виду люди. Теоретически никто не мог это сделать. Галстуки, пиджаки, цивильные прически. Такие не перемахнут через турникет, не плюнут сквозь зубы. Один только вызывал подозрение: подросток с болтом в ухе. Он что-то активно жевал. Я посмотрел ему в глаза.
— И как теперь ехать? — продолжил я. — Между прочим, в этом доме сорок три этажа.
Болт молчал. Он слушал свою музыку. Лифт замедлил подъем и остановился на пятом. Тинэйджер, растолкав цивильный люд, вышел. Дверцы бесшумно закрылись, и мы поехали дальше.
Вдруг снова запахло! Ещё сильнее!
— Кто пукнул? — тихо спросил я.
Все молчали. Осмотрев народ, я окончательно убедился: ни один из этих почтеннейших людей не мог испортить воздух. Пожилой мужчина в дорогом костюме и сверхдорогих очках. Бабушка в синей униформе, наверняка уборщица со стажем. Респектабельный карьерист с кожаным портфелем, кожа, на вскидку, вымирающего вида животного. Две молоденькие барышни офисного вида и человек с гнутым носом. А еще у этого человека пятно на воротнике. Отвратное пятно! Такие пятна раздают в фаст-фудах. Вот кто навонял! Что же делает здесь этот гнутый нос, в здании с самыми солидными и уважаемыми компаниями? Я пристально уставился на грязного мужика и процедил сквозь зубы: «Мне, между прочим, ехать до сорок третьего, то есть, до конца».
Гнутый нос быстро пробирался к дверям. Лифт остановился. Мужчина выскочил на двенадцатом этаже.
Цок… закрылись двери. И колокольчики… как в детстве на ёлке. Такие звуки издают самые дорогие лифты, такие как этот. Внутри он отделан деревом редких пород. В местах стыков позолоченные прожилки. Шикарный гладкошерстный пол, неужели ковролин меняют каждый день?
Отвратительная вонь! Снова та же отвратительная вонь!
Я медленно обвел всех взглядом. Одна из барышень офисного вида поднесла ладонь ко рту, мне показалось, ее вот-вот стошнит на шикарный пол. Это не она. И вторая стоит бледная, обмякла как-то вся. Мне стало их жаль, по-человечески.
На меня посмотрел молодой карьерист. Как будто я мог, теоретически тоже испортить воздух. Становилось душно – то ли от злости, то ли от обиды. Я расстегнул пиджак и ослабил галстук. Глаза карьериста в ужасе остановились в области моей печенки. Я посмотрел в зеркало. Забыл побриться! Это плохо. Я спешил? Нет. Не было воды? Была. И бритва, и пена для бритья, и успокаивающий лосьон. Почему же я не побрился? Неужели я нервничаю?
Из лифта вышли две барышни и карьерист. На дисплее светилась тридцатка. Кажется, остаток пути можно дышать. Лифт плавно набирал ход. Мы остались втроем. Уборщица со стажем копалась в бездонных карманах синей униформы, а пожилой мужчина усиленно промокал пот со лба.
У меня зазвонил телефон. Я ненавижу, когда звонят мобильные телефоны. У меня только вибрация! Исключительно. Рингтоны заставляют вести меня неадекватно! Но сегодня я включил эту отвратительную мелодию, потому, что я жду очень важный звонок. Я поднес трубку к уху.
- Алгон дает добро. – Прочеканил низкий мужской голос.
Я посмотрел на пожилого мужчину в дорогом костюме и сверхдорогих очках. Посмотрел с нежностью и облегчением, как смотрит крупье на последнего посетителя казино, который промотав все деньги, медленно растворяется в холодном утреннем тумане.
Мужчина снял сверхдорогие очки и положил в карман.
– Гореть тебе в аду, ублюдок.
И это были его последние слова.
Когда я был пятилетним пацаном, мой дед решил показать, как сдирается шкура с живого кролика. Бедный кролик. Никого мне не было так жалко, как ту несчастную тварь! Кроличьи глаза выворачивают мне то, что можно назвать душой.
Уборщица забилась в угол между позолоченными прожилками.
Я остановил лифт и вышел.
Какой благополучный день - на этом уровне никого не было. И главное, чистый воздух! Не такой конечно как в горах или в лесу, но почище чем в лифте.
Я набрал номер и сказал: «Алгон может пить шампанское. И еще, моя ставка повышается на две штуки. За воздух».
(с)ввк