Мне высказали претензию. Такую себе нешуточную претензию по поводу публикаций в этом журнале. Точнее, претензий было две: одна была от федерального судьи, несколько истероидного характера женщины с намечающимися на боках складками и причёской à la бабетта, а вторая — от прокурорского работника, мужчины лет тридцати-тридцати двух, коренастого, с рыжеватыми волосами, постриженными на манер немецкой молодёжи тридцатых годов прошлого века, и колким взглядом. И тот и другая были недовольны моим журналом. Претензии состояли в том, что я публикую в журнале критику на некоторые судебные акты (однако, собственно, критику оба были ещё готовы снести) и, что самое ужасное, с их точки зрения, — сами судебные акты, подвергаемые критике.

Вообще-то я сам никогда особым терпением не отличался и всякого рода нападки, если полагал их необоснованными, выслушивать до конца даже и не склонен. Послать я могу быстро и бесповоротно, нащёлкав репликами по носу так, что отчихаться пострадавшему от такого реприманда удаётся не сразу, а то, что впоследствии соответствующий человек начинает в разговорах со мною будировать, лично меня волнует крайне мало. Но в данных случаях я не только выслушал всё сказанное и той и другим, но даже и вступил в содержательную дискуссию. Мне было до крайности интересно услышать аргументы, которые выскажут и та и другой, причём независимо друг от друга, поскольку и та и другой никак не могли в норме слышать соответствующую аргументацию идеологов семидесятых годов прошлого столетия и слушать на кухне передачи BBC «что происходит на Руси» просто потому, что тогда оба находились в том возрасте, когда идеология, а тем более — полемическая аргументация, отнюдь не воспринимается.

Поразительным в наших разговорах мне представилось то, что два человека независимо друг от друга служащие по ведомству государственной власти (правда, неизвестно — является ли вообще прокуратура частью системы государственной власти, но и та и другой отведывают из кормушки, в которую им от вольного сыплют корм налогоплательщики, и та и другой, включая и прокурорского работника c сомнительным свойством власти, почитаются за государственных людей) привели примерно один и тот же основной аргумент: то, что тут в журнале публикуются кое-какие решения, разрушает авторитет суда и, следовательно, имеет антигосударственную направленность. Это вам, простите, не идиотизм с рептилией. Это вам, — а особливо ж тем, кто помнит шестидесятые и семидесятые, — сюжет, который будет, кажется, покруче «Фауста». Это, — да простят меня непонимающие! — слишком серьёзно, чтобы можно было пропустить мимо ушей.

Я возразил на такой довод, каюсь — не без провокационной задней мысли, что глупости в публичных актах, коими, без всякого сомнения являются судебные акты, если кого и позорят, так всенепременно только и исключительно их авторов, но никак не государство. И получил замечательный ответ от обоих: эти авторы — носители государственной власти, а потому, их позор это позор государства. С таким аргументом мне трудно было не согласиться. Действительно, если, скажем, судья, даже в своё свободное время, сняв штаны, почнёт стучать чечётку на площади перед Оперным театром, то его непотребство так или иначе, но станет касаться не только его персонально, но и государственной власти в целом. Не спорю, «Валька Полстакана» — фигура государственная, тем более, что совершенно невыборная, хоть бы она и имела право на личную жизнь. Просто потому, что она при государевой должности состоит, и эта её личная жизнь оплачивается, вообще-то известно чьими денежками. Поскольку, наконец, eх ungue leonem cognoscimus. Тогда я задал вопрос о том, почему, собственно, именно я должен беспокоиться о блеске и славе государственной власти. И получил очень похожие ответы. Оба мои собеседника стояли на позициях, что я должен это делать, поскольку я живу в этом государстве. И я уточнил: „И каждое моё дыхание должно славить теперь именно это государство?“ „Да“, — последовал ответ. Моё возражение, что государство ещё не есть его власть, а гражданское общество, в котором я живу, ещё не есть и государство, и, кроме того, хорош я или плох, но вообще-то всякое гражданское общество и государство вкупе со всеми его властями и прокурорами только что и служит для меня с той целью, чтобы обеспечивать и защищать и мои права и мои свободы, разбились, наконец, о замечательные ответы.
Прокурор сказал: „Софистика!“
Судья парировала: „Демагогия!“.
По-видимому, оба полагали, что таким образом вполне охарактеризовали и мою позицию и обозначили основания такой характеристики.

Ну, то, что мои утверждения не суть демагогия — совершенно очевидно, поскольку демагогией является некоторая идеология или идеологема, покоящаяся не на разумных основаниях, а на общем мнении. Сказать, что высказываемые в моём журнале мысли суть мысли общие, мнение толпы, может только тот, кто имеет самые фантастические представления о той самой толпе. Никакими «общими» они не являются, конечно, да и не могут являться, так как носят уж заведомо слишком специальный характер: ни толпа, ни наперёд взятый коллектив, ни каждый-всякий индивид вовсе не обязан интересоваться достаточно тонкими и специальными вопросами, которыми занимается юриспруденция. Утверждать же, что каждый должен разбираться в науке о праве или даже в правоприменении, только на том основании, что и то и другое касается каждого, это тоже самое, что утверждать, что каждый должен иметь мысли о физике ядерного ядра, только на том основании, что такого рода физические процессы происходят в веществе, из которого состоят тела каждого. Юриспруденция и правоприменение вкупе со всеми их вопросами и проблемами, включая соотношение между властями и государством, индивидом и гражданским обществом, гражданским обществом и государством, весьма специфичные и вполне особые сферы мыследеятельности. Потому и демагогией высказанные в них мысли как раз быть не могут вне всякой зависимости от их правильности: они, конечно, имеют отношение к демосу, но вот демос вовсе не всегда имеет отношение к ним.

Но вот является ли сказанное софистикой? Вообще-то говоря, к софистической философии сказанное не имеет особенного отношения. Во всяком случае никак не большее, чем всякая спекуляция вообще. То есть софистика, разумеется, основана на умозрении, но, как представляется, не всякое умозрение вообще является софистикой. В противном случае пришлось бы признать любую науку софистической, ведь наука как таковая в любом случае начинается именно тогда, когда начинается именно спекуляция (умозрение). Научный метод есть метод отыскания истинных суждений, а такие суждения не могут быть постигнуты с помощью чувственного восприятия окружающей действительности.

Итак, оба заключения оказались неверными. Но настораживает в этих разговорах вовсе не это — мало ли людей путает слова, выделяет из себя вовсе не то, что мыслит, мыслит неточно и нечётко, рассуждает некатегориально?! Настораживает в этих разговорах как раз их неофициальный, личный характер в смеси с так называемой «государственно-охранительной» позицией.
Оба мои «критика» представляли, вероятно, себе, что они в самом деле являются частью и государственной власти и государства. Причём частью и того и другого целиком, без всякого остатка. Равным образом, они смешивали понятия государственной власти и государства. Но самое поразительное было то, что оба эти собеседника явным или неявным для себя образом требовали от другого, чтобы этот самый, другой, также мыслил себя совершенно не в качестве индивида, а исключительно в качестве винтика государственной мегамашины, причём именно в той конструкции, которую представляли себе они. Они полагали, вероятно, что имеют право продиктовать мне условия, на которых именно я обязан жить, мыслить и действовать.

Если бы это происходило в приснопамятные семидесятые прошлого столетия, или если бы эти двое были воспитаны в то время, то их умонастроение можно было бы легко объяснить достаточно порочным воспитанием совершенно обанкротившейся идеологии, провозглашавшей верховенство общества над личностью, а государства — над обществом. Распространявшаяся тогда идеология полагала любые либеральные ценности чуждыми как присущие строю буржуазному, строю эксплуатации человека человеком, строю, враждебному существовавшему государственному. Впрочем, и тогда уже такая идеология не была в этом пункте вполне последовательной, как вообще не может быть последовательной идеология неистинная, ибо неистинное в конце концов всегда противоречит само себе, причём противоречит статично, а не в диалектике. Уже в восьмидесятых годах прошлого столетия идея полной принадлежности человека государству начала давать трещины, а в девяностых окончательно, как тогда казалось, рухнула. Как же могло случиться, что теперь она стала исповедоваться не просто маргиналами, готовыми помаршировать с факелами по ночным улицам города и помитинговать на потеху зевакам и в науку им, а именно теми, кто и на деле может осуществлять действия от имени государства? Разве это не должно насторожить?

Да, наиболее умные из идеологических руководителей, насаждающих подобные воззрения, конечно же, буде подобные их апостолы начнут при них зарываться, проповедуя такую идеологию в особо извращённых формах, заявят, что тут имеет место, натурально, индивидуальная ошибка, что речь идёт вовсе не о мнении партийном и не об идеологических постулатах их партии, что тут вопрос можно ставить только о «перегибах на местах» и ни о чём более. На это же я обращу внимание, что вообще говоря, за всю историю возрождённой России до самого последнего времени никогда государство и не пыталось заниматься идеологическим регулированием, поскольку в момент возникновения новейшего Государства Российского люди, создававшие его, достаточно твёрдо осознавали разницу между гражданским обществом и государством и ни в коем случае не смешивали себя ни с тем, ни с другим, поскольку понимали, что такое смешение рано или поздно, сегодня, завтра или послезавтра, но приводит к самым уродливым порождениям, которые уже наблюдало человечество и они сами.

Я буду отвечать на это, что лично меня скорее насторожит именно несанкционированное мнение такого рода «отдельных личностей», а не идиотизмы, провозглашаемые перепившими в студенчестве пива государственными бонзами на экранах телевидения и опьяневшими от власти партийными бонзами на своих съездах. В конце концов, я вполне могу себе представить, что вот эти молотящие языком и уже порядком поднадоевшие головы существуют только в качестве нескончаемого телесериала, что они вовсе не существуют на свете, а представляют собою своеобразные пугала, предупреждающие людей о грозящих опасностях, но вот те самые «отдельные личности», которые действуют от имени и с силой государства и действуют по своему разумению, окружают меня отнюдь не только в телепространстве и дышут со мною одним и тем же воздухом.

Им, этим «рядовым» государственным деятелям, бессмысленно объяснять, что государственную власть, а быть может, и самое государство позорит вовсе не тот, кто вывешивает на всеобщее обозрение непроходимую глупость того или иного судебного акта, а тот, кто творит эти судебные акты, но ещё более — тот, кто от имени государства пытается «зачистить» информационное простанство, лишая его свободы высказывания. Им бессмыслено говорить, что позорны прежде всего они сами, потому что гордятся именно тем, чего стыдится нормальный человек — ампутацией всякой индивидуальности и прежде всего — ампутацией свободы высказывания. В разговорах с ними бессмысленно ссылаться даже на Конституцию Российской Федерации, которая прямо и недвусмысленно закрепляет подобные права в качестве неотъемлемых прав человека и гражданина, потому что Конституционный Суд Российской Федерации по крайней мере однажды уже позволил себе извращённое толкование текста, священного и неприкосновенного для него, с чем яростно не согласились по меньшей мере двое из конституционных судей, прямо, кстати, указав в своих особых мнениях — в какую ужасающую пропасть ведёт путь, который торят остальные конституционные судьи. Это как раз те самые «рядовые», которые вполне могут привлечь меня к уголовной ответственности за выпуск этого журнала как экстремистского издания и осудить. Вот где — настоящий позор!

Но вот ведь ещё вопрос: если даже допустить, что я намерен опозорить именно существующую в России государственную власть или государство, во главе которого состоит при должности г-н В.В. Путин, даже если сделать такое вот предположение о моём намерении (хотя разве я давал кому-то право вообще рыться в моих намерениях?), то откуда же вообще-то следует, что я желаю опозорить своё Отечество или наношу вред гражданскому обществу, то есть мои действия и в самом деле являются общественноопасными? Патриотизм, строго говоря, ничего общего с государственной позицией не имеет. Слово «patria» всю жизнь означало вовсе не государство, а исключительно «Отчизну», «Отечество», «Родину», а Родиной человека является ни в коем случае ни государственая власть, ни само государство, в чём легко убедиться многим моим читателям на собственном опыте. Зачем же столь намеренно смешивать эти понятия, дурача людей?

Я долго раздумывал над этими разговорами. И в конце концов, как мне представляется, я нашёл на них ответ.
Нет, ответ этот не «деньги», как полагают некоторые. Те, кто желает получить только деньги, вполне может удовлетвориться парой миллионов евро и эмигрировать. Для удовлетворения своих собственных потребностей, ей Богу, никакие астрономические суммы вовсе не нужны. Ответ этот: «власть». Личная власть каждого из них, неразрывно связанная с властью государственной. Вот что их роднит с теми, кто насиловал людей в тридцатых, пятидесятых, шестидесятых и семидесятых, вот что их роднит с теми, кто пришёл к государственной власти в России с приходом туда г-на В.В. Путина и организацией при споспешестве в том числе и г-на Б.А. Березовского огромного ликторского пучка под названием «Единая Россия». Каждый из моих собеседников разумно полагал, — а я предполагаю, что оба-двое говорили со мной в твёрдой памяти и здравом рассудке, — что они только до той поры могут иметь власть над другими, пока и поскольку эта власть будет государственной и пока и поскольку эта государственная власть не будет ограничена ничем. Вот оно это «пиво», от чрезмерного употребления которого, вылетают из головы все юридические доктрины, которым учат в университетах „хорошие учителя“. Вот он — источник тьмы, который всегда угрожает людям на пути к светлому царству свободы. Именно отсюда являются идеологемы о необходимости быть в единстве, рассказы о том, что прутики, составляющие веник, легко поломать, пока они поотдельности, но трудно, когда они вместе (веник этот было бы и в самом деле правильно назвать связкой фашин, ликторским пучком, который именно по указанному свойству служил центральным символом именно фашистов в их изначальном понимании, ведь слово-то «фашизм» вовсе не немецкого, а итальянского происхождения), вот откуда «кто не с нами, тот против нас!».
Вот откуда: „Ein Volk, ein Präsident, ein Rußland!“

С этими отвратительными персонажами лично мне многое ясно (хотя, признаться, тоже не всё). Но как же могло случиться так, что наш народ, столько натерпевшийся за минувший век именно от такого рода идеологем, умудрился позволить безграмотной кучке субъектов, которые ещё в середине девяностых годов прошлого столетья мыслились не иначе как отребье, набросить на себя оковы, да ещё и испытывать почти физиологический экстаз от существования этих оков со всеми их «рейтингами», помпезностью, трёпом о реформах и сортирах и вертикалями власти? Неужели был прав известный автор «Mein Kampf», когда писал, что масса ведёт себя как женщина, а женщина любит именно силу, одну только силу и более ничего? Но даже если он был и прав в сравнении массы и женщины, то только совершенно извращённая женщина любит, когда её бесконечно унижают и насилуют. Только психически больная женщина будет терпеть прилюдное оскорбление её достоинства и благодарить оскорбителей за свой позор… Что же случилось, что в стране, которая по крайней мере некоторое время была, пожалуй, одной из самых свободных стран мира, начали надвигаться такие всепроникающие удушливые сумерки?

Когда-то очень известный писатель в одном из своих произведений высказал потрясающую мысль, на которую, к огромному моему сожалению, не обратили внимание ни его современники, ни его потомки. То есть, быть может, и обратили внимание, но не до такой степени, чтобы постоянно держать её в уме. А надо бы! Мысль эта, высказанная ещё до чумы нацизма и фашизма, состоит в том, что диктатура есть порождение уставшей демократии. Когда люди устают стоять на страже своих прав и свобод, они нанимают себе сторожей и поручают им эту работу — сторожить, хранить их права и свободы, оставляя за собою только догляд за своими слугами, а устав следить и за этими стражами, всецело доверяются им и сразу же начинают говорить: «мы — люди маленькие, рядовые исполнители, а и спрос-то и ответственность с маленьких, убогоньких и рядовых какие?» И проходит совсем немного времени, как жизнь этих людей превращается в жизнь под стражей как раз тех, кто призван был людьми служить им, причём эти стражи сначала говорят: „Отмирание государства придёт не через ослабление государственной власти, а через её максимальное усиление“, в случае же чего на все лады поют те же арии, что и нанявшие их: «мы — люди маленькие, убогонькие, рядовые; мы только приказы исполняли, время, понимаете ли, было такое, так что спрос-то с нас невелик!».
Вот — источник диктатуры и тирании.
Как же не обратили на это внимание замечательные своими блестящими в веках мыслителями немцы в 1933 году?
Как же мы забываем об этом?
Да ещё после всех чудовищных событий XX века…
Как же мы пытаемся нащупать истинный путь не умом, а только ощущением, ощущением усталости от и страха перед ответственностью, которая всегда следует за правом и свободой?
Неужели мы совершенно забыли, что ещё в V веке до Р.Х. Анаксагор из Клазомен (Αναξαγόρας) заявил о невозможности найти истину исключительно вследствие слабости именно ощущений? Что с нами стало? Что стало с нашей памятью как дальней, так и совсем ближней?

И неужели же надо считать врагом того, кто пытается разбудить такую память и напомнить о том, кто кому служит и кто перед кем несёт ответственность? Если это для кого-то и так, то тогда врагом должно считать и того, кто предупреждал человечество о явлении волков в овечьих шкурах, а уж, полагаю, что в христианской ли, мусульманской ли стране именно Его врагом никак считать невозможно.

Тревожные это были беседы, очень тревожные… И как в древности ораторы призывали консулов к бдительности, так и сейчас самое время сказать так, как сказал Ю.Фучик (Julius Fučík): «Lidé… bděte!» — «Люди… будьте бдительны!». Будьте бдительны, ибо Отечество в опасности, а тот, кто и впрямь решил во имя безопасности пожертвовать свободой, действительно не заслуживает ни того, ни другого.