Ты помнишь..

Всегда она хотела забыть и снова забыть, скомкать эти моменты, отпечатанные судьбой, будто ее палец раздавил комара памяти на твоем мозгу.

Всегда говорила, что терпеть не можешь эту память, но замолкнув на секунду, сразу копалась в них, в архивах своих фотографий, как жадная паучиха пересчитываешь одну за другими.. И было их не меньше, чем сморщенной листвы на этом дереве. Хм, ну что ж..

Он сидел на самом берегу мутной заводи, ломая поверхность воды всяким подручным мусором, корявой мыслью, шипящим словом, а то и вовсе пошлым сигаретным окурком. Вода трещала, извивалась и лениво отплевывалась, но понятно было, что лет ей не меньше, чем проклятой этой деревяшке, так неудобно раскинувшей свои корешки. Без них было бы.. а впрочем. Ветка качалась. Спустя минут 20 наблюдений за этим гротескным природным событием, он понял, качалась вместе с его ногой.

- Ну и дураки же мы здесь. Качаем и качаемся, вертим, крутим, придумываем какие-то гадости друг про друга, да, дерево? - он снова воткнул нож в корень несчастного растения, будто и правда ждал его реакций, его эмоций, которые как будто могли отойти от сна и стагнации.

А вот другое.

Она лежит на мягкой, такой нежной и ласковой траве, гладит ее, касается маленьких капелек росы, неосторожно попавшихся на ее глубокие карие глаза. Капли впиваются ей в кожу, растекаются по всей длине пальца, и вот, будто и нет уже никакой росинки. А дерево качается, играет своей тенью на ее лице и обнаженном животе. Красные спицы в волосах уперлись в корни, такие мощные, всей своей силой выдающиеся из земли. Ее глаза замечают каждую трещинку, помнят каждый изгиб его многочисленных веток. А каждая мошка, прилетевшая к свежести реки и сладости листьев,  будто была ее подругой, знакомой, ее жертвой, так нелепо воплотившейся в этом беспокоящем тельце.. а уж жертв было много... и на спицы мошки даже не старались садиться.

Но все же.

Два мальчика. Обычные, не похожие как все их сверстники и одинаковые, как каждый в их годы, наперегонки бегут к старому искривленному стволу, куда их отец заботливо приколотил брусочки-ступеньки. Один из них падает, разбивая коленку о как ни к стати подвернувшийся камень, его слезы жгут ссадину своей соленой обидой на все сущее. Но другой, второй мальчик, он уже высоко, он уже кричит "Смотри, там же радуга, там скачут кони и водопад помогает речке омывать корни нашего дерева. Боль забыта, обиды оставлены на плотницкое будущее и мальчик уже рядом, на соседней ветке, его волосы колышет тот же ветер, что не дает покоя бессчетным листьям усталого, старого дерева... Они замерли. Молния ударяет в вершину холма, откуда они прибежали, искры летят от того самого камешка.. и мальчишки уже боги, уже творцы и хозяева всего, что могут охватить глаза их неокрепших тел.

Красная вуаль падает с ветки, цепляется за кору и, кровавым пятном, шевелится вдоль старого, изможденного ствола. Сизая листва сжалась, похожа на тонкие иглы от шприцов, но их отверстия больше не знают влаги. Иссохшее русло разрывают борозды когда-то сильных корней, этих жадных щупалец ищущих хоть каплю живительной влаги. Небо режет комета, холм стерт ударом снаряда. А ветер ушел.

Притча.

Один человек очень долго смотрел на свои глаза в зеркале и в
итоге глаза его изменились. Он видел это, он хотел этого, ведь
это было результатом его желания. Но что-то говорилось, само-
собой. Этого нет. Мои глаза так же зелены, как болотная вода, до
голубизны небесной им не дотянуть камыши своих желаний. Небо
слушало и грустило, что нет у нее брата, которым мог бы стать
человек.
И он вышел из дома, и встретил своих друзей. Они сказали
- послушай, но как ты позволил небу услышать себя, откуда взял ты
знание и силу? Болото грустит, мы видели слезы на его
водомерчатой глади. - а человек злился и говорил - болото - моя
душа. Я вижу всё так, будто осокой спеленали мои веки и тина
вместо моих ресниц. Не говорите мне о небе - видеть его слишком
хорошо, а быть им невозможно.
Друзья не знали. 

Видели, но не знали, их оливковый багрянец был столь родным, что белизна

облаков меркла в рассветной заре, в первых лучах, что так охотно
отражала их кожа. И в блеске этой близости рождалcя день.
А человек уже не ждал. Его голова белела сама, его пальцы стали
подобны ровным шеям стремящихся лебедей. Голос - хвастливым, как
орлиный зов. И радость его была высоко, но что же, он видел ее
ясней, чем росу на мхе когда-то.
Но он знал, что рожден в трясине.
Знал, что не бросит квакать своим звонким голосом, он видел в
воде сапфиры, где раньше темнел лишь торф.
Через неделю такой жизни, друзья его убили его. А он так и не понял, зачем же была
эта ложь.