Подвожу итоги года, одним глазом глядя в архив твиттера, а другим - в ежедневник; в основном смеюсь как гиена, изредка вытираю слёзы умиления.

(этот пост должен был быть раз в пять длиннее, но я так катастрофически ничего не успеваю, что пусть будет как есть; всё самое важное вроде бы не забыла)

...Иногда я слышу от других или говорю себе сама: «вот, ты уже совсем взрослая»; понять бы ещё, что это значит. Я не знаю, чем измерить — не возраст, нет, — взрослость. Годами, километрами, решениями, деньгами, людьми, книгами, — словом, список можно продолжать, пока не надоест, но в последнее время я берегу дыхание (знать бы, для чего; для кого).
Бедняжка Ио бежит, ослепнув от боли, не разбирая дороги, не думая ни одной мысли, кроме «когда же это блядь закончится господи пожалуйста». Не так ли и все мы.
Много лет назад мужчина, похожий на Арагорна, сказал мне: «если ты бежишь красиво — ты бежишь правильно». Ещё он научил меня терпеть боль и не любить себя сильнее, чем нужно. Ну, короче, я бегу. Иногда даже красиво.
(run from the pity from responsibility run from the country run from the city)
Моя память коротка и ненадёжна, но есть кое-что, что я помню так четко, словно не прожила, а прочитала об этом в книжке. Лето, кухня, лучи солнца бьют в окно, легкий полупрозрачный тюль колышется на ветру, ясно пахнет пряностями и жжёным сахаром, включен кассетник, из него очень громко звучит битловское hey jude. Когда угодно я могу закрыть глаза и вспомнить это — момент абсолютного, безмятежного спокойствия, где нет тревог, забот и мыслей о завтрашнем дне; в этом мире еще не придуман завтрашний день. Через полминуты кофе сбежит, через минуту песня кончится, через пару часов солнце сядет, со мной на кухне есть кто-то ещё: может, А., может, сестра; вот тут как раз память начинает привычно отказывать, — но всё это совершенно неважно, поскольку мошка, застывшая в янтаре, не может умереть. Ей еще не рассказали о существовании завтрашнего дня.
Бессвязные и, если честно, не очень радостные истории, но мне очень хорошо сейчас: за окном провинциальный картон декораций (двухмерные чёрные деревья на фоне не до конца почерневшего неба, кому из нас эта картинка еще не набила оскомину), знакомый с пренатальных времен ритм колес поезда, — мир застыл в равновесии, мир укачивает тебя на ладони, придав ей вид верхней полки плацкартного вагона, мир поет тебе колыбельные голосами весёлых балканских чуваков, и, ох, разве ты не сын земли и звёздного неба, именно ты, именно здесь и сейчас?..
13.07.13, Москва — Рига

Ри, волшебник слова, написала прекрасный, прекрасный пост о наших каникулах, а я вот запощу непотребные куплеты, которые мы сочинили вдвоём неделю назад. Оба текста — чистая правда; что до истины, то она, надо думать, где-то рядом.

Вот дом, в котором живем мы с Ри...

Мой друг, поэты рождены,
Чтоб толковать свои же сны

Когда я была поэтом (звучит паршиво, но это не я, ребята, это Ганс Сакс), до снов мне не было никакого дела, — ну, разве что пересказать дорогим друзьям за завтраком, ничего особенного, дело житейское. Сейчас почти не пишу стихов, но сны мои сбываются так, что дай бог каждому из вас, чуваки; не то я натаскалась в герменевтике, не то какое-то божество воспылало ко мне внезапной искренней любовью.
Смутно вспоминаются, впрочем, какие-то другие времена, когда наши дни и ночи были сотканы из той же прозрачной материи, что и наши сны, когда нам не было дела до того, не спим ли мы, когда по одну сторону были замки, а по другую — замки, мы прыгали на одной ножке через границу и упивались этой омонимией (и еще портвейном, если мне не изменяет память).
Я думаю, это были хорошие времена, но в них не было ничего от поэзии, ничего от милого нам пару лет назад декаданса, ничего от милых нам сейчас космических просторов. Это была та самая магия, которая проще геометрических аксиом, логичнее аристотелевских выкладок, естественнее эволюции. Я о том же, о чем писал Фрезер, конечно: о безжалостной и строгой механике первобытного волшебства. Так вот, дело в том, что именно им мы тогда и дышали, именно оно заставляло идти наши часы, вставать наше солнце, существовать в данной точке времени и пространства каждый атом наших существ (простите, я не могу найти в себе сил написать это менее тяжеловесно).
Прелесть в том, что ничего никуда ни уходит, ничего не исчезает навечно (время и пространство, хуе-мое). Вчера я заблудилась в лесу, который знаю, как свои пять пальцев; вывернула пальто наизнанку и вышла на правильную дорогу. «Не получается понимать — ощущай», — строго сказал А. страдающему от отсутствия каких бы то ни было рациональных причин С.
Этой весной я ощущаю мир добрыми пятью десятками чувств (любовь — первое из них, конечно же, конечно), не понимаю нихуя, весьма довольна собой.
Дорогой боженька, отмерь нам побольше этих теплых-холодных, золотых-зеленых, бесконечных-мгновенных майских дней (и ночей), пожалуйста-пожалуйста. Мы были хорошими детьми, и даже, возможно, когда-нибудь станем сносными взрослыми (если не решим остаться навсегда в одном из бесконечного ряда бесконечно длящихся мгновений), и всё это, надо думать, в руке твоей (надеюсь, тебе не тяжело; надеюсь, ты не устанешь нас держать), пожалуйста, спасибо, амен, ite, missa est.

Всё это очень неожиданно. Ну, то есть, я не говорила себе «все, с понедельника начинаю новую жизнь» (здоровый скептицизм уже лет пять уберегает меня от подобных заявлений), и не составляла никаких планов, короче, я просто лежала себе на диване, и тут хуяк — работа, диета, абонемент в фитнес-клубе и целый ряд каких-то смутных, но приятных перспектив. Все это, конечно, в придачу к учебе в вышке, которая не то чтобы балует свободным временем. От сессии до сессии у нас еще две сессии, долгая ночь с сентября на июль, всё такое.
В связи с чем я: ничего не успеваю; очень хочу спать; хронически недовольна собой; ощущаю себя в 2010; лелею надежду, что все это в конечном итоге выльется в хоть сколько-нибудь приятные (ладно, хотя бы полезные) результаты.
Но спать хочется невероятно.
Это в целом; если по мелочам, то:
аларм, под катом все очень такое, ну, девчачье

Короче, чей-то пепел опять стучится в мое сердце, я вздыхаю и бормочу "не заперто". Тут такое дело, очень хочется сказать, что за этим столом нас больше, чем граций, и меньше, чем муз, но честнее было бы: у нас один глаз, и один зуб, и сердце тоже одно, мы пользуемся ими по очереди и не всегда с умом (потому что ум у нас тоже всего один, и я так подозреваю, что очередь сейчас не моя).
Да, так вот. Пепел стучится в мое сердце, падает на колени и клавиатуру, прячется в трех буквах никнейма, казалось бы: гореть тут нечему, но откуда тогда ожоги на руках, черные пятна на ковре; куда благовоспитанно вешают топоры все приглашенные на чашку водки викинги и гномы? То-то же.
Я думаю, можно выжить из своего ума, а можно выжить из своего сердца; ну, то есть, не выжить неприятного соседа (хотя и так бывает), а выжить как вырасти и перерасти. Это платье мне узко в груди, это сердце тоже как-то не по размеру, но оно еще ничего, слушай, вполне можно кому-нибудь отдать.
Если продолжать каждую аналогию, то рано или поздно обнаружишь себя в персональном герменевтическом аду, так что научись вовремя затыкаться.
Еще я думаю, что в локах должны быть квестгиверы, иначе вся система приобретает довольно-таки недружелюбный интерфейс (один из гениальнейших способов этого мира поедать своих детей называется "дружелюбный интерфейс", я уверена. Когда-то и меня вела дорога приключений, а потом мне прострелили колено. Когда-то и я был сыном земли и звездного неба, а потом мне подарили гаджет эппл и я разучился пользоваться вещами, у которых больше одной кнопки).
Тем временем в реальном мире по-прежнему происходят какие-то смешные и нелепые вещи, на экране моего планшета появляются какие-то дурацкие тексты, и я послушно их читаю; Бурдье пишет про поля культуры, а я все еще думаю, что "поля полыни" — лучшая из всех слышанных мной попыток связать два слова между собой, сделать из них чуть меньше, чем два, чуть больше, чем одно.
Все это ерунда, конечно, важно вот что: каждый да будет весел и добр до часа кончины. Насчет кончины ничего пока сказать не могу, но два часа этим утром я продержалась, а это кое-что да значит (словно "кончина" очень смешное, похоже на "кончита" и "кантина" одновременно).
...Обычно на тексты такого рода я смотрю с болезненным любопытством, как на мертвого ежа на обочине, и кладу в специальный закрытый бложичек, но сегодня отличное утро, ребята, сегодня я весела и добра, и какой-то космический дятел стучит в мое сердце, и в этом блоге давно не было ничего, кроме стихов и цитат, к тому же, мне ужасно хотелось написать первое предложение этого поста, а все остальное вышло как-то случайно, потому что я все еще довольно плохо умею затыкаться, это все-таки скилл посложнее, чем "весел и добр"; конец связи.

Сходили на очень странный концерт. Обещаны были Тикки, умопомрачительный мужчина со средневековыми инструментами и музыка в стиле "дарк ренессанс". В результате песен Тикки было очень мало; что до мужчины, то играл он, конечно, замечательно, но тексты заставляли нас с Ри обниматься и плакать. Из запомнившегося там была тройная рифма "его - его - его", живо напомнившая графу - "Божественную комедию", мне - "Песнь о Роланде"; зашкаливающее количество глагольных рифм и общая тематика в духе "Джонни Маффин уехал из Дублина".
Под конец концерта мы все-таки поняли, что значит "дарк ренессанс". Если Ренессанс - это любовь и бережное отношение к хорошей словесности, то дарк ренессанс - это безжалостное надругательство над всем, что эту самую хорошую словесность составляет.

Потом, впрочем, мы пересмотрели (то есть кто пересмотрел, а кто посмотрел впервые) 6-ой эпизод, и Ри теперь любит ЗВ почти так же сильно, как я. Наконец-то.
И, к слову о ЗВ, я не могу не:

В прошлую пятницу я отдала айпад в ремонт, который затянется как минимум до следующего понедельника, и это повергло меня в настоящую панику, ребята: я привыкла, что под рукой у меня целая библиотека книг, которые я читаю или собираюсь прочесть; все мои лекции, заметки, стихи, вотэвер. Пять гигов текста. Да я почти срослась с этим планшетом.
И вот уже шестой день я читаю бумажные книги, и это, конечно, совсем другая история, потому что электронную книгу ты не выбираешь: не понравится одна – откроешь другую. Бумажную книгу перед поездкой в метро, походом в ванну или на балкон покурить выбираешь тщательно и придирчиво, почти как в магазине (я уже почти забыла это ощущение).
Но я молодец, я ни разу не облажалась с выбором, и теперь хочу написать про все эти книги, потому что они охуенны, а моя память – не очень.
Это пост, конечно, скорее для себя, - но, может, кому-нибудь тоже пригодится.

Павич, Гейман, Борхес, Стоппард, Брайан Грин, Юли Цее, Йейтс, Брэдбери

Пожалуй, это было лучшее лето в моей жизни. Восхитительно бессмысленное и бесполезное, самое лучшее: два месяца я лежала на диване, читала книжки и смотрела кино.
В июле мы с Ри поехали в Питер, чтобы полежать на питерском диване. Почти никуда не ходили, почти ничего не видели, посмотрели весь Торчвуд и всего Доктора Кто, и еще парочку британских театральных постановок, и еще что-то британское, сейчас уже не вспомнить; прикалывались в темноте (с), спали в обнимку с пылесосом, много ели, закупились зимней одеждой.
Потом были чудесные десять дней у Темы в деревне. Бродить по полям, одуряюще пахнущим полынью, развлекаться речными забавами (есть лодка - играй в Боромира, нет лодки - играй в Арагорна. При помощи трех человек, двух матрасов и течения можно еще поиграть в гоночный болид из звездных войн), чистить и потрошить пойманную мальчиками рыбу (смотри, у меня есть собственная армия карасей-зомби), взахлеб читать список по зарубежке - Вульф, Брэдбери, Борхес, Маркес, Рабле, Бальзак; ночами смотреть в телескоп на луну, видеть все кратеры и моря, луна желтая и сделана из мягкого сыра, наполовину съедена солнцем.
Последние две недели августа в Москве, сладкие, тягучие две недели: почти никого не видеть, почти никуда не выходить, много читать, печь пирожки, кататься на велосипеде с записью лекций Борхеса в наушниках, или с еще какими-нибудь смешными лекциями, в особенности на английском, в особенности про эпическую литературу или раннее христианство: в них мне понятны абсолютно все слова, кроме имен и названий, которые приходится угадывать по контексту, а потом долго ржать, потому что вещи, которые английские правила чтения делают с греческим и латынью - это за гранью добра и зла.
Хотя, конечно, кто бы дал мне спокойно пролежать на диване две недели: был и фестиваль мировых культур, последние абзацы "Поисков..." Эко во плоти; была чудесная Яна, вытащившая меня на открытие какой-то выставки (дело было в ГМСИ, зал был полон репортеров и людей с Необычайно Одухотворенными Лицами, у нас в руках была надувная акула, обеим очень хотелось громко крикнуть вслух ЖОПА (самое естественное желание на подобных мероприятиях), поэтому минут через 15 мы оттуда сбежали, а минут через сорок пили масала-чай во дворе кафедрального собора, а минут через пятьдесят в уборной того же собора красили надувной акуле губы моей помадой. Яна ебанутая, я ее ужасно люблю); был Ри, с которым мы съездили на Буфест (платишь деньги, чтобы попасть в место с миллионом книг, платьев, блокнотов, открыток, бус, сережек этц, на которые у тебя НЕТ ДЕНЕГ. Удовольствие очень на любителя), а потом провели сутки у меня с едой и британским кино, и даже написали стихи про каннибализм ("Поздравляю, дорогая. Мы написали стихи про каннибализм без каннибализма", - непередаваемым голосом сказал мне Ри, когда мы закончили) на сквик-фест.
Была пьянка у Славы, на которой мы дегустировали самогон Олега. Самогон пах свердловскими булочками и на вкус тоже был как свердловские булочки (разве что на 70 градусов крепче). Самогон подействовал на меня довольно странно: захмелев, я ушла ото всех в темную комнату, лежала на диване, не включая свет, и полчаса читала про физику частиц. Мне было очень страшно.
Потом прошло.

Двадцать седьмое число, и с одной стороны, я соскучилась по учебе, по этому дивному ебанутому Кармартену, в котором вдыхаешь первого сентября и выдыхаешь двадцать пятого июня; с другой стороны, невыносимо хочется, чтобы оставшиеся пять дней превратились хотя бы в пятнадцать. Я читаю одновременно семь книг, из которых две на английском, одна - учебник физики, а еще три по объему приближаются к энциклопедии мифов народов мира. И еще как минимум три десятка я не успела прочесть, и еще много стихов, которые я открываю для себя только сейчас, потому что они на английском. Иностранный язык - одна из самых великолепных вещей в этом мире, по-моему: как бы хорошо ты его не знал, он чужой, ты не рос в его контексте, ты не знаешь его так идеально, как свой; поначалу ты даже не видишь штампов и заезженных слов, и какая-нибудь совсем простая строчка вроде there were angels dining at the Ritz раз за разом заставляет твое сердце замирать. Я могу поделиться с вами кое-чем, если вы еще не: например, вот, и вот, и еще это (первый раз, когда я его читала, я забыла, как дышать).

Словом, остановись, мгновенье.
(Мне кажется, это то лето-после-первого-курса, которого у меня было в десятом году, потому что в десятом году вместо лета у меня был персональный одноместный ад. А сейчас снова первый курс, то есть уже второй, снова лето, но на этот раз всё как надо, всё славно, все живы и здоровы, и можно вообразить, что мне не 19, а 17, и я никому ничего не должна, и вести себя соответственно. Я и веду. Спасибо, доброе мироздание)
...Пока, дорогая лирушечка. На протяжении учебного года я буду традиционно изменять тебе с твиттером, потому что на большее мой любимый Кармартен не оставляет мне времени (почти вся ф-лента, впрочем, приходит мне на почту, и это одно из немногих утешений в моем мире припева-два-раза).

Провела день в окружении детей, со всех сторон были дети разных размеров и возрастов, причем все - мои родственники.

Еве четыре месяца; не уверена, что она узнала меня, но точно узнала мой палец. Ухватилась - и все, пиздец, на ближайший час мы с Евой неразлучны. Мне рассказали, что ребенок, когда только-только рождается, уже способен выдержать собственный вес. Мол, это подарок эволюции: чтобы цепляться за волосы матери, пока она бежит за мамонтом, и руки у нее заняты копьем. Но пару миллионов лет назад мамонты вымерли, пару месяцев назад мама Евы побрилась наголо, а против природы не пойдешь, - поэтому Ева перешла на пальцы. На мои, в частности.

И между прочим! Всего 4 месяца, а она уже умеет делать пальцами, как Спок. Такой талантливый ребенок.

Ева тянется к моим билетам по философии, я кричу НЕТ РЕБЕНОК ДАЖЕ НЕ ДУМАЙ Я СЛОМАЛА СВОЮ ЖИЗНЬ ТЫ НЕ ДОЛЖНА ТОЖЕ; шестилетний Макс тянется к моим карабинам, ну, это, в общем, еще ничего. Пусть вырастает большой, отращивает бороду и уходит в горы, и Еву пусть берет с собой, с такой хваткой из нее выйдет идеальная альпинистка. У Макса есть младший брат, два года разницы, драки за право оккупировать мой гамак, и мое одеяло, и что-нибудь еще. Очень трогательно.

Вчера к нам с другом подошел мужик лет тридцати и предложил выпить с ним: этой ночью у него родился сын, назвали Алексеем, много килограммов, много сантиметров, все дела, - а отметить не с кем. Что там отметить, - даже поделиться не с кем, кроме двух придурков, пьющих шоколадное чудо-молоко в четыре утра на автобусной остановке.

Вообще говоря, у меня меньше чем через десять часов экзамен по философии, и я тут подумываю с каменным ебалом сообщить преподавательнице, что я Казобон, я осознала, что есть три вещи, на которые можно смотреть бесконечно: текущая вода, горящий огонь и ползущий младенец. Верно, билеты по философии не входят в этот список.

Другой вариант - вытянуть билет, увидеть там Спинозу или Декарта, съесть зачетку, заплакать и убежать.

Цитата из средневекового араба; в трех строчках - вся жизнь гуманитария.

Изучая творения древних, мы делаемся их современниками; размышляя над их жизнью, мы словно становимся ее свидетелями и переживаем ее сами. И так долгие годы можно было бы провести за этим занятием, когда бы смерть не отрывала нас от него столь внезапно.
Абу Шама из Дамаска, ум. 1267

Купила собрание сочинений Уайльда в оригинале. Такая боль и такая радость!..
Пьеса "Вера". Действие происходит в России. В России Оскар, как я понимаю, никогда не был, и консультировал его по этому поводу большой шутник, потому что:

Scene: Moscow
Time: 1800

Persons in the play:
...Ivan the Czar.

Отсмеявшись, я прочитала список действующих лиц до конца и обнаружила, что помимо царя Ивана там есть prince Petrovich, colonel Kotemkin и professor Marfa. Восторгу моему не было предела.
Пьеса, конечно, слабая и вообще про Засулич, фамилия которой вызывала у всей нашей гуманитарной группы коллективные истерики весь 10-11 класс, но есть милые места. Вот, например:

Colonel: ...Who is this girl?
Peter: My daughter, your highness.
Colonel: Can she read and write?
Peter: Ay, that she can, sir.
Colonel: Then she is a dangerous woman.

А еще на первой же странице пролога присутствует охота на медведей, так-то.

Вы когда-нибудь пробовали одной рукой мешать сало на сковородке (трехметровая кухня, газовая плита, брызги во все стороны, крышки нет), а другой писать в блокноте волшебные и нежные стихи?
А одновременно жарить котлеты, топить баню, рубить дрова и писать триолеты по мотивам арутровского цикла?
А въебывать как распоследняя Белоснежка, ежедневно убирая трехэтажный дом и готовя на троих мужиков с завидным аппетитом?

Короче, на мне нет ни одного неукушенного комаром или оводом места, руки - в ожогах и мозолях от весел и топора, и я, блять, считаю, что за такой отдых полагается медаль "ветерану труда".

Зато... Зато я целых пять минут покаталась на комбайне!

Ладно-ладно, на самом деле это было потрясающе круто. В печную трубу залетают воробьи и ласточки, вокруг дома - бескрайние поля с пшеницей, рожью и полынью, на водонапорных башнях аисты вьют гнезда, вдоль берегов реки растут белоснежные кувшинки, а по самой реке можно мчаться на моторной лодке, рискованно усевшись на самом носу, свесив ноги вниз и поднимая дикий визг на каждом повороте; прекрасный юноша Женя катал нас на внедорожнике по полям (теперь я знаю все о хлебоуборочном процессе в черноземной полосе), выскакивал из машины, чтобы сорвать мне подсолнух или пару початков недозрелой, но все равно сладкой кукурузы, травил байки, подъебывал на чем свет стоит; мы грабили яблочные сады, искали котят на скотном дворе, видели, как курица снесла яйцо (смотрели из дверного проема, потому что такая курица, знаете, не только яйцо, она и голову снести может), валялись на огромном сеновале, держали по очереди в ладонях крохотного пушистого цыпленка, пускали воздушного змея; почти приручили полусобаку-полулисицу, назвали ее Беллатрикс за цвет шерсти и вздорный нрав, кормим колбасой. (Беллатрикс, правда, очень быстро превратилась в "собаку-пожираку", "собаку-упиваку", "собаку-магглов-убиваку" и все в этом духе). Ночами смотрим на чердаке кино, растянув перед проектором мою белую простыню (я перед первым сеансом все бегала вокруг, волновалась, просила не сильно дырявить простыню рыболовными крючками, на которых ее растягивали, но глубоко в душе гордилась и важничала, ощущая себя героиней "человека с бульвара  Капуцинов" - еще бы, единственная обладательница белой простыни на этом хуторе!)
Самое лучшее пиво здесь называется "Пикур", и нами перманентно овладевает желание подрисовать первую "Э".
Когда мы с Т. первый раз пошли на речку, я быстро разделась и рванула к воде с криком "кто последний, тот и Окделл", и что бы вы думали, ему потом снилось, что он Ричард.
Минутку, я котлеты переверну, дров подкину и вернусь к вам.
Так вот. Н., красотка, утром в день своего отъезда поняла, что потеряла билет. Мы ржали как суки, ясное дело, ставили громко "остаемся зимовать" и все в этом духе; потом мальчики умудрились за те две минуты, которые поезд стоит в местном оплоте цивилизации, райцентре, обежать половину вагонов и найти таки продажного проводника, согласившегося довезти Н. до Москвы (позже выяснилось, что потом он испугался инспекции и высадил Н. в Орле, правда, к его чести, вернув половину денег; до Москвы она благополучно доехала).

Три липы недалеко от дома словно специально выросли, чтобы на их ветках удобно было развесить гамак, лечь в него и качаться, задевая рукой заросли полуметровой полыни.

В перерывах между уборкой и готовкой я подтянула латынь как минимум до того уровня, который у меня был перед экзаменом. Горжусь собой.

Вчера вечером, поужинав, сидим на балконе втроем, раскуриваем трубки.

С.: - Знаете, мы прямо-таки как... господа на фазенде.
Одобрительное хмыканье.
С.: - А вот из окна видно наши плантации... Было бы славно, если бы там работали обнаженные мулатки.
Я: - Эй, и мулаты.
О.: - И бычки.
Я: - Что-то беседа у нас не шибко светская.
С., помолчав: - Так вот, господа, мне вчера прислали роскошную дуэльную пару...
Я, не выдержав: - ...мулаток?
Пять минут обсуждения дуэли на мулатках, желательно - в бассейне с желе.
Я, меланхолично: - И все-таки, не выходят у нас светские беседы.
О., бесстрастно: -  Какая фазенда, такие и беседы.

Пока, в общем-то, все; жизнь на хуторе, она, знаете, не то чтобы очень богата событиями. Так что я ухожу к котлетам, дровам и артуриане, оставайтесь на нашей волне.