Забудьте о том, что написано ниже. Вымысел. Не пускайте себе в душу тошноту. Лучше замкнутся, чем стать пошлым.
На спектакле душа прониклась светом. По всему телу бегали экстатические мурашки. Мне хотелось плакать, слезы наворачивались на глаза. Когда встали, начали расходиться, у многих глаза были мокрые, лица светились улыбками. Сквозь окна бил солнечный свет, я хотел обнять кого-нибудь, обнять, как брата, как человека, как живая, трепетная душа обнимает другую душу. Право, я не знаю чего мне хотелось больше - плакать от избытка чувств или смеяться.

Жизнь, которая заиграла красками любви. Кроткий юноша, расписывающий иконы, жаждавший свободы от крепостничества, всем сердцем полюбил жену своего барина. Он трепетал, он пил глазами ее лицо, ее глаза, ее чистоту и нежный облик. Он писал ее портрет и был счастлив быть рядом с ней, а по ночам не спал, мучимый терзаниями. Он заболел ей...

Я сидел и впитывал Слова, впитывал музыку, звуки скрипок, голоса хора. Я узнавал себя в этом пареньке. Я узнавал свою любовь. Да, он любил. Человека или, как она мне сказала, "образ" - не важно. Да, он жил тогда, он был счастлив, только счастье его было полно страданий. В этом сила любви. А я... Я еще той ночью предчувствовал. Нет, не томился, я вбирал подарок, посланный мне судьбой, я любил и был готов отдать все за нее, за эти мгновения с ней. Это не пустые слова, это столь редкий разгвор душ, это нежная и страстная речь тел. Но я угадывал обреченность и конечность этого чуда, и от этого оно становилось еще ценнее, приобретало тянущийся привкус предчуствия завтрашнего дня, который одновременно был так далеко и так близко. Неопределенное предвкушение боли. Я еще не подозревал какой она будет.
Агония души. Долгие часы самоубийств, после которых ты разбит настолько, что ничего окружающее не воспринимаешь, не чувствуешь ни жизни, ни смерти, ни страха. Ничего. Убитая пустота. Я похудел от этой болезни. Вокруг все удивляются. Глупые, надоедливые люди. Они же ничего не понимают.

Молодая барыня умерла. Умер и он вслед за ней.
Хотел умереть и я.

Да, это Мцири, да, это Ромео и Джульетта, это Тристан и Изольда. Это чудеса, это трагедии. Это чудесно законченные жизни. Они Любили. ОНИ ЖИЛИ. Что еще?
И может быть именно нам, одиночкам, тихим, ожидающим людям дано это? Людям, которые не распыляются, не познают и не пресыщаются слишком рано, дано такое. Такое Счастье, такая Боль и такая Смерть.
.
.
.