прочитайте дальше,чем первые пару страницу формата а4.



I

Вы полюбите Алабаму — и ты, и твои родители.
Но сперва полюбуйтесь на фотографию: мы на заднем дворе, смотрим в радужную дымку. Справа, едва различимое в тумане, вишневое дерево высотой в 25 футов, видны даже красные ягоды на верхушке, слева — еще одно дерево, сучковатое, старое, на нем — веревочные качели. Молодой жеребец кремовой масти проходит между двумя деревьями, а в левом нижнем углу виден край старой деревянной клетки для кур.
Алабама — как Али Баба. Здесь в полях — жимолость, и пыльная дорога, и жаркое жаркое солнце. Желтый пейзаж начинает казаться белым. Цыпленок вылупляется из яйца. Потом бабушка возьмет топор и отрубит курице голову. И у всех будет возможность увидеть, как ведет себя курица с отрубленной головой.
Мы все время довольны и счастливы. В столовой — громадный стол, за столом — люди, шесть семь человек. Все смеются и просят добавки, говорят: передайте, пожалуйста, масло. Солнечный свет льется в комнату, хлопает дверь ширма. Отец говорит маленькой девочке: «Эй, нельзя», — но никто этого не замечает. (И хорошо, потому что ее мордашка, такое красивое личико, сделается безобразным, если она заплачет!)
В тени трава все еще мокрая от росы.
Позже все, кроме тебя, уезжают в город. Ты выходишь на задний двор и вдруг понимаешь, что было бы здорово подрочить. Ты такой счастливый бог… толщина плоти у тебя над ребрами составляет 2/5 дюйма. Ты женщина или мужчина? Сегодня у тебя огромный член. Самое то, чтобы выебать вишни.
Жеребец срывается с места, трясет головой, словно только что сделал неслабый глоточек виски. Хорошо бы отсюда сбежать, думает жеребец — это единственная его мысль за всю жизнь, — и убегает, быстрый, как змея, которая просто кусок веревки. Змею можно хотя бы съесть. Не надо нам никакой веревки. Кидай — не кидай лассо, все равно не поймаешь мудацкого кролика, чтобы было чего поесть в этой богом забытой пустыне… но солнце сожгло весь туман, и ты лежишь в теньке под вишневым деревом, спустив штаны до середины бедер. Хочется уравновесить пейзаж каким нибудь грубым насилием. Берешь одной рукой член и материшься на вишни. Блядские красные ягодки загораживают все небо. И эти дебильные листья. Ты отчаянно дрочишь. Вообще ничего не делаешь. Только жиреешь, еще больше деревьев, жиреешь, еще больше деревьев, жиреешь, еще больше деревьев, бла бла бла навсегда. Хочу набрать целую горсть и послать тебя к черту — «мать природа» этого не предусмотрела, правда, ты дерьмо на лопате. Думаешь, сможешь без меня обойтись? Я такое тебе устрою — век не забудешь! Забью во все твои дырки, во все твои косточки, пока тебя не приколют мои декорации, по тридцать за раз, и на этом не остановлюсь. Член у тебя твердый твердый, ты отчаянно дрочишь правой, а левой сжимаешь свой зад. А а а долбоебы. Я тебя съем. Красный сок. Делаешь маленький перерыв, не хочешь кончать вот так сразу. Лицо у тебя раскраснелось. Ты снимаешь рубашку. Прохладная зелень травы под голой задницей и спиной. Ты представляешь, что кто то подсматривает за тобой. Ну и хуй с ним — кому, вообще, нужны люди? Я — лужа в траве. Алабама, спасибо, мэм. Я лучше надену рубашку.
Ты натягиваешь штаны и застегиваешь ремень. Лежишь в траве, отдыхаешь. Из распахнутой дверцы машины наружу выкатывается человек в тачке — безголовый, без рук и ног. Интересно.
Ты видишь себя будто со стороны. Вот ты садишься, протираешь глаза, ты трясешь головой, как конь, чтобы прийти в себя, ты встаешь и озираешься по сторонам. Идешь в поля.
Непонятно откуда возникает старик с ввалившимися щеками и идет рядом с тобой. Он говорит, у него есть беззубый пес, который, если захочешь, с удовольствием отсосет дерьмо у тебя из задницы. Он очень пристально смотрит тебе в глаза. Теперь ты вышел в пустыню. Ты говоришь: «Есть здесь что нибудь для меня?» Вытягиваешь шею, так же пристально смотришь на старика, корчишь ему обезьянью рожу и показываешь язык. Старик — кстати, поэт и драматург — густо краснеет, но быстро берет себя в руки, и орет дурным голосом ДА! ДА! ДА! и яростно чешет у себя подмышками. Но ты убегаешь. Ты — обезьяна в лесах, и останешься обезьяной еще минут 15 20, пока все не пройдет.
Пора вымыть кости. Снимаешь плоть через голову, и одновременно пейзаж поднимается, словно занавес, открывая роящуюся грязь и трепещущие внутренности всевозможных размеров, цветов и форм. Это такое особое место, где только пустые плавательные бассейны. Сухие листья кажутся крепче обычного. Ты садишься. Чувствуешь, как ветер дует сквозь ребра. Смотришь на небо, как будто только что вышел с улицы в кинотеатр. Все остальное — во тьме. Ты ложишься на землю, головой в грязь, и смотришь, как фарфоровая эпопея наследует землю. Синяя задница неба пускает ветры фарфоровых облаков, и те расходятся рябью с утонченным изяществом балерины или пшеничного поля на переполненном стадионе. Это забавно. Кто бы поверил, что все так здорово подойдет? — повторяет про себя любовник убитой женщины в пароксизмах припадочного веселья, лежа голым в кровати и сжимая в объятиях свою кожу.

* * *

Что то растет, обретает форму.
— Мэри, откуда мы знаем, что это будет — хорошее или плохое? Мы вообще ничего не знаем. Вчера я был репортером в газете, сегодня… я в ответе за целую землю… никто никогда не узнает… может быть… что то растет, обретает форму. Кто нибудь видел такое прежде? Но вот оно — происходит. У меня на глазах. Уничтожить его или дать ему вырасти? Запихаю, пожалуй, в него бутылку из под 7 Up. Интересно, откуда взялась эта штука? Появилась случайно? Или те, кто послали его сюда, сейчас наблюдают за нами? Или, может, оно разумно и само наблюдает за нами? Не важно! Если дать волю воображению, тогда мы точно сойдем с ума. Следует действовать, исходя только из очевидных фактов. Обходиться с ним так, будто оно здесь свое, пока не докажем обратного. Экспериментировать с ним осторожно. В соответствии с намеченным планом. Ведь мы с тобой — очень добропорядочные. Прикоснись к нему, Мэри, сожми его — и посмотрим, что будет. Мы замечательно повеселимся.

* * *

О, Алабама! Ты даришь нам столько счастья. Какая площадка для игр. Без единого слова ты снимаешь с себя ожерелье озер и надеваешь его мне на шею. Изумруды. Бриллианты. Рубины. Алабама, спасибо, мэм.
Но сейчас вечерний нью йоркский свет льется на плюшевую обивку моего кресла. Квартира запущена: комья пыли под мебелью, стены все в трещинах, потолок — в разводах, обрывки скотча повсюду, полы вспучились, никакой еды нет и в помине. Внизу на лестничной площадке дрыхнет какой то алкаш.
Когда начинает смеркаться, я включаю свет, и орды тараканов разбегаются по стенам, когда я перехожу из комнаты в комнату. Горечь скапливается во рту. Сегодня будет полнолуние. На долю секунды у меня из груди вырываются слабые язычки синего пламени. Хочется кого нибудь удавить или что то сожрать. Скитаясь по четырем комнатам, я умоляю со слезами на глазах — пожрать, хоть что нибудь.
Отвратный разум вампира медленно перетекает из одной камеры пыток в другую, по пути полосуя тонкую паутинку мембрану стен мозга бритвами, сжатыми в маленьких пальчиках на отростках крыльев (получаются длинные тонкие пузыри, похожие на красные сверкающие шары, что надуваются из разрезов на стенах), и вдруг замирает в укромной кромешной тьме, страшась затаившегося за углом ужаса. (Хотя ему, как и тысячам других, больше всего на свете хотелось бы парить в сумерках над океаном, у самой кромки воды, незримо и безобидно для всех и вся.)
Вампир, что живет один на последнем этаже в доме 173 по Элизабет Стрит, Нью Йорк, лежит, обливаясь потом, на своих желтых простынях, его рот приоткрыт, зубы сжаты. Он смотрит на черный квадрат окна у изножья кровати и думает: «черная вдова», — и повторяет про себя каждую фразу, что приходит на ум. Все оттенки отчаяния в желтой галерее. Он отворачивается и плюет на стену, а потом сосредоточенно наблюдает, как плевок медленно стекает на пять дюймов вниз по стене. Дизайнер по интерьеру.
Мне нужна компания! Я начинаю компанию по оформлению. Украшу твои артерии плевками. Я люблю тебя! У меня тоже есть чувства. Ты живешь в мире иллюзий, но послушай меня — ты будешь счастлив — мы с тобой обретем друг друга. Попробуй что нибудь другое — теперь ты несчастлив, правда? (Косой злобный взгляд.) Слушай — слушай, это не я говорю, не я — у меня тоже есть мать, как у всех. Меня учили завязывать шнурки. Я не хотел быть таким, какой есть. Но все равно, посмотри вокруг — чем одно хуже другого? Я сам сделал себя таким? Если да, помоги мне — если нет, присоединяйся. Кто я, высокомерный брат Господа? Или софист? Мы здесь одни, в этой Нью Йоркской пещере, в темнице, в замке — мы вне времени…
…Сейчас мы умрем. Может быть, в этот раз мы умрем навсегда. Мы будем вместе! Что есть у других? Телевизор. Здесь мы будем одни, в изысканном напряжении, предвосхищая желания друг друга. Днем мы задернем шторы и станем изучать гениталии друг друга перед зеркалом. Каждый таракан, каждый стакан, разбившийся в раковине, будет иметь значение. Мы купим помидоры и будем кататься на метро. Мы будем продавать путеводители по Алабаме.
Нас здесь ненавидят. Нас ненавидят везде. Мой сверкающий член выдается вперед. Все завидуют мертвым. Мы возмущаем их точно так же, как дети богатых возмущают детей бедняков. Мы — вдохновители евангелистов! Мы — искусители! Мы будем ненавидеть друг друга в открытую — и получать от этого удовольствие. Мы не будем ничего отрицать! (Я — рот, разинутый, как акулья пасть. Я тебя обожаю. Твои скулы, твои соски и запястья, нож…)
Люди ненавидят вампиров, потому что их не в чем винить. Вампир невиновен. Ему нечего терять. Но и вампиру хочется иногда быть другим. Он — безумец. Он лежит на кровати, парализованный полной луной, и предается фантазиям… На самом деле, когда он отведает ее крови, она больше уже никогда его не удовлетворит. Она сама станет вампиром. В моей агонии на желтых простынях. На меня сыплется мелкая пыль. Его мозг — словно смерч в пустыне. Песок попадает ему в глаза, и он матерится. Только так у меня можно вызвать слезы. Он тоскует об истинной смерти…. но именно в этом ему отказано….


О ЛЮБВИ

Говорят, тучные женщины — самые ненасытные в сексе, и я с этим согласен, хотя всякое слово, где есть «экс», сексуально. Взять хотя бы «экс» "топор".
Сексуальная жажда вампира подобна сверкающей белоснежной пещере, где таящие стапятиградусные сталактиты капают на верхушки стапятиградусных сталагмитов. Но что делать тому, для кого любой дом только строится… они доберутся до нас… никто этого не замечает… кран раскачивается, но это видят это лишь крошечные строители, с луны земля кажется маленьким стеклянным шариком. А ты, президент Объединенных Льдов, с ножом для колки льда в офисе и вздорным бредом во всех отверстиях — что бы они сказали, увидев тебя таким? Любовь не особенно идет в голову, когда ты в центре мишени. В Пятне Пустоты. Но у меня есть задание, и я собираюсь исполнить его хорошо — сделать все, от меня зависящее. Умеет ли Любовь водить машину? Она не рождается с этим умением, но ее легко обучить, как говорят о попугаях. Любовь — это бриллиантовое кольцо в сорок карат попугаев, которое спускает штаны, пока гниют его родители. Эта тема мне хорошо известна, однажды я даже эссе написал.
Это правда, что для человека любовь — это все. Любовь — это вода, по которой шагал Иисус, но когда слово «вода» мелеет, и ты падаешь в добровольное одиночество, ты все равно падаешь в любовь.
Люди считают любовь экваториальным эквивалентом смерти, потому что они живут не на экваторе. Любовь настолько безобъектна, что ее следовало бы назвать абстракцией, а смерть — это имя для всех абстракций. Иными словами, она вызывает в тебе желание прикинуться дурачком. Но если ты это делаешь, рано или поздно тебя все равно раскрывают, и тогда приходится начинать все с начала на новом месте, вступая в игру и выбывая из нее, пока ты жив, как шпион. Хотя в этом нет ничего плохого. Можно сказать, что гусеницы во времени — то же самое, что пчелы в пространстве.
Это была прелюдия. Сейчас ты проводишь рукой по лицу, и за эту долю секунды напряженные пристальные черты разглаживаются, как будто ты спал с открытыми глазами.

II

Следующий персонаж, с которым вы познакомитесь, вообще здесь не к месту. Он лишний. Он — пробел в книге, как будто, пока Джек и Сью разыгрывают кульминационный момент каждый в своей мыльной опере, видеокамера, что лежит на полу у них за спиной, начинает медленно подниматься, записывая и воспроизводя все, что попадает в кадр. Или как будто потом Джек и Сью наблюдают в течение сорока секунд в том же самом телевизоре настоящих бронтозавров на выпасе. Он, как внезапная пустота под ложечкой, которая возникает на людной улице при внезапном вопросе незнакомца, поравнявшегося с тобой в толпе: «А вы что… думаете?» Можно еще сказать, что этот новый персонаж имеет такое же отношение к данной книге, какое имеет отдельно взятой человек, чья жизнь, начиная с семнадцати лет, была непрестанной попыткой понять себя через пристальное наблюдение за всеми, кто хоть чем то на него походил, к биографиям остального человечества.
Он — друг вампира, и на карнавале в Хэллоуин он — скелет. Дружба их объясняется тем, что у скелета нет крови, которую мог бы выпить вампир, а вампир вообще ничего не боится, и ему это, наоборот, даже нравится. Они подружились еще подростками. Скелета зовут Череп, а вампира зовут Рот. Они живут вместе в Нью Йорке, и играют в рок группе «Либертины».
Оба достигли своей нынешней личностной сущности на темной стороне жизни практически одновременно, когда у них начали пробиваться усы. Теперь, когда им было по 21, оба брились всего раз в неделю, что давало Рту все основания предположить, что они и дальше будут меняться, но Череп упорно твердил, что ему очень даже неплохо и в нынешнем обличии.
Черепа зовут Каспар Скалл, настоящее имя Рта — Артур Блэк.
Они живут в паутине из проводов и картинок, распиханных по четырем боксам в четырнадцать квадратных футов. Вещи здесь чистят редко. Череп может все дни напролет дрыхнуть в прохладе, лежа на диване в своих потрепанных грязных шмотках, и поднимается только, чтобы сгрести мелочь своими большими ручищами и пойти купить супа. Рот возвращается с охоты и находит его на месте. В течении первых минут пятнадцати они не говорят друг другу ни слова и даже не смотрят друг на друга, пока Артур слоняется по квартире, а Череп хлебает свой суп. Потом Рот отрывает полоску бумаги в девять дюймов шириной, растягивает ее у себя перед грудью, от соска до соска; стараясь не прикасаться к Каспару, продевает бумагу ему через грудь и вытаскивает со спины, держа за уголки двумя пальцами, большим и указательным. Череп отрывает точно такой же кусок бумаги, держит его вертикально и — тщательно избегая всякого телесного контакта, — продевает его через тело Артура подмышками. Потом они берут по паре тупых ножниц и, стиснув зубы, начинают кромсать бумагу. Они бормочут разные фразы вроде: «Кажется, здесь написано твое имя, Каспар», или " Чуть чуть сними по бокам, пожалуйста ", или " Что ты делал сегодня в школе? "
Вскоре вся бумага, сероватая, как дешевая бумага для пишущей машинки, оказывается на полу. Просто клочки и обрезки. Просто хлам, как это принято называть. Мусор. Мусор весело скачет в корзине вместе с остатками нашинкованной моркови, покрывшейся черными точками, но давно позабытой Каспаром и Ртом, хотя оба они — любители точек и кругов. Рот особенно любит точки, Каспар — круги.
Они убирают ножницы.
Рот снова берет свои ножницы и запускает ими в окно. Друзья стоят лицом к окну и смотрят, как ножницы плашмя ударяются о стекло. Им обоим смешно. Ножницы остаются на том же месте, и Артур, смеясь, оседает на пол.
— Слушай, как смеются ножницы, — говорит Череп.
— Это что, такая интимная шутка? — спрашивает Рот.
Ни тот, ни другой знать не знают, о чем говорит ему собеседник. Они вообще никогда не знают, о чем говорят.
Вот последний их разговор, где имел место такой обмен репликами:
Рот (тыкая пальцем в яичницу): Если бы это была сигарета.
Череп: Зажевать бы сейчас одним махом добрую пригоршню табаку.
Рот: Не забудь про бумагу. В ней все витамины. Витамин А, Витамин Ф, Витамин П…
Череп: Витамин Ф предохраняет от рака.
Рот: О, да! Надо это запатентовать и отписать Главному Хирургу! Только бы не забыть. Это, как Луи Пастер: выпил кислое молоко, сблевал и сразу же выздоровел! Это войдет в историю. Как ты думаешь, сможем мы это запомнить? Давай попробуем еще раз. Так… Если бы это была сигарета.
Череп: Сигарета?
Рот: Ну да, сигарета.
Череп: Сигарета? Гм… Жалко, что я не сплю.
Рот: Ну, кто то из нас точно спит, и это точно не я. Ой, прости! Прости! Я опять поменялся с тобой местами.
Череп: С самим собой.
Рот: Да я вот что имел в виду — понимаешь, я сказал то же самое, что ты сказал только что. Я ошибся, идентифицируя себя с тобой…
В этот момент, на входе в реальную жизнь, снова невнятные друг для друга, они вступили в пределы потенциальной ненависти. Череп говорит: «Не удивительно», — как будто, с его точки зрения, между ними не было ничего и ничего быть не могло… — Но послушай, это я на мгновение вошел в сознание Артура Блэка и запутал повествование. Прости меня, читатель. (Наша жизнь в этой зоне… нам надо работать вместе. Тебе надо знать, что сущность у этой книги — черно белая. У Рта — черный рот, а у Черепа — белый череп, в этом они изначально согласны друг с другом. Черное и белое пребывают в состоянии взаимной ненависти на пешеходном уровне: они максимально удалены друг от друга. Замкните это расстояние в круг, и они станут бок о бок. Читать книгу — все равно, что рассматривать через увеличительное стекло полутоновую газетную фотографию. Книгу лучше всего не читать, а вспоминать. Хорошую книгу. Открой ее на любой странице и прочитай несколько строк, чтобы освежить в памяти. И тут то же самое. Взгляд на твою рискованную жизнь. Может быть, ты умрешь молодым. Я умру молодым. Суеверие. Память — это то, что связывает точки между собой. Плохой памяти просто не существует.) Тут расходятся Рот и Череп и запротоколированная история: Рот и Череп — не люди, они — объекты из плоти и крови. Сама история — стопроцентная ложь, и поэтому неуязвима. Это придуманный мир — единственное, что отделяет человека от всего остального. Он не существует, есть только имя. История — разновидность сентиментальности. Как содержание телешоу. Телевидение — это абстракция. Шутка. История — тоже шутка. Телевидение и история — центры пустоты. Это ауры, как волосы, которые можно причесывать 24 часа в сутки. Череп и Рот — силуэты, проступающие в тумане, как горячий и холодный свинец. Им обоим нравится целыми днями смотреть телевизор. Каждое слово, которое я пишу — шутка. То, как оно существует в твоей памяти и в моей — это шутка для Господа Бога. Рот и Череп — это и есть Бог. Они — падшие дельфины. Каждым своим словом, каждым действием ты плетешь сети, в которые сам же и попадешься, но они существуют только в твоем сознании, и поэтому ты в безопасности, пока ты не веришь в Бога. Если ты веришь во что то, ты автоматически обречен. «Вера» — еще одно человеческое заблуждение. Либо ты что то знаешь, либо нет. Черное и белое. Эти слова — дельфинья сеть для человеков — дельфин сможет вытянуть эту сеть, как свадебный поезд, как разум племен. Каждое слово — пародия, и я прошу у вас прощения. Я взываю к вашему милосердию и не собираюсь переходить на личности. Череп знает, что я постоянно перехожу границы дозволенного. Артур меня презирает. Я сам загнал себя в угол.
— Слушай, как смеются эти ножницы, — говорит Череп.
— Это что, такая интимная шутка?
— Ты что то сказал?
— Нет.
— Нет, сказал.
— Нет, не сказал.
— Нет, не сказал.
— Нет, сказал.
Читать далее...

Постарайтесь дочитать до конца...
Как-то нелепо всё получилось. Вроде вся жизнь пошла наперекосяк. Я не хотел многого, но и не довольствовался малым, а в итоге – НИЧЕГО! В голове крутится только одно слово «неудачник» - так бы меня охарактеризовал любой из моих друзей, а вернее знакомых (хотя в существовании даже таких я начинал очень даже сомневаться).
Меня выгнали с работы, ничего путёвого из себя я там не показал. За день до этого пришла бумажка, в которой говорится, что я из-за «неуспеваемости» исключён из колледжа.
Мать плакала целую ночь. Мне сообщил отец, что я «конченый»… В меня не верили, а это тогда мне так было нужно. Всё тот же любимый папаша меня избил до полусмерти с криками, что я и пенни больше от него не получу. Я услышал все возможные оскорбления от родных. Им нужен был мой диплом. Нет не я, а просто диплом, приложением к которому было бы измученное тельце их чада. Кого волновало, что я думал или хотел? Все мечтали, что сынок станет богатеньким юристом и озолотит всю семью – наступят сладкие минуты роскоши. А в итоге их дитя оказалось вне колледжа; никого не заботило, что чувствовал я – все думали о себе.
Любовь лопнула как мыльный пузырь. Крошка сообщила, что она залетела, хотя мы всегда предохранялись. Это было не моих «рук» дело, но официально её парнем был я, то есть все «плюшки» достались мне. Предстояла свадьба. Наглая измена, а потом свадьба – оригинально. Лучше чем ничего, однако. Но услышав о бедах юного уже не студента, родители моей уже не любви отказались от столь бесперспективного зятя…
Я на глазах терял всё: семью, друзей, девушку, жизнь, которая превратилась, в гноящуюся, вечно ноющую, рану. Слово «неудачник» не выходило из моей головы – я не мог ни спать, ни есть, ни жить, плавно превращаясь в чёрную дыру. С этим надо было что-то делать. Я старался…
Из давних времён люди пытались научиться летать или хотя бы ощутить радость полёта. А почему бы и нет? Чем я не Икар? Под ногами восемнадцать этажей свободного для парения пространства, а на самом дне - шумная улица. Носки моих ботинок выступали за край крыши, всего на несколько сантиметров – но достаточно для того, чтобы на несколько мгновений превратиться в птицу. Я расставил руки – лететь нужно тоже красиво, не важно в каком направлении. Просто это надо сделать красиво. В голове проносились миллиарды мыслей, разбрасывая мозг по стенках черепа, всё было так сложно, но одновременно настолько просто… Сделать только шаг на встречу будущему, только почему-то оно у меня было внизу. Меня обвиняли в малодушии и бесхарактерности, и вот я на краю небоскрёба словно Иисус расставил руки – не каждый смельчак отважится на такое. Умники говорят, что потенциальные самоубийцы на самом деле не хотят умереть, а просто хотят привлечь к себе внимание, заявить о себе. И в конечном итоге их отговаривают от такого пагубного для их здоровья решения. Смешно. А я даже записки не написал, где кого-то обвиняю, внизу даже не было любопытных прохожих, кричащих: «Держитесь! Не делайте этого, всё обойдётся…» Я был не потенциальным, а настоящим. Настоящим, который лёгким движением ступней оттолкнулся от края, в тот момент когда кто-то вышел на крышу. Настоящим, который с расставленными в стороны руками набирая скорость мчался вниз.
Интересно, что в момент, когда всё возвращать уже поздно, сразу понимаешь, что ситуация была не настолько плохой и единым движением руки можно было всё изменить. Вы думаете я был исключением? О, людишки, поймите же - нет ничего дороже чем жизнь – не играйте с нею. Больше шансов у вас не будет, поверьте…
Земное притяжение и ускорение делали своё дело – земля с бешенной скоростью надвигалась на меня. Я закричал. А что делать? Перед смертью стыдиться не приходится. Адреналин переполнил организм, такое можно почувствовать лишь перед смертью – у меня даже встал. Сразу появляется бешенная способность думать и соображать. Веретеном побежали мысли, множество мыслей, я даже пожалел, что не знаю физики, чтобы вычислить скорость и продолжение полёта, а также силу удара. А так хотелось, чтобы времени было больше. Ведь мир так прекрасен, воздух так чист, деревья так странно зеленеют, а малыши учатся ходить, вокруг так много красивого, даже простой стебелёк травы на ветру. Это всё просто и загадочно. Почему-то эта мудрость приходит перед смертью. Я пожалел. Все жалеют, когда уже совершили непоправимое. Я знаю! Даже в промежутке между собственноручным спуском курка и превращением разрывной пулей ваших мозгов в однородную кашицу, так красиво покроющую стены комнаты, у вас остаётся время пожалеть и понять всю нелепость ситуации. И всегда так и происходит! Исключений не было и не будет. Вы почувствуете невиданный ранее прилив адреналина (чего не испытывают до самой смерти), приобретёте способность молниеносно думать и несколько миллисекунд для вас протянутся в вечность (именно тогда у вас появится время вспомнить пролетевшую жизнь), завершением которой должны быть адская боль и тоннель со светом в конце.
Хотелось чтобы всё закончилось быстрее. Я даже подумал, что грохнуться с лёту головой об асфальт, для меня было бы лучшим вариантом – и меньше мучений. Но в жизни всегда есть подсознание, которое работает не спрашивая нас, действует по-своему (часто это называем рефлексами). Каждое живое существо от рождения пытается встать на ноги, будь то кошка или человек: все мы хотим к земле дотронуться ногами, а не головой. Так и я, начал извиваться и махать руками, насколько это возможно, выравнивая своё положение в воздухе, одновременно понимая и то, что приземлиться «по-человечески» будет одним из худших вариантов: челюсть сломается об колено, переломанный позвоночник окажется где-то в черепе, а рёбра растрощатся об изувеченный таз - тело станет как гармошка, обильно политая кровью. Но… в критические моменты с рефлексами не справится никто…
Перед глазами мелькали сцены из жизни. Оказывается там было место счастью, нужно было только открыть глаза, возможно даже не так широко, как сделал это я перед глухим ударом об столь чудное изобретение человечества как асфальт. Радовало только то, что всё произойдёт быстро, а потом отправлюсь на прогулку по туннелю.
Несмотря на все мои акробатические жесты, приземляться пришлось на спину. Боль. Сильнее. Ещё сильнее. Каково же было моё удивления, когда вместо туннеля я увидел куски собственных рёбер, прорывающих рубашку на груди и брызгающих кровью в разные стороны. Они торчали как обрубки деревьев на болоте. Один глаз полностью залился кровью – почувствовалось неимоверное жжение. Правая рука неестественно была вывернута за спиной. Казалось, что позвоночник превратился в разобранный конструктор. Ноги повыбивались из тазобедренных суставов и были полностью растрощены. Мне казалось, что я лежу в луже. В принципе, так оно и было. А вам доводилось когда-то лежать в луже собственной крови? И всё это сопровождалось страшнейшей болью – вероятно такую не испытывали даже во время инквизиций.
Я превратился в очень хороший медицинский экспонат, в такую себе игрушку «сделай сам». Вокруг начали собираться люди, кто-то закричал, позвали на помощь. А я лежал, почему-то не умирая и даже не теряя сознания, которое было переполнено болью. Кричать не мог – лёгкие были наполнены какой-то жидкостью (вероятно кровью) и проколоты осколками костей.
Знаете, что самое страшное для таких «прыгунов»-самоубийц? Совершить то, что намеревался, а потом остаться в живых… Лежать как я на асфальте с изувеченным телом и не умирать. А потом? Потом приедут доктора и произойдёт чудо. Они возьмут и вылечат, избавив от всех недугов и содрав за это крупненькую сумму денег. А человек чудодейственным образом останется жить, правда, уже передвигаться придётся на колёсах, а то и совсем останешься парализованным. Взамен полноценной жизни, в которой что-то не складывалось, получаешь жалкую жизнь инвалида, с пониманием того, что ты неудачник и даже самоубийство толком не можешь совершить. Поэтому перед тем, как совершать такие поступки, нужно было бы позаботиться об «успешном» исходе дела. Стреляйте себе в голову! И тогда вас не спасёт никто – стопроцентный успех, хотя и много грязи (вообще-то от меня, я думаю осталось побольше). Однако перспектива остаться в живых меня «обрадовала» – жить хочется всегда, пусть даже немым и немощным калекой.
Вокруг засуетились людишки, примчалась скорая и полиция. Подбежали доктора. А я чувствовал лишь боль, адскую боль – больше ничего. Мне что-то укололи в вену. Боль начала стихать, перед глазами поплыло, всё стало нереальным и отдалённым. В этом сне я увидел, как к моей изувеченной груди с торчащими рёбрами подносят два электрода. «Вот она смерть» - подумал я: «вероятно у меня остановилось сердце. Слава Богу.» Моё тело вздрогнуло и выгнулось под электрическим импульсом. Это повторилось несколько раз. Краски вокруг начали сгущаться, меня поглощала темнота, а вокруг копошились и что-то орали доктора. Я отходил, по крайней мере, мне так казалось.
Но вдруг я полностью вернулся в сознание, даже заметил, как вздрогнуло тело от очередного электрического импульса. Я жил. Боль вернулась и наполнила меня вновь. Я захотел крикнуть, но не смог. Всё тело замерло. Я не мог ни шевельнуться, ни повести зрачком. Я был парализован, но жив и в полном сознании, хотя по-моему мне что-то кололи, чтобы я отрубился. Бред. Врачи метушились уже меньше. Некоторые из них встали и отошли, остальные проверяли пульс, прикладывая руки к запястьям и к шее. Потом и они тоже поднялись на ноги и закурили. Все вокруг молчали. «О Боже!» - кто-то сказал из толпы: «Бедолага. А ещё такой молодой был…» я не мог понять, что происходит, а пульсирующая боль мешала что-либо воспринимать. Врачи отошли к машине, оставив меня валяться на асфальте. Я лежал. Не понимая, что происходит. Все меня оставили, как мешок с костями. Потом ко мне подошёл один из врачей, присел на корточки, вздохнул и лёгким движением руки закрыл мне глаза. Закрыл, как будто я умер. Я попытался закричать, но не смог – я ж парализован, а они думали, что я мертвец. Нельзя же так ошибаться.
Кто-то сказал, что пора бы меня отвезти, а то я уже синею. Моя боль тотчас же заглушилась страхом. Синею? Я, что умер что ли? Потом почувствовал, как меня подняли и опять бросили. Каждое движение во мне отзывалось неописуемой болью, а я даже не мог пошевельнуться или крикнуть, все мои мышцы как будто задубели. Затем надо мной застегнулась молния. «Пластиковый пакет» - подумал я.
«Неужели смерть такая? Неужели это всё? А как же тоннель? Как же ад и рай? Что со мной будет? А может это ошибка или сон? Или мне придётся так томиться вечность…» - вот какие вопросы разрывали моё и без того измученное сознание.
Кстати вы знали, что доктора шутят над мёртвыми? Удивлены? Но так ведь они тоже с чувством юмора, хотя и своеобразным. Надо мной шутили. И так со всеми. Оказывается, умереть не так то легко и это по сути только начало… Они поспорили, сколько у меня торчит рёбер, а потом и о цвете моих глаз. Через секунду, мешок открылся, какой-то юнец в белом халате наклонился надо мной, открыл моё левое веко и посветил в зрачок фонариком. Представляете? А вы знаете каково это, когда на протяжении двадцати секунд в глаз светят ярким лучом, а ты ничего не можешь сделать, даже моргнуть или отвести глаз? Попробуйте. Каково? А это всё только цветочки по сравнению с тем, что пережил я.
Машина остановилась. Как я понял, меня привезли в больницу. К тому времени мне уже казалось, что основная составляющая того, что от меня осталось, была боль и только боль. Всё так же небрежно меня бросили на носилки, что только усилило боль, и куда-то покатили. Через несколько секунд послышался отдалённый женский крик. Потом всё ближе и ближе. Кто-то выкрикнул: «Сюда нельзя! Заберите её…» «Я его мать!» - прохрипел всё тот же заплаканный голос. И тут на меня рухнуло несколько десятков килограмм маминого веса. Ещё никогда её любовь не причиняла мне таких страданий. Какими только нежными и ласковыми словами она меня не называла, а мне лишь хотелось, чтобы она отошла и перестала прижимать моё и без того переломанное во всех возможных местах тело к своему огромному бюсту. «Хватит! Закопайте меня!» - хотелось мне выкрикнуть, но ни единый мышц не дрогнул – я был словно заперт в темнице собственного тела, которое навсегда замерло.
Наконец-то её оторвали от носилок и отвели в сторону. Чей-то голос сказал, что меня отвезут на время в морг, чтобы установить причину смерти и что не мешало бы если б кто-то принёс для меня чистую одежду. «Хорошо, я сейчас привезу…» - послышался голос отца.
«Урод» - подумалось мне – «всё время был тут и ни слова не выдавил, даже не подошёл... Вот тварь. Такая вот она отцовская любовь.» Но ещё меньше мне хотелось, чтобы он тоже приблизился ко мне и обнял на прощание, заставив мои рёбра напомнить о себе. «Любовь несёт страдания» - когда-то кто-то сказал и не ошибся.
Носилки покатились, а мать попросили остаться в холе и выпить кофе. Меня вкатили в морг. Кинули на какой-то холодный стол. Зазвенели инструменты. Не знаю, что хотели внутри меня найти, но включили радио на всю громкость, зазвучала музыка, послышался шорох по кафельному полу, как будто кто-то пританцовывал, а в груди почувствовалась такая резкая и острая боль, словно инквизитор воткнул раскалённый меч. Мне начали скальпелем рассекать грудную клетку и без этого похожую на сломанный забор. Грудину пилили сантиметр за сантиметром, что-то напевая себе под нос и понятия не имея, что после смерти человек всё также чувствует боль и даже более отчётливо. А моё сознание выворачивало наизнанку от такой боли. Хотелось бы мне это самое сознание потерять или умереть - да вот проблема: мертвецы сознания не теряют, а умирать мне было больше некуда. Я даже сморщиться не мог, а в мыслях я пытался отойти от всего этого и забыться, но как? Просто остался наедине с болью и ничего не мог сделать. я по сути сам стал болью.
После того как все рёбра были отделены между ними что-то вставили, послышалось, как крутится какая-то ручка. Плавно, но уверенно всё рёбрышки начали раздвигаться в стороны – кому-то хотелось поковыряться в моих внутренностях. Рёбра всё больше и больше раздвигались в стороны. «Может это и есть ад? Может за все свои грехи я остался связан с телом и подвергаюсь таким мучениям?» - мелькали в голове мысли, которые вмиг стирались болью – при жизни такого не чувствовал никто. Всё что от меня оставалось в тот миг – это боль, всё сознание превратилось в острую пульсирующую боль, что усиливалась с каждым раздвижением рёбер в стороны. Наверное в тот момент я был похож на человека, из которого несколько секунд назад вырвался Чужой. А какой-то практикант, который линчевал меня в морге, просто напевал себе под нос песенки и ковырялся рукой в моих внутренностях что-то вылаживая на стол.
Если уж вы решили кому-то отомстить, то мой вам совет: подождите пока, человек умрёт, а потом надругайтесь над трупом. Просто подойдите к гробу, когда будете прощаться с усопшим, и сломайте на руках ему несколько пальцев, а то и все десять, можете перебить нос (крови всё равно не будет). На мертвеце подобные операции останутся незамеченными для других, но он это почувствует, ещё как почувствует – поверьте. А для эффекта можете на ушко сказать, кто это сделал. Больших мучений человеку и желать не приходится.
Когда инквизиция в морге закончилась и палачи в белых халатах достали из меня для своих экспонатов всё, что можно было, меня сложили обратно, как какой-то конструктор, и начали одевать. После чего кинули тело в гроб, а может положили, но любое движение сопровождалось немыслимой болью, поэтому мне казалось, что меня не иначе, как постоянно бросают. Нужно бы научиться народу с мертвецами обходиться аккуратнее, ибо они более беззащитны чем живые и не могут потереть или подуть на рану. Всё приходится просто терпеть, а это ух как тяжело.
Не знаю, где я оказался после, но там меня по-моему накрасили и привели в человеческий вид. Косметологи для трупов – хорошенькая профессия. Я ж не на свадьбу собрался, меня похоронить должны, а они меня пудрят. Впрочем выбирать не приходилось, я стал почему-то не капризным – положения не позволяло. Походу я услышал пару шуточек, что если бы был живым, то со мной непременно хотели бы переспать все четверо девушек-косметологов. Забавно. Умрите – и вы узнаете о себе столько нового. Но всё это лишь маленькие отрывки из того, что происходило, в основном всё заполняла боль, она глушила всё, принимая какие-то немыслимые формы и образы. Её приходилось терпеть каждую секунду, каждую минут – без перерывов.
Потом наступил миг прощаний. Надо мной ревела мать, проклиная судьбу. «На кого же ты меня оставил? С кем же я теперь жить буду? Кто обо мне позаботится? Горе мне горе!» - всё выкрикивала она у гроба и прижималась ко мне. С каждым новым её возгласом я слышал всё те же слова: «я» и «меня», как будто это она лежала в гробу с торчащими рёбрами, без куска в голове, с лёгкими полными крови и без единой целой косточки в теле. А её объятия несли страдания вместо утешения. Мне даже захотелось, чтобы она свалилась рядом без чувств и перестала меня обнимать. Тогда бы все переключились на неё, а я «спокойно» бы полежал.
И я лежал, когда люди разошлись. Вокруг тишина и я непонятно где: то ли в теле, то ли нет. Я чувствовал всё, но управлять телом не мог. «Возможно смерть – это когда тело больше не подчиняется душе или чему там ещё?» - думал я тогда. Времени было много для раздумий. Пропали все чувства присущие живым организмам: голод, сон, усталость… Была только боль, от которой не избавиться. И ум мучался в агонии, не зная как укрыться от таких мук, это даже терпением назвать нельзя. Это всё свыше понимания, казалось, что меня составляла только боль.
Хотя кто знает? Если бы я умер от сердечного приступа, а не был бы растрощен и размазан об асфальт, то чувствовал я бы всё по-другому. Не было бы боли, не кололи бы кости в кожу, а просто пришлось бы томно лежать в гробу и слышать всё, что происходит вокруг, без мучений. Хотя мучением уже само по себе является то, что ни единым мускулом пошевелить не удаётся и кажется, что находишься в какой-то невесомости, где нельзя определить где верх, а где низ, и где ты занимаешь всё доступное место, где нету душ-соседей, с которыми можно было бы пообщаться. Это возможно и есть некое проявления одиночества. Главное лишь то, что мертвецы чувствуют и очень отчётливо. Именно это и происходило со мной, потому что я не умер от таблеточек (а было бы неплохо – возьмите себе как бесплатную идею) или от приступа, а просто грохнулся с восемнадцатого этажа, растрощив себе все кости, а потом меня вскрыли в морге. Разрезали и вскрыли, чуть не повыламовав все рёбра. И всё это болело и жгло.
Не знаю через сколько времени, ибо чувство такового в таком состоянии пропадает, но мы куда-то поехали. Потом приехали. К тому времени весь мой организм превратился в страшную ноющую рану. Несколько раз я даже пытался помолиться, лишь бы приглушить всё это. Затем из окружающей суеты моё сознание выхватило несколько слов, которые заставили боль немного отступить, уступая место паническому страху: «…развеем его прах на Зелёном Утёсе…» Эти слова привели меня в такой ужас, что мне захотелось сойти с ума. Но сумасшествие – это болезнь мозга, а не души. А душа или сгусток энергии (кому как угодно) не могут потерять рассудок. В моём маленьком мире всё перевернулось. Я был в крематории и меня хотела сжечь родная мать, никогда не думал, что это для меня станет проблемой. Мне хотелось опять таки потерять сознание или забыться, или проснуться, или исчезнуть вовсе…
За головой что-то щёлкнуло и послышалось как закрываются металлические двери. «Господи, если ты есть, помоги мне. Я каюсь в своих поступках, я грешил, но я старался быть хорошим. Помоги мне, избавь от этих мучений. Отче наш…» - но вдруг стало очень горячо. Послышался треск древесины, меня обдало огнём. Боль усилилась, заявивши о себе новым приступом – всё моё сознание заметалось, закружилось, пытаясь куда-то вырваться но с такого положения выхода нет. Я опять вспомнил об аде. По коже появились пузыри, потом она начала облазить, обугливаться, складки жира начали растапливаться, всё шипело и что-то постоянно лопало. Лопнули и глаза, скрутились и расплавились ногти… Конечности исчезали, я превращался в прах. Одновременно чувствовал, что жгучая боль как-то меняется и куда-то девается. Всё пропадало и исчезало: все звуки, все ощущения. Превращаясь в пепел я терял связь с миром, с телом, с болью…
Всё затихло. Боль исчезла. Исчезли звуки. Исчезло всё. Осталось только сознание и больше ничего. Где я находился, я не имел ни малейшего представления. Это была не пустота, но и пространством это тоже не назовёшь. Просто какое-то место, у которого ранее не было и никогда не будет географических координат. Вокруг не было ничего физического, это даже нельзя было назвать тьмой, пустотой или тишиной. Просто НИЧЕГО, где всё мыслиться лишь образами, где нельзя передвигаться ибо казалось, что сама душа занимает всё доступное место, которое не ограниченно, но всё равно почему-то тесно. Оно везде и одновременно нигде, оно существует отдельно и независимо, но в тот же момент его нет. А связью с нашим миром является тело, с исчезновением которого исчезает и связь. Все мы оттуда.
При жизни таких вещей понять и представить нельзя, это всё равно, что представить себе бесконечность космоса и понять причину этого. Что само по себе доведёт ум до сумасшествия. Как и не понять всего того, что происходило со мной после этого. Но со временем каждый это пройдёт и почувствует. Поверьте. Это не так уж приятно – жить куда на много лучше.
Читателю наверное интересно, как это испепеленный мертвец смог всё это написать? Думаете бред? Смейтесь… Никто и не говорил, что это написал я, как и никто не утверждает, что Библию своеручно написал Бог. Я просто через это прошёл, точно так же как и каждый из вас пройдёт и всё это почувствует. Это лишь вопрос времени. После смерти вам предстоит ещё многое понять и наткнуться на такие неожиданности, которые мог придумать лишь самый извращённый ум вселенной. Всё это так ужасно. Кстати для многих сразу решится вопрос о Боге и религии. Могу сказать лишь одно: ни на Земле, ни здесь молитвы вам не помогут - не тратьте времени. А смерть это только начало, начало самого необычного и скверного, начало вечности. А красота жизни лишь в её мимолётности и в тех запретных грехах, которые можно в этой мимолётности испытать, а после вас ждёт вечность – существование без тела и непонятно где. И ещё многое другое…
А меня лишь интересует один вопрос.. Хотите ли вы всё ещё, что бы после смерти вас похоронили и насыпали сверху несколько тонн земли, чтобы вам пришлось гнить и быть точимыми червями на протяжении десятилетий и чтобы на столько же времени ваша душа превратилась в сплошную боль, которую не унять и от которой не укрыться?
Бойтесь умереть.

…и вот уже середина дня, и я стою в телефонной будке на углу, где то в центре, понятия не имею — где, но я весь потный, и голова у меня раскалывается, и как то мне беспокойно и страшно, я ищу по карманам валиум, ксанакс, остатки гальциона, что нибудь, но нахожу только три таблетки нуприна в коробочке от Gucci, так что я закидываю их в рот и запиваю диетической пепси, не знаю, откуда взялась эта мысль, но мне показалось, что от этих таблеток зависит моя жизнь. Я напрочь забыл, c кем я сегодня обедал и, главное, — где . Может быть, с Робертом Эйлсом в «Beats»? Или с Тодом Хендриксом в «Ursula's», — это новое бистро, которое Филипп Данкен Холмс открыл в Трибеке? Или с Рики Уоррелом в «Декабре»? Или все таки с Кевином Уебером в «Contra»? Что я заказывал? Сэндвич с куропаткой и зелеными помидорами на булочке или большую тарелку салата эндивия с соусом из моллюсков?
— О боже, я не помню, — бормочу я со стоном. На мне — спортивный пиджак (лен с шелком), хлопчатобумажная рубашка, полотняные брюки хаки, все от Matsuda, шелковый галстук с эмблемой Matsuda, ремень от Coach Leatherware. Вся одежда пропитана потом, я снимаю пиджак и вытираю им лицо. Телефон продолжает трезвонить, но я не знаю, кому звонил, так что я просто стою в телефонной будке, очки Ray Ban криво держатся на лбу, и я слышу слабый знакомый звук, исходящий из телефонной трубки, — мягкий голос Джин, пытающийся перебороть вечный бродвейский гам. В сегодняшнем Шоу Патти Винтерс обсуждали тему «Может ли аспирин спасти вашу жизнь?»
— Джин? — кричу я. — Алло, Джин?
— Патрик, это ты? — отвечает она. — Алло?
— Джин , мне нужна помощь , — кричу я в трубку.
— Патрик?
— Что?
— Звонил Джесс Форрест, — говорит Джин. — Он заказал столик в «Melrose» сегодня на восемь, а Тэд Мэдисон и Джейми Конвей хотят выпить с тобой в «Harry's». Патрик? — говорит Джин. — Ты где?
— Джин? — я вздыхаю и вытираю нос. — Я не…
— Ах, да, еще звонил Тод Лаудер, — говорит Джин, — Ой, то есть Крис… а, нет, все таки, Тод. Да, Тод Лаудер.
— О, черт, — я издаю слабый стон и распускаю узел галстука, августовское солнце жарит вовсю. — Что ты там бормочешь, тупая сука.
— Не в «Сохо», Патрик, столик заказан в «Melrose». А не в «Сохо».
— Что я делаю ? — кричу я.
— Ты где? — Она секунду молчит и добавляет:. — Патрик? Что случилось?
— Сегодня я уже не приду в офис, Джин, — говорю я и потом, через силу, — и вообще никуда не пойду.
— Почему? — она, кажется, расстроена, а может, просто удивлена.
— Просто… скажи им… «нет», — кричу я.
— Что случилось, Патрик? С тобой все в порядке? — спрашивает она.
— Блядь, не говори со мной таким… похоронным тоном, — кричу я.
— Извини, Патрик. Я хотела… я собиралась сказать… просто сказать «нет», но…
Я вешаю трубку и выскакиваю из телефонной будки, и плейер, висящий у меня на шее, внезапно кажется мне булыжником, удушающим меня (и ранний Диззи Гиллеспи, звучащий из наушников, жутко раздражает), и мне приходится выкинуть дешевенький плейер в ближайшую урну, я об нее спотыкаюсь, хватаюсь за край и стою, тяжело дыша, дешевый пиджак от Matsuda завязан вокруг талии, я смотрю на плейер, все еще крутящий кассету, мусс у меня на волосах тает под жаркими лучами солнца, смешивается с потом, стекающим со лба, и попадает мне в рот, когда я облизываю губы, и мне нравится вкус, и проведя рукой по волосам, я жадно лижу ладонь. Я иду по Бродвею, не обращая внимания на старушек, раздающих флаеры, прохожу мимо джинсовых магазинов, из которых доносится музыка, она выплескивается на улицу, и движения людей попадают в такт, в ритм песни Мадонны, «life is a mystery, everyone must stand alone…», «жизнь — это загадка, которую каждый решает сам», курьеры на велосипедах проносятся мимо, и я стою на углу, хмуро поглядывая на них, но люди спешат по своим делам, никто не обращает внимания, никто даже и не притворяется , что не обращает внимания, и это меня ненадолго отрезвляет, так что я направляюсь к ближайшему Conran's, чтобы купить заварочный чайник, но как только я осознаю, что вернулся в нормальное состояние, у меня вдруг скручивает живот, и я приваливаюсь плечом к первой попавшейся двери и прижимаю обе руки к животу, пытаясь унять боль, и вдруг понимаю, что могу стоять прямо, и захожу в ближайший хозяйственный магазин, и покупаю набор ножей для мяса, топор, бутылку соляной кислоты, и потом, в зоомагазине через квартал, клетку для грызунов из прозрачного пластика и двух белых крыс, которых потом планирую пытать ножами и кислотой, но, видимо, позже, я забыл клетку с крысами в Pottery Barn, когда покупал свечи… или все таки я купил чайник? Я иду по Лафайет, постанываю и потею, расталкиваю людей, на губах пена, спазмы в желудке — может быть, от стероидов, но что то сомнительно, — но потом я слегка успокаиваюсь и захожу в Gristede's, краду банку консервированной ветчины, спокойно выхожу на улицу с банкой, спрятанной под пиджаком, и ковыляю по какому то переулку, где я пытаюсь спрятаться в фойе American Felt Building, там открываю банку ключами, не обращая внимания на швейцара, который, похоже, меня узнал, но потом, когда я хватаю ветчину руками и запихиваю в рот вялые розовые волокна, они застревают у меня под ногтями, а швейцар грозится вызвать полицию. Я вылетаю на улицу, наклоняюсь, и меня рвет у плаката «Отверженных» на автобусной остановке, и я целую милое лицо Эпонины, ее губы, и струйки желчи стекают по ее нежному личику и слову «ЛЕСБИ», накарябанному под ним. Я ослабляю подтяжки, не обращая внимания на нищих, нищие не обращают внимания на меня, истекающего потом, разгоряченного, я вдруг понимаю, что иду обратно в Tower Records, и успокаиваю себя, бормоча себе под нос, ни к кому конкретно не обращаясь: «Мне нужно вернуть кассеты, мне нужно вернуть кассеты», — и я покупаю два экземпляра моего любимого компакта «Возвращение Бруно» Брюса Уиллиса, потом застреваю в крутящейся двери, делаю полных пять оборотов, и, оказавшись на улице, натыкаюсь на Чарльза Мерфи из Kidder Peabody, хотя, может быть, это был Брюс Бейкер из Morgan Stanley, впрочем, кто бы это ни был , он говорит: «Привет, Кинсли», — и я рыгаю ему в лицо, закатываю глаза, зеленоватая желчь капает с моих зубов, а он предлагает, как ни в чем ни бывало: «Встретимся во „Флейтах“, ага? Северт придет». Я визжу и, шагая назад, врезаюсь в стойку с фруктами и овощами у корейского магазинчика, яблоки, апельсины и лимоны катятся по мостовой, через бордюр — на проезжую часть, где их давят машины и автобусы, и я сбивчиво извиняюсь, сую орущему корейцу мою платиновую кредитку, потом даю ему двадцатку, которую он быстро прячет в карман, но продолжает держать меня за лацканы грязного мятого пиджака, я вырываюсь и смотрю на его узкоглазое круглое лицо, и он внезапно разражается песней «Lightnin' Strikes» Лу Кристи. Я в ужасе вырываюсь из его цепких пальцев и ковыляю по направлению к дому, но люди и магазины по прежнему меня бесят, и уличный дилер на Тринадцатой предлагает мне крэк, и когда я вслепую вытаскиваю полтинник и протягиваю ему, он благодарно бормочет: «О, Боже, мужик», — пожимает мне руку и сует мне в ладонь пять ампул, и я запихиваю их в рот целиком , он таращится на меня, пытаясь замаскировать тревогу удивленной усмешкой, я хватаю его за шею и сворачиваю ее, у меня изо рта дурно пахнет, «Лучший мотор — BMW750iL» , и потом я иду к телефонной будке, где что то бессвязно бормочу оператору, пока, наконец, у меня не спрашивают номер кредитной карточки, и я говорю с центральным офисом «Xclusive», и отменяю сеанс массажа, на который и не записывался. Мне удается успокоиться, просто глядя на свои ноги, обутые в туфли без шнурков от A.Testoni, я пинаю голубей, и даже не замечаю, что захожу в какую то занюханную забегаловку на Второй Авеню. Я по прежнему испуганный, потный, дезориентированный, и я подхожу к маленькой толстой безвкусно одетой старухе еврейке.
— Послушайте, — говорю я. — У меня тут заказан столик. На фамилию Бэйтмен. Где метрдотель? Я знаю Джеки Мэйсона.
— Я могу посадить вас и так. Заказ не нужен, — вздыхает она и достает меню.
Она ведет меня за ужасный столик в глубине зала, рядом с сортиром, я выхватываю у нее меню и мчусь за столик, который поближе к выходу, испуганный дешевизной еды.
— Это что, черт подери, здесь так шутят? — я чувствую, что официантка рядом, и говорю, даже не глядя. — Чизбургер. Средней прожарки.
— Извините, сэр, — говорит официантка. — Нет сыра. Кошер.
Я не понимаю, о чем она говорит, и отвечаю:
— Хорошо. Кошер бургер, но с сыром . Monterey Jack, может быть, и… о, черт, — у меня снова крутит живот.
— Нет сыра, сэр, — говорит она. — Кошер…
— О, черт, что еще за кошер — может, это кошмар , блядская ты жидовка ? — бурчу я себе под нос, и потом: — Деревенский сыр ? Просто принесите , а?
— Я позову менеджера, — говорит она.
— Как хотите. Но, может, пока мне попить принесете, а?
— Да?
— Э… ванильный… молочный коктейль…
— Нет молочных коктейлей. Кошер , — говорит она. И добавляет: — Я позову менеджера.
— Нет, постойте.
— Мистер, я позову менеджера.
— Что тут, блядь, происходит? — я потихонечку прихожу в ярость, моя платиновая AmEx уже лежит на грязном столе.
— Нет молочных коктейлей. Кошер, — говорит она, поджав губы. Обычная женщина, одна из миллиардов жителей нашей планеты.
— Тогда принесите мне этот мудацкий … ванильный… — ору я, забрызгивая слюной открытое меню. Она таращится на меня, и я добавляю: — И погуще!
Она уходит за менеджером, и когда я вижу, что он идет к моему столу (копия официантки, только лысый), я встаю и кричу:
— Да ебись ты в рот, ублюдочный блядский жид, — и выбегаю на улицу, где…

шёл нулевой год, бесконечным, своим графическим изображением, гипнотизируя, как обычных, так и крутых чуваков. где-то в районе старого города я проблевался... где телефон? … алло! алло! не вешай трубку! нам надо... сука! - я лупил телефонной трубкой по стене до тех пор, пока она не стала похожа на моё сердце, моё разбитое сердце, непонятным образом до сих пор стучащее … противоударные часы… под зелёным, в синюю полоску свитером и голландской военной курткой, купленной по случаю у одного подонка. … - эй, придурок, ты чё делаешь? - выскочивший из-за угла (точно чёртик из игрушечной коробки, которую я подарил тебе два года назад на день рождения) мент хватает меня за плечо. … - иди ты нахуй! flash : вспышка, проблеск (англо-русский словарь. издательство "русский язык" 1991 год. формат 70х100...16). после часа сидения в темноте, включённый на секунду свет, подключение к вечности, нирвана на халяву, мать его... тысячу раз я представлял себе наше "расставание навсегда" - красные от слёз глаза, полупустая электричка, сворачивающаяся в плюс бесконечность, густая, как клюквенный кисель (в него переложили крахмала). … - нет, нет. я не могу. я не могу без тебя! на самом деле: - пойми, я не могу без неё. … - послушай... что ты говоришь? ты что, променяла меня на эту потаскуху? она же старше тебя лет на сто! поганая тварь! я её... … - не смей так говорить о ней! ты же ничего не знаешь! ничего! … - я знаю, что люблю тебя! не бросай меня так! … - ну а как? как мне тебя бросить? … - что ты говоришь? ну хочешь, встречайся с ней, трахайся с ней, делай что хочешь, только не бросай меня! мы могли бы всё распланировать... … - что? … - скажем по выходным ты ночуешь у неё, по будням... … - ты окончательно спятил! пойми... пойми, что я тебя разлюбила! ... - ...по будням я бы приходил... только на час... на два. мы бы делали тебе уроки. помнишь, как раньше... ... - перестань! пожалуйста, перестань! всё кончено! ... - что, что кончено? ... - всё кончено... ... - алло! алло! не вешай трубку... ... во! вроде приходит в себя! - мент брезгливо ткнул меня дубинкой: - вставай, придурок. чё, колян - обращается к напарнику (он похож на спившегося дастина хофмана) - надо его в отделение... ... - да пошёл он в жопу! - дастин хофман сплёвывает и лезет в ободранный "уазик". ... - ты посмотри чё он с телефоном сделал, козел! ... - это б-был творческий акт! ... - чё!? я те щас дам творческий акт, мать твою! ... - да брось ты его! нас михалыч ждёт! поехали! - дастин хофман стал моим любимым актёром. ... - чтобы духу твоего здесь не было! быстро! ... через полчаса сижу у эс. роберт смит плачет кровавыми цветами. очень сильно болит подбородок. ... - сделай потише. ... - а что? - она заходит в комнату с бутылкой портвейна - ты же любишь... ... - сейчас мне нужно другое лекарство! у тебя есть пиво? ... смешиваю вино с портером и пью большими глотками. ... - ну что ты так расстраиваешься? ... у тебя ща... знаешь чиво будет! ... смотри что у меня есть! ... - достаёт из кармана маленький бумажный пакетик. ... - кофе?! ... - при чём такой прушный! ... - за сколько покупала? ... - двадцать баксов. ... - что-то больно дорого. где? ... - комиссар продаёт, правда говорит, что осталось мало... ... - блядь! он допродаётся! в городе облава... ... - вот потому так дорого, - аккуратно высыпает в кружку половину пакетика и доливает кипятком. ... - пей. ... обжигающая, с привкусом жжёного сахара горечь. вставляет сразу. да, кайф неплохой. - слушай, пойдём в "флэш", там сегодня "оазис". ... - чё за группа? ... - да какие-то хиппи из зеленогорска. ... - так я их слышал. у них ещё два брата играют... гелохов дима и... блядь, как второго зовут? ... - ну что, идём? тогда я одеваюсь ... медленно стягивает халат. фон ... красные в синюю полоску шторы. звуковая дорожка: "мистэ элфабэд сэйз". - тебе что-нибудь не нравится? (она ударила на слове что.) я всегда сомневался в реальности собственного существования. единственное, что его доказывало - реакция других людей, положительная, отрицательная ... плевать. чем больше количество, тем надёжнее доказательство. именно поэтому... ... - лёха, что мне надеть - джинсы или юбочку? ... - юбочку... именно поэтому я, например. ... - ну как? ... - круто. ... - нет, ну ты хоть посмотри. темно-зелёный мохеровый свитер, короткая коричневая юбка из замши, чёрные колготки, детская причёска, с двумя торчащими в разные стороны хвостиками, перетянутыми коричневыми, с белой полоской резинками... ... - встань, голая, в угол и заткнись. ... - ну, мы идём? ... - конечно. давай только кофе ещё попьём. ... - передознуться не боишься? пиво, вино, еще и кофе! ... - нормально... ... старое, плачущее канализационной водой и блевотиной, по капитальному ремонту помещение "флэш" всегда вызывало у меня чувство неловкости (что я здесь делаю?), вперемешку с каким-то мазохистским удовольствием причастности к этой грязи. развешанные по стенам плакаты панк-звёзд семидесятых (про них забыли все, кроме владельцев "флэша"), стулья со сломанными ножками и целая орава подростков, налакавшихся всякой дряни. что-то больно радикально прёт. да уж, комиссар гавна не продаёт. качество... эс была права. а где эс? ... - привет лёха. дурак... ты чё, опять кофе накачался? ... - да ладно... ты послушай... я щас стих пишу... ну-у-у там... про любовь. но это не главное. так вот... э-э... про что я говорил? ... неважно, - поправляет волосы и прикуривает косяк. ... - а, ну да! в этом рассказе всё будет наоборот. понимаешь? ... - что наоборот? ... - например, в нем запрещённый наркотик не кофе, а скажем марихуана...- фыркает и делает глубокую затяжку - на, покури (как её зовут?) ... - ... а " так воняют окровавленные тампаксы" группа из выборга ? ... - ага, и при этом, их по эмтиви каждый день показывают... ... - да не показывают их по эмтиви, понимаешь? там у них всё наоборот. шиворот-навыворот. поэтому "твот" не супер-группа из парижа, а просто провинциальные парни, которые играют по всяким сортирам типа "флэш". ну и так далее... ... - и чё в этом прикольного? - не мигая, смотрит в глаза. ... - она здесь? - у меня сердце застыло, дурак, оно же разбито! хорошо, то что от него осталось. весь облом заключался в том, что я сам познакомил её с о. ... - лёха, это твоя девушка? я тоже её хочу. следующая песня "донт лук бак ин энджел", в жопу пьяный гелохов, закрыв глаза воет в микрофон. продираюсь сквозь толпу уторченных пэтэушников - лёха, почитай стихи. - идите в жопу!. вот и она. эта блядь эл. ... - надо поговорить. ... - что-оо-о? ... - по-го-во-рить! ... - ну пойдём, берёт меня за руку и тащит в туалет. ... - здесь воняет. ... - ну и что, зато тихо. ну-ка лёха, давай: - утренний щебет птиц явно раздражал франсуазу. от каждого слова прислуги она вздрагивала... ... - чё это за хуйня? ... - по направлению к гумбертам... - я её люблю. ... - я тоже... люблю. замечаю, что у неё дрожат руки. нарочно медленно достаю сигарету из пачки. прикуриваю. со всего размаха бью эту проститутку по лицу. охает, и закрываясь руками начинает плакать. бросаю сигарету в расколотый (чьей-то башкой?) унитаз и хлопаю дверью. с эс нехорошо, явный передозняк. с бессмысленным взглядом сидит на коленях у какого-то подонка с ирокезом. он шарит рукой у неё под свитером и что-то шепчет в ухо. ну-ну. ... - двести грамм портвейна и бутылку портера ... барменша с больным похотливым взглядом. икает и лезет под стойку ... значит, в каждом отрицательном явлении всегда есть положительный процент, и это, бля, повод для оптимизма - сказал он и, уткнувшись лицом в стойку бара, начал блевать. потом его долго пиздили здоровые парни в кожаных куртках, а в колонках ныл том йорк, зато у них хороший гитарист, подумала я, и окончательно решила уволиться из этого ёбаного заведения. меня заебали все, все, все ... - с возрастом начинаешь врубаться в людей. ... - чё? - прилипший к табурету чел поднимает на меня мутные от алкоголя и кофе глаза. это санитар. он работает в транспортной бригаде местной больницы, таскает трупы и прочую дрянь: ампутированные части тела, грязное бельё и кастрюли с кашей. около года назад запарил меня устроиться к ним в бригаду. в первый же день, став свидетелем того, как он со своим напарником, с идиотским смехом лупят друг друга ногами по голове (не своими ... отрезанными, завёрнутыми в бинты и полиэтилен, уже никому не принадлежащими ногами ... обе левые ... их потом сжигают в аду) я сразу уволился. сорок минут - личный рекорд пребывания на работе. ... - с возрастом начинаешь уважать людей, мать его. ... - эт ты к чему? - от него воняет йодом и дешёвыми сигаретами. ... несмотря на терзающую меня ревность, я отношусь к ней с уважением... ... - т-т-терзающую? а! ну-ну! к-к к кому? к этой лесбиянке что-ли? д-д-давай её трахнем, нахрен! ... - ага, в морге! ... - по... почему в морге? можно и не в морге. а при... причём здесь морг? - он с подозрением разглядывает содержимое стакана. ... - да так. ... - не, ты с-скажи!... - ишь ты. в морге. - залпом выпивает свою бурду (смесь тёмного кофе и водки, так называемый "дисней-ленд", шарахает по мозгам сильнее всяких мескалинов) - я в морге ваще сплю! ... - круто. ... - да, с-плю! а вот ты спал в морге? хуй! и они, они тоже, - широким жестом обводит бар рукой - т-т-того; не спали! никто! никто из вас здесь не с-с-спал в морге!!! и не бу... не будет! а я сплю!!! ... - спал и буду спать. ... - б-б-буду! буду спать в морге! ... - круто. ... - а знаешь, почему? почему я могу спать в морге, а вот т-ты и ва... ваще вы, вы все не можете? в-в-вы боитесь!!! ... - круто. ... - д-да! боитесь спать в морге. боитесь смерти и т-трупаков! я трупакам кручу "сливы"! б-б-беру его, нахрен, за нос и к-к-кручу ему "сливу"... и щелбан! тресь! по лбу! ещё - тресь по лбу!!! ... - круто. ... - ещё т-т-тресь по лбу!!! я смерти не боюсь. смерть это пауза, а трупак использованный с... ска... с-с-скафандр! да! я беру его пальцами за нос и кручу "сливу". к-кручу, кручу... - к нам подходит какой-то здоровый мужик. ... - слушай, нормальное название для рассказа "шиворот-навыворот"? - делаю идиотское лицо. ... - ты что, дурак, нафиг ты её ударил? ... - ещё п-п-привозят рыбаков... ... - не лезь в это, пожалуйста. она выебала... ... - их-их-ихтиандров, мать его... они зи-зимой тонут, а весной их вылавливают и к нам... ... - как это не лезь! я те щас пизды... ... - им сливу не закрутишь! они рас-распухают... и носы у них лопаются (как мыльные пузыри?) е-е-если... нормально крутануть... ... - ты не знаешь о чём говоришь. она сама попросила. ... так и сказала: "дай-ка мне как следует, лёха!" ... - он правильно... так всё и было. ... - я с-слышал, тебе мой хардкор не понравился? ... - припев. современная русская культура это о. ... договариваются и собираются трахать её вдвоем, потом наебошиваются наркотиками, вламываются в квартиру ... она жмётся к стенке ... жёлтая футболка, трусики цвета венозной крови (это уже не ружьё, а автомат никонова), в глазах хичкоковский полиэтилен - послушай, послушай... - вы что, совсем сдурели? - а чё? поговорим... все вместе... втроем... или нет - трахаться, будем втроем трахаться ? ... перестань, ты же её не знаешь, совсем не знаешь - сверху и на коленях ей нравится больше, чем на животе или спине ... потом плакала ... натрахается и ревёт ... боится, сука, с удовольствием подумал я за эл. - ну перестань... мы просто... поговорить. слушайте, вы будете меня ебать? - на самом деле она повторила - вы что, совсем с ума сошли - чиво-чиво? - незагоревший огонь ... дохлые свиристели, календарь с обиженным робертом смитом в парике, да свистящий из кухни чайник - так, ладно... мы ща кофе хуйнём и свалим ... вообще не употребляла наркотиков ... когда я подсыпал ей в чай кофе - с мутными глазами забилась в угол и сидела там всю ночь - так чё? будете лизать друг дружку всю жизнь? - мне тебя так жалко... смерти нет. вот трупак, он же нафиг микробами напичкан, как эклер кремом. может для того и помер, чтоб они... - алексей, тебе надо уйти ... ты что, разбираться пришёл - я хотел, чтобы кровищи в финале... как месячные ... назначьте день и отмените казнь ... а может, они просто передознутся героином? чистая тихая смерть ... чистая? да всю квартиру заблюют, нахуй ... и где брать будут? ... у санитара - по случайному совпадению (угадаем за ним неподготовленность автора) трупы осматривал дастин хофман ... они орали, как за-ре-за-ннные ... толстая соседка ничего не слышала ... сломанный слуховой аппарат ... орали они, нафиг, когда еблись ... чуть пизды себе не разорвали ... стихи, пузырящиеся в уголках искусанных губ, с подпрыгивающим от нетерпения размером, высосанные из твоего рта где-то в начале сентября, сплёвываются на потёртый линолеум ... с моей стороны глупо было хвастаться - увлечённость, с которой я рассказывал о трахнутых провинциалках, конечно же передавалась и тебе, в то время, ёбшейся только со мной, да каким-то потерянным одноклассником в вечной камуфляжной куртке ... в тринадцать играла с подружками в "дурака", проигравшая задирала перед окном (первый этаж) футболку ... проходивший мимо парень, съел только что прикуренную сигарету, потом долго разбрызгивал слизь по комнате, обклеенной жирносиськовыми топ-модулями ... в первый день нашего знакомства, встала на колени и начала расстёгивать ширинку моего сэконд-хэндовского ливайса. медленный полёт обожравшегося крови комара и твой тёплый скользкий рот, до сих пор отдаются в моих снах жалкими поллюциями. ... - лёха, лёха! слышь? ... - да он ваще в отрубе! ну, блядь, мудак! лёха, "флэш" закрывается, вставай!!! - менты и ебля, плюс "жизнь учили не по учебникам"! - нихуя! - ... вот гавно! я его сам ни разу не читал, хотя сцена в туалете (приходят, нахуй, панки в клуб, а в нём сцена в туалете - ну-у там "комбы" стоят и толчок на заднем плане), где он девку в морду ... - противодействие хаосу - это пошлый любовный дневник. - слышь? а чё он так нажрался? - хуй его знает... вот мудак! вставай, лёха! лёха! я тя домой не потащу! ну ты чё? ваще оборзел? - да, было б нормально ... замочил обоих, предварительно выебав ... мастурбация развивает абстрактное мышление ... венок сонетов ... никого он не убивал, кофе передознулся, вот и всё, так что пусть подотрется своей книжкой, а на бахтина я ваще срал ... дрочил у неё в парадной, а потом ещё и ныл под дверью ... я не трусоцкий, а маркиз де сад, не исповедь ставрогина или порнофильм! вот гавно! - так будешь ты кончать или нет? - если только слезами ... девчонка, для которой я сколотил, лихо и неумело, эту сомнительную реальность, раздвинула ноги... то, что я не мог кончить такое долгое время, объясняется чувством гадливости и отвращения, появившемся сразу после последней судороги твоего, ещё детского тела, и дело даже не в эл, снисходительно гладившей твои груди с видом экзаменатора, гордящегося успехами наглого вундеркинда ... - ещё ребенок, а лейбница наизусть... ... - какой она, в жопу, соучастник? - статистка ... пока я искал под кроватью брюки, или трясущимися руками разворачивал пакетик с остатками кофе ... глотал омерзительно пахнущую, тёплую жидкость ... прикуривал сигарету или хлопал входной дверью ... ловил такси ... жёг детей в освенциме и треблинке ... теряя сознание, хватался за воздух чужими, непослушными руками ... уговаривал шофёра - до "флэша" ... "двадцатку" ... или вспоминал, таращась в размазанные переулки, куда я еду ... отменял линейность времени ... хватал санитара за лацканы вельветового пиджака, пытаясь сохранить равновесие (л-леха, это же просто с-скафандр. максимальный срок эксплуатации не более ста с хуем лет. хотя основное... количество не выдерживает и половины срока, - с удовольствием закончил он, засовывая указательный палец в рот мёртвой старушки, уютно расположившейся на разделочном столе) ... взрывал дома в москве и волгодонске ... залпом выпивал бутылку портера, разменяв прокол коньяка на водочный ожог ... щипал за ногу знакомую шлюху (твои стихи, лёха... - я их ненавижу) или выворачивал карманы в поисках записной книжки (никогда не забуду твой телефон), вешал серёгу есенина ... доказывал возможность существования или получал пиздов на сырой, еле освещённой улице (в таком состоянии это удовольствие), идите нахуй ... вытирал кровь с лица, воображая себя панк-звездой или лама... или мучился ненавистной рифмой ... блевал в объятия утренней зари, ошалев от бессонницы и наркотиков всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, представлял тебя, визжащую под кривым кухонным ножом ... - не надо лёшенька, нет ... и завидовал своему несуществующему горю ... убил бы дважды, потому что эл твоя кличка... ну в общем стою у метро ... подходит шлюха, причём вроде как нормальная ... сиськи там... договорились ... потащила в какую-то парадную... темно, нахуй, помоями воняет... ёбнулась на колени ... в рот собралась... я ей говорю - не, нахуй, раз такая тема, а воняет действительно пиздец, я себя хочу чувствовать настоящей свиньёй. ну могу я себя почувствовать свиньёй за пятнадцать баксов? ... - бсплно ... - чё? ... - бесплат...но, - у меня раскалывается башка. где я? какой-то чел в трусняке. ... кто это? продолжает, - короче, снимай, говорю, брюки, трусы, ща вылижу у тебя между ног. залезаю, в общем, туда языком, а эта мразь, прикинь, начинает ссать. ... - круто ... - я сразу кончил, врубаешься? говорю - иди отсюда, сука. она соскочила. выхожу из парадной, весь в этой липкой шлюхиной моче, в этот момент - менты: сразу без слов начинают метелить, заламывают, суют в свой "козел" ... а уже темно было ... в машине какой-то старшина орёт: всё, пиздец, мы тебя, урода, на сто лет теперь упакуем. привозят в отделение, а там короче у входа зеркало зачем-то висело ... я в него смотрю и начинаю охуевать ... всё лицо, волосы, воротник пиджака в крови ... в месячных этой вонючей шлюхи ... тащат в какую-то комнату ... там сидит девочка лет двенадцати, почему-то в полотенце завёрнутая. ... её менты спрашивают: это он? испуганно смотрит на меня и молчит. молчит, врубаешься? ... - да и хуй с ним (то, что мы находимся у эс я уже понял). слышь, а я из "флэша" уходил, куда-нибудь, чё-то нифига не помню (помню метафоры - хочу быть точным)? ... - да, я пришёл, ты уже в отрубе, на столе... ... - чё, нормальный кофе был... ... - так вот, девчонка эта. ... - глухонемая. ... - чё? ... - она просто глухонемая была, да? ... - на, лучше покури, нафиг. ... - чё, нормальная тема? круто. утро задребезжало в форточке проезжающими "фурами". - а где эс? ... - на кухне, вторяки из кофе выцеживает - потом она (все в том-же хихикающем халате) нальёт нам слабый кофе с цветом горячей воды. ... - слышь, я из "флэша" уходил куда-нибудь? ... - а я? ... - а это чё за кент? - парень в трусах начинает хихикать вместе с халатом (у него короткие, цвета коровьего говна волосы, широко расставленные глаза и татуировка ... свинья с бензопилой на плече ... нормальный типа, чел) - знакомьтесь - лёха это алексей, ой, я между вами - ща, желание... он, кстати, тоже поэт ... - ненавижу поэтов. ... - я тоже. ... - я тоже - он продолжает хихикать - я ... х-х - этих, б-б-лядь, альбатросов... ... - ага, провинциальные поэты ваще редкостная мразь. ... - ну ладно, рэмбо тоже из провинции... и багрицкий. ... - все равно - мразь, вот я только... ... - лёха, это тебя. она указывает пальцем на меня - только ты, только ты, только ты ... - привет, это я. ... - а это я. ... - слышь, знаешь где взять? ... - гавно вопрос - подходи сюда, сходим - здесь ваще-то недалеко ... аккуратно кладу телефонную трубку. ... - у тебя есть "палп"? ... - да фигли это гавно слушать - вскакивает со стула мой оппонент ... - давайте лучше «дет кэннедис», это... - вытаскивает из трусов кассету, колоду порнографических карт, плюшевого медведя, две милицейские кокарды, потрёпанное карманное издание эллюара, кальян для курения гашиша, обгрызенный искусственный член, куклу с оторванной ногой (вид её искалеченного, пластмассового тельца ошпарил мои ресницы кипятком), разноцветный стеклянный шарик с пузырьками воздуха внутри, старый номер "кул", гринписовский значок, набор струн для электрогитары, строгий ошейник, тюбик геля "шварцкопф", самодельную татуировальную машинку, маркер (размером чуть меньше искусственного хуя), губную помаду (размером чуть меньше маркера), упаковку китайской вермишели быстрого приготовления, телефонный справочник "весь выборг" за двухтысячный год, льготный проездной билет, пачку папирос беломорканал... - ребята, может хватит ... - эс выдёргивает магнитофонный шнур из розетки - у меня есть двадцатка, пошли к комиссару. ... - я не пойду - придурок прыгает на диван и поворачивается лицом к стене. - и ваще хардкор твой полное гавно. ... - лёха, что надеть, джинсы или юбочку? ... - юбочку. ... - юбочку... ты взяла термос? пока она одевалась, мы резали друг друга скальпелем ... за это время, зелёный свитер превратился в серый, с чёрной полосой на груди. ... - пойдём. откуда она знает твой телефон? ... - от моего вопроса воздух в парадной стал ещё грязнее. ... - кто она? о, так это она звонила? никогда б не подумала... ... - она ща к тебе придёт. ... - а почему ты ... не остался? если б, вычеркнутая ещё при первой корректировке стиха фраза осталась в оригинале, я съел бы остатки сердца, как собака лижет блевотину. парадная в старом финском доме, с мрачным, не опохмелившимся соседом, спускающимся с нами по лестнице, большими окнами с захарканным стеклом и изрезанным инициалами подоконником, теперь всегда будет символом веры, материализованным стихом, поверх всех инициалов пишу: хардкор... - сколько время? ... - пол-шестого - переходя через дорогу, тычет пальцем в своё окно - смотри. в нём трясёт башкой любитель джелло биафры. - знаешь, я его, кажется, люблю. ... - знаешь, я его кажется, не люблю. ... комиссар долго не открывает дверь. ... - нате - суёт белый пакетик. - совсем, блядь, охуели, в такое время... ... - какие некрасивые трусы - свистит эс в захлопнувшуюся дверь. ... в скверике - здесь будет город-сад - бодяжим треть с горячей водой и выпиваем залпом... ... - иногда, я чувствую себя куклой, смотрю, и кажется что оказалась в себе случайно... ... - ага, монада, блядь, летела сквозь безбрежный спэйс (зигзагом резала нирвану), потом - тресь! и ты, ты такая ... по сторонам зыришь... ... - ... и щас выскочу из себя и снова стану тем, чем была... - дай зажигалку - ... камешками на берегу залива. (ты всё врёшь, сука! выдумала этого козла, как о эл. - теперь гонишь, камешками нахуй, набери гул прилива) - чё, пойдём? ... - не терпится на шлюху посмотреть? - кофе-то, действительно, конкретный ... сигаретный дым кажется настолько плотным, что выдыхая удивляюсь, почему он не падает на землю. ... - всё с тобой ясно ... так скрипит пенопласт. спешащие на каторгу люди (к ноге прикована цепь с ядром) на фоне низкого (оно-щас-упадет), сливающегося с асфальтом неба, ловят волю хаоса (ртом, зрачками), я, необразованный, придурок и поэт, с подругой - начинающей шлюхой и законченной наркоманкой в свои семнадцать, отменяю реальность. на нас оглядываются, оглядываются, оглядываются, оглядываются, оглядываются, оглядываются, оглядываются, оглядываются, оглядываются, оглядываются, оглядываются, оглядываются, оглядываются, оглядываются, оглядываются, оглядываются, оглядываются, оглядываются, оглядываются, оглядываются, оглядываются, оглядываются, оглядываются. ... - а ты знаешь, что она с ним еблась... с лёхой. ... есть разница между блядством и проституцией. с одной стороны героизм блядства очевиден и оправдан, и как дионисическое начало, и как бунт в полу пограничной ситуации. и скажем, если б ваша девушка еблась со всеми, просто так или из-за лавандоса, неужели вы выбрали бы второе? проституция тянет на социальное явление, но не дотягивается до него, потому что сосут на коленях, бля…. ... - слышала новый альбом шик-спиры "оу, тело"? ... - он говорит ты бездарь и неудачник... ... - моя война никогда не кончится... ... - ещё, что ты просто шлюха, неврастеничная шлюха... - топаю ногой по луже, она выхардкивает ей в лицо фиолетовыми брызгами. ... - ты... придурок!!! неужели сейчас появится дастин хофман? - на ходу выбрасываю из кармана свои преступления ... сырой балтийский воздух пузырится серым туманом, лезет под воротник, пачкает шею напоминанием о предстоящей встрече ... - ты был у шлюх? ... в старом городе ... там у них шоу ... - ебать какое ... забрызгал слюной омоновский автобус ... - в общем, по чётным дням у них достоевский... ... - как это? ... - ну как! там соня маринадова, грушенька... ... - которая деньги ела? ... - ... в прикидах, а главное гон такой-же, ты ей... ... - а по нечётным? ... - ... и водка фирменная - "свидригайловка". по нечётным? - мультики - прикинь у тебя в рот белоснежка... ... - хуйня! ... - не-е, хуйня когда микки-маус. и барменша снилась, вдруг заплывшая жиром, голая в красном парике, грозила пальчиком-сосиськой и вешала бельё. на заднем плане плохо прибитый фонарь качался от моего дыхания и приближающегося пробуждения ... в общем, стою у метро, подходит шлюха - пятнадцать баксов ... реклама "марльборо" с алкоголиком-ковбоем судорожно мигает, отражаясь в глазах бесстыдством и рассудительностью ... - не желаете расслабиться? - да я ваще-то не напряжён ... интонация автоответчика стекает по подбородку с накрашенных невозможно-яркой помадой пухлых губ. между ног у неё грязь. надо сняться. когда они придут? ... он включает магнитофон. забрызганный кровью поросёнок, по прежнему, размахивал бензопилой и, даже, похрюкивал ... брился, вот и порезался - сверкнул глазами вниз её живота... фотография висела в комнате между книжными полками и картиной (в ней ебались крысы). он её сразу узнал ... пятнадцать баксов, большие сиськи... ... - вот и мы! а чего ты в крови весь? ... - брился, ну-у и порезался. вот эта шлюха - показывает он твою фотографию (стань правее ... вот так!) - чиво? ... - чиво? из-за которой меня в ментуре продержали двое суток. ... - это-ж в питере было. ... - нихуя. ... - а менты? ты всё врёшь, сука! выдумала мне хайда ... припев ... - на мгновение увидь меня, барахтающегося в словесной грязи, с остатками кофе и красно-белого сна в карманах ... он подобрал преступление в районе вокзала ... пялящегося в зеркало ... красные глаза, зелёный рукомойник ... в углу комнаты, прижав колени к подбородку сидит о. ... - эс снимает чёрное пальто (в нем ты похожа на сьюкс анд де бендшес), прыгая на одной ноге, словно ей в ухо попала вода - я хочу писать ... - шипит она напоследок ... край разваливающейся империи начала двадцать первого века ... плевать в зеркало опереточный стиль ... шаг восьмой, солнце фотовспышкой отпрыгивает от форточки ... чернила жидкая свобода ... оргазм метафора смерти ... будут стрелять в сырых подвалах ... - лёха, мне внутренний мир важнее внешних раздражителей ... - кровь внутри прыгает, живая - вытечет, свернётся - майя! ... - начинаешь тратить усилия на объективизацию риальности - откозыряла неправильной гласной ... пассионарность превратится в жалкую и нездоровую инфантильность, так свёртывается кровь, ещё недавно дёргавшаяся внутри, утром зарезанной рифмы ... на уроке обэже, после примерки противогазов похотливый доктор пропел, что во время месячных не сворачивается ... его, постоянно что-то ищущую в кармане брюк, руку, в конце концов отпилила бдительная, стандартно-климаксирующая директриса ... между комментарием и стихом, между подстрочником и песней, нашёл себе оргазм - ненависть и любовь, страх и трепет, ... два куплета - два припева, ... два притопа - два прихлопа ... хардкор ... грязная книжка с чистой страницей ... между чичолиной и кручёных я сижу на кровати ... спермой в лицо ... у тебя зеркала в слизи ... голый джарвис кокер выходит из кухни и исчезает в районе туалета ... это сильный, сильнее чем тот, тот был... а этот ещё круче, сильнее, чем этот ... - и все, жопа. съедешь с катушек надолго. не-е, он точно бразильский. настоящий. и даже цикорием по-ходу ваще не забодяжен ... её, немного вылезающий наружу, вывернутый в изнанку клитор, даже через нейлоновые колготки обжёг мои пальцы ... в уже подохшем тысячелетии, продавала кофе в школах и студенческих общагах, отдаваясь любой свинье за пару ложек этого горького тёмно-коричневого порошка ... вязко, мерзко ... изменяющая, ебля с драг-дилером, владельцем джипа, владельцем девятки, репетитором по физике, случайно зашедшим соседом, продавцом из магазина электротовары, поэтом с репутацией извращённого клоуна, гитаристом группы "так воняют окровавленные тампаксы", недавней знакомой с повадками порно-звезды ... я восхищался твоей открытостью и похотливым блеском влажных, зелёных глаз, ресницы еле выдерживали центнеры чёрной туши ... она потечёт по щекам, смешается со спермой и слезами, потом ее проглотит память. в углу сидела, конечно же, не она. младшая сестра эс. четырнадцать, со всеми вытекающими, только недавно начавшимися месячными, узкими бёдрами и улыбкой лив тейлор. ... - а! проснулась... ... - а ты? ... - а я. судя по всему никуда не выходил из квартиры. ... - а я целка, целка, целка... - показала язык смышлёная малышка, я ущипнул её за только вчера выросшую грудь и, врезавшись в телевизор плечом, закрыл собой последнюю страницу. осталась просто чепуха. меня за ней почти что нет. мечту зашифровал поэт. обрывком этого стиха. и не кончается строка