Я искал тебя повсюду.


Я искал тебя в картинах Симеона Соломона, в сказках Уайльда, в музыке Кертиса.
Искал твое лицо в проезжающих мимо трамваях, твои руки искал хватающими
поручни, держащими книжку, судорожно сжимающими пачку сигарет, искал твои губы,
читающие молитву, что вырывалась в воздух хладными прозрачными строчками.

Я дышал горьким использованным воздухом только потому, что сейчас им дышишь ты.
Я знал, что он прошел через твои легкие – и обратно, вышел наружу с кислинкой
твоей душе в привкусе, немного подкрашенный ржавчиной крови, которая резко
брызгала со стенок сосудов в самые неподходящие для этого моменты.

Я нуждался в замене тебя – тебя было во мне слишком много. Твоя нахальная
натура заполняла меня изнутри, недовольно ерзала по моим внутренностям,
царапала своими длинными когтями мою глотку, заставляя захлебываться
собственной кровью.

В какой-то момент я понял, что помешался. Я видел твою хрупкую фигуру в
потемках ночного коридора, когда вновь выходил к окну выкурить очередную
сигарету. Лик твой мерещился мне в зеркале, и я с ужасом разбивал его – черты
твоего лица осколками покрывали мои руки, впиваясь в мясо.

Череда моих провалов, ошибок и глупых мыслей отражалась в этих осколках пестрой
колючей лентой. В тот момент мною завладела очередная навязчивая мысль, не
отпустившая до сих пор.


Мой взгляд, бесцельно блуждая по комнате, сам собою упал на
циферблат часов. Цифры были выпуклые и блестящие; часы были моей последней
покупкой за этот месяц.

Спустя пятьдесят шесть пачек сигарет я почти свыкся с тем, что тебя нет рядом
со мной. Спустя пятьдесят шесть пачек сигарет я даже мог допустить мысль о том,
что ты сейчас жмешься к кому-то, кладешь голову на чье-то плечо, целуешь
кого-то в висок.

Но я устал. Я чертовски устал. Устал думать, устал к чему-то привыкать. Даже
устал курить. Представь себе, и такое бывает.

На столе стоял сосуд с первоочередной дозой тебя. Темная жидкость, немного
разбавленная виски – чтобы не густела, иначе все мои мытарства будут
бесполезными.


Мне часто снились сны; в этих снах ты был маленьким и
беззащитным, на тебе почему-то была корона, ты куда-то постоянно шел, иногда
усаживался в шезлонг, что был при тебе, но в большинстве своем – все-таки шел, и
невзирая на твое внешнее спокойствие, я точно знал – ты слаб, и я стремился
тебе помочь. Но на самом ответственном моменте, где я вот-вот должен был
материализоваться и протянуть тебе руку, я просыпался.

Больше заснуть я не мог – на часах было около четырех утра, не ночь – но и не
утро, анабиоз моего организма был вполне понятен. Я включал кьюр, Роберт Смит
орал мне в уши, и я потихоньку успокаивался.

Всем моим друзьям внутривенно сделали инъекцию счастья. Они мгновенно умерли– от удивления. Они не смогли поверить, что на их
долю выпало что-то поинтереснее, чем ежедневный трах у стены за университетом.

И, черт побери, так не вовремя.

Хотя, я не чувствовал к ним привязанности. Я вообще ничего к ним не чувствовал.
Я знал, что они меня кинут – но не ожидал, что это случится так быстро.


Наблюдая за людьми, я делаю вывод: сейчас модно быть таким
опасно-сексуальным – зажимать сигарету в зубах, посыпая пеплом голый торс,
носить спущенные джинсы, что висят на бедрах, чуть оголяя лобок; дерзко
отвечать на любые агрессивные выпады в свою сторону, вызывая своими речами
аплодисменты и томные вздохи прекрасных дам.

Последние же резко полюбили вертеть грудью перед фотокамерами, направленными
всенепременнейше на них – и только на них; вспышки сверкают, юбки поднимаются, показывая
чуть рябую бледную кожу цвета мороженой рыбы.

Снег под моими ногами похож на крахмал. Он – твердый и сыпучий, скрипит, слишком
уж надрывно и громко.

Его так много, что если я сейчас в него упаду, меня никто не найдет. Сначала я
просто озябну, потом – кожа покраснеет, розовые оттенки переплывут в
голубоватые, и пальцы начнут непроизвольно двигаться, повинуясь судорожным
сокращениям мышц; меня будет трясти, очень сильно, будто от удара током, губы
посинеют и будто бы покроются тонкой ледяной кромкой – во всяком случае, я
очень буду надеяться, что так и есть: должно же во мне быть что-то красивое.

Кожа на лице лопнет, брызнет кровь, тут же застывая на снегу зеркальными
каплями.

По весне меня смогут обнаружить по смоляным прядям, торчащим из-под толстого
слоя подтаявшего снега.


Я смотрел на очередное фото с каким-то ублюдком в твоих
объятьях, и меня выворачивало наизнанку. Твои невыносимо родные – но до безумия
отталкивающие черты лица заставляли меня корчиться на полу в попытках выблевать
собственное сердце, но это, увы, никак не выходило.

Я погружаю пальцы в свой мягкий горячий рот, пытаясь исцарапать длинными
ногтями небо. Моя теплая кровь пахла кальвадосом и ладаном.

Мне будет легче, если все свершится сейчас. Я буду абсолютно полым внутри.
Идеальнее выеденного яйца.

Мне тут же представилось яйцо, пытающееся выплюнуть желток через аккуратное
отверстие в скорлупе. Я рассмеялся, но смех вышел натянутым и истеричным.

Виски сжал мою голову в тонкий стальной обруч; я задыхался, мне было плохо,
меня рвало изнутри.

Меня тошнило от тебя. Меня тошнило от твоего блядства, твоей гулящей природы. Я
искренне ненавидел тебя.


Третий день подряд я сплю – сплю почти на ходу, приваливаясь
к теплым стенам квартиры, сплю в кресле и на полу, стоит мне закрыть глаза – я
тотчас же засыпаю.

Я истощен, избит, исцарапан и оборван, я умираю без тебя, разве ты не видишь?!
Мой анабиоз обусловлен лишь твоим отсутствием, ты был единственным, ради чего
стоило бы жить, как же так, ты не чувствуешь? Ведь связь, наша связь, тонкая
скользкая нить между нами, я ощущаю привкус твоих слез на своих губах, исступленно
бьюсь головой об стену, переживая очередную волну твоего оргазма, испытываемого
подмятым под грузное тело станом, меня опьяняет лишь капля алкоголя, попавшая в
твой организм, но ты же не слышишь, не видишь, не знаешь – я готов кричать,
срывая голос, Господи, помоги мне, за что мне это…

Ты же тоже сейчас почти спишь, дремлешь, разомлев под теплым пледом, где-то
там, в районе Озерков – а может быть, даже на Просвещения, или где там живет
твой очередной любовник? Это не имеет значения, абсолютно никакого, я не хочу
даже знать, кто опять обожествляет тебя, целует, трахает, избивает в порывах
нежданной агрессии, ненавидит, любит, одаривает всеми возможными моральными
ценностями, получая взамен лишь тщедушное теплое тело.

Да ведь ему достаточно, он не знает, кто ты такой, это знаю лишь я, я же твое
отражение, в точности до наоборот, это невыносимо, я потерял половину себя, не
в силах ее вернуть, даже в таком чистом человеке, как в тебе, таятся литры
грязи, которую ты прячешь и изливаешь на мне, я не хочу тебя больше видеть,
слушать, слышать, чувствовать…

Боже, я брежу, я чертов шизофреник, я совершаю глупости… Но я слаб.

Я больше так не могу.


В то время, как мир вокруг рушится, его стены осыпаются в
его же пустующие внутренности, кишащие белыми жирными червями, ни у кого не
хватает смелости встать поперек всех законов и запретов, загородить собой
кипящую язву человечества; она медленно-медленно гибнет, отсыхая и плавясь на
ядовитом солнечном свете.

Процесс сей сравним с разрушением человеческой личности: подобно мозаике, она
рассыпается без ключевого элемента, который вполне отождествим с такой же
тварью, какой является и сама рассыпающаяся персона.

Ее социальный и эгоцентрический статусы не имеют при этом никакого значения,
все об этом знают.

Главное – не натворить глупостей, в порывах истерики пребывая.


Меня разбудили тихие всхлипы, раздающиеся где-то за моей
спиной.

Чьи-то руки обвивали мои плечи, чьи-то волосы путались с моими волосами. Я
замер.

Ты шептал что-то невнятное, непонятное, невразумительное – срывающимся голосом,
что-то про то, что ты почувствовал что-то и понял, что не можешь без меня.

Я повернулся.

Да, ты. Сидишь, трешь заплаканные глаза, размазывая тушь по щекам. Трясешься в
рыданиях, бьешь себя по лицу, заикаясь, рассказываешь про свою глупость и
недалекость.

Я коснулся твоей щеки… сначала лишь кончиками пальцев. Пробежался по скуле, взял
тебя за подбородок и поднял твое лицо ко мне.

Я не могу поверить.

Ты вскрикиваешь, бросаешься в мои объятья, сдавливаешь грудную клетку своими
худыми изуродованными руками, бьешься головой о мою грудь.

Я готов все забыть и все простить. Я целую тебя в шею, и ты слабо улыбаешься.

Я помню, что в тот момент мне внезапно показалось: все будет хорошо.