В колонках играет - DeadCanDance
Настроение сейчас - хочу стать маленькой-маленькой и исчезнуть из ставшего огромным мира


Необходимое предисловие.
Эта запись была обнаружена при раскопках штаб-квартиры НЕРВа на единственном уцелевшем терминале суперкомпьютера MAGI

…Вступление…
Иногда я понимаю, что все вокруг меня не так, как должно быть. Это случается, когда они приходят ко мне во снах или видениях. Они пытаются говорить со мной, они пытаются что-то мне объяснить… Мертвы ли они? Или же это я умер, тело мое плавает в океане из ЭлСиЭл, а душа слилась с Лилит? Но когда я просыпаюсь и прихожу в себя, я вижу их – я с ними встречаюсь, о чем-то беседую, мы вместе что-то делаем… Тогда они живые – все они.
Все. Живые.
Аска…
Рэй…
Мисато Кацураги…
Рицуко…
Все живые.
Но что же было тогда – когда я видел себя в боевой машине, называемой ЕВА? Я сражался с Ангелами… Чем это было?
Они говорят мне, что я живу в мире-мечте, а не в мире-реальности. Они говорят, что реальность начинается там, где кончаются мои мечты. Они говорят, что когда я пойму это, я смогу… Что я смогу?
Что?
Иногда я боюсь их всех. Но я не могу без них, хоть они и причиняют мне боль. Кажется, это была та цена, которую я заплатил, чтобы они просто БЫЛИ. Не то что бы я спас их, нет. Но я сделал… что-то, что вернуло их мне – вместе со всем миром. И теперь они снова со мной – везде и всегда со мной. Правда, теперь я отгорожен и от них, и от реальности стеной – и это тоже причиняет мне боль. Разве я никому не нужен? Помогите мне, помогайте мне, прошу вас, прошу вас всех…
Аска, помоги мне… Да, я знаю, ты презираешь меня, ты считаешь меня слабаком и трусом, и я тоже так считаю, но ты нужна мне, нужна мне и в мечтах, и в реальности… Прости меня, Аска, я пытался убить тебя, я, наверное, даже сейчас, пытаюсь тебя убить, но ты нужна мне. Ты нужна мне больше, чем Рэй Аянами, даже больше, чем Мисато-сан… Я люблю их, но ты нужна мне, Аска.
Это о тебе, Аска. Ведь на самом деле все было совершенно не так, как об этом говорят… Мы знаем, как это было – но почему мы молчим? Не молчи, Аска. Я говорю об этом – заговори и ты. Давай вместе расскажем правду – ведь это о нас, Аска. Это о всех нас.
Это о нашем мире. О нашей жизни. О нашей войне, которой, может быть, никогда не было. Это о нашей любви, которая, кажется, все-таки была. Это прежде всего о тебе.
Ты слышишь меня, Аска? Это я, Шинджи…

Шинджи Икари.
Сам о себе.
Это я, Шинджи Икари.
Я родился в 2001 году, всего лишь через полгода после Второго Удара. Мой отец, Гендо Икари, человек, повернутый на своей работе, наверное, гениальный ученый… Он бросил меня. Хотя, может быть, это я бросил его, когда понял, что ему ничего не надо, кроме своих проектов. Я понял это, когда умерла моя мать.
В 2015 году я приехал в Токио.


Аска Ленгли-Сорю
Когда я в первый раз встретил ее? Да, я помню это. Я уже работал в НЕРВе – если это можно назвать работой… Меня просто запихивали в прототип и отправляли сражаться – и я сражался. А что делать? Я боялся, я не хотел этого, я безвольно делал все, что мне приказывали отец, капитан Кацураги или доктор Акаги. Я боялся самого начала. Я считал, что я никому не нужен, что я только инструмент для каких-то непонятных мне целей. Я был всего лишь ребенок, испуганный четырнадцатилетний мальчишка, которого Мардук идентифицировал как Третье Дитя. Что это значило? Я не понимал этого ни тогда, ни, честно говоря, сейчас. Правда, прошло не так уж и много времени… Может быть, я когда-нибудь все-таки пойму. Но я все еще тот испуганный никому не нужный мальчик.
Конечно, время прошло – мы изменились. Изменился мир вокруг нас.Но действительно ли МЫ ИЗМЕНИЛИСЬ?
Аска была другой. Она была Второе Дитя, она приехала из совершенно чужой страны, в которой я никогда не был – и не побываю, - о которой я знал только по урокам истории, она словно пришла из другой жизни – настолько она отличалась от всех, кого я встречал в Токио-3.
«Высокомерная.
Эгоистичная.
Запутавшаяся.
Занятая только собой.
Бессердечная.
Черствая.
Эгоцентричная.
Просто абсурдная.
Отвратительная».
Да, это все о ней.
Аска, ты боишься общаться с людьми?
Да.
И объясните мне, откуда взялась легенда, будто бы Аска ничего не боялась? Я-то знаю, что на самом деле она, как и я, боялась очень многого. Прежде всего, она так же боялась остаться одна – это был вечный ее кошмар, но почему был? Он остался до сих пор, я все еще вижу его в ее глазах. И хоть она и делает вид, что ей ничего не страшно, но… Единственное, чего она не боялась – это своей работы. Она не боялась сражаться, она не боялась своих врагов – но тех врагов, которых она могла видеть, о которых она знала, что это враги, до которых она могла дотянуться своим оружием… Да, она не боялась Ангелов. Но она боялась своего предназначения, своего будущего, она видела себя в нем одинокой. Она… я не знаю, как это сказать, она действительно не боялась того, что было реально, не выходило за рамки ее понимания. Но как только она сталкивалась с чем-то, что не было логично для ее воспитанного в немецких традициях разума, она терялась и становилась обычным подростком – подростком, который мог испытывать страх.
Кроме того…. Если ты никого не знаешь и не испытываешь ни к кому чувств, тебя не предадут и не обидят – это ты, Аска. Это твоя жизнь. Именно так ты и стремилась жить. Именно поэтому ты не избежала одиночества, которого так боялась.
Вместе с тем она была идеальным бойцом, но иногда впадала в бешенство берсерка. Это губило ее. Но это и шло ей, ей, всегда стремительной и непоседливой, быстрой и нетерпеливой, невысокой, с развевающейся рыжей шевелюрой и блестящими темно-синими глазами… И шла ей ее улыбочка – ехидная, порой непонимающая, порой самоуверенная, порой полная яда, но всегда, всегда, всегда затаенно ехидная. Конечно, она умела улыбаться по-настоящему – и тогда она перестевала быть обычной стервой и превращалась в красивую и умную девушку. Но характер… Да, ее характер не исправишь и могилой. Она до сих пор осталась все той же хитрой, коварной и целеустремленной стервой. Но это худшие проявления Аски Лэнгли-Сорю, та же Аска, которую люблю я, совершенно другая. Она… Она добрая и терпеливая. Она поможет мне – я знаю.
Особенно в этом, ИЗМЕНЕННОМ мире. Мире, который….
Аска, мы не можем больше молчать. Расскажи им, Аска.
Спасибо тебе, Аска. Если бы не ты, я бы не сделал того, что был должен сделать.

- Только не умирай, Шинджи… Возвращайся…

Капитан Мисато Кацураги.
Когда-то, в том самом 2015 году, я считал ее совсем неплохим человеком. Изменилось ли мое мнение о ней?
Мисато… Как-то раз она сказала мне, что живет лишь для того, чтобы мстить ангелам. Я знаю, откуда это идет. Ее отец погиб во время Второго Удара – он как раз находился в эпицентре со своей научной экспедицией. Он успел спасти ее, поместив в аварийную капсулу. Я знаю, это до сих пор отзывается болью в ее душе.
Она любит меня. Она любила Каджи – пока не убила его. Она любила его еще с колледжа, но, думаю, эта любовь была и ее страданием – потому что он причинял ей боль.
Я знаю, что она боится привязанностей. Она боялась любви к Каджи и пыталась разойтись с ним. Она боится и скрывает свою любовь ко всем нам – ко мне, к Рэй, к Аске… И вместе с тем, она ненавидит всех нас, тихо, молчаливо, но ненавидит. И эта ненависть ее самая страшная боль. Она ненавидит нас потому, что она нас любит. Она долгое время была настолько одинока, что, по-моему, сама мысль о каких-либо привязанностях внушает ей ужас. Точнее, внушала. Похоже, что долгая жизнь со мной привела не только к тому, что она стала меньше пить и чаще прибираться в квартире. В 2015 году ей было двадцать девять лет. Мне было четырнадцать. И кто знает, что вызвало в ней привязанность ко мне – напуганному замкнутому мальчишке, тихо ненавидевшему всех окружающих? Не сродство ли этой самой ненависти во мне и в ней? Кто знает…
Кто знает, что она пообещала мне – кто, кроме меня?
Ты наконец получила свою передышку, Мисато – ту, которой так хотела всю свою жизнь и о которой говорила тогда, истекая кровью в бетонированных коридорах НЕРВа. Теперь я не волнуюсь, Мисато – ты жива и ты осталась с нами. Со мной. Да, конец Евангелиона наступил – но ты не умерла, как того ждала. Я помню тебя, прислонившуюся к холодной стене, стене, которую ты пачкала своей кровью, такой же алой, как твоя любимая куртка. И я помню, что ты мне сказала тогда – и не забуду до конца своей жизни.
- Послушай, Шинджи, - сказала ты. – Ты должен решать сам, никто не поможет тебе… ты ничего не изменишь ненавистью к себе и самоунижением! Ты не нравишься себе, Шинджи?.. Но именно поэтому ты ранишь других. И, раня других, ты делаешь еще больнее себе. Это плата за то решение, которое ты принял – и это ты сам. Да, ты не идеален. Люди совершают ошибки и сожалеют о них. Я уже говорила это. Я любила себя и ненавидела себя снова и снова, но, Шинджи, я каждый раз верила, что исправилась. Послушай, Шинджи… Найди ответ на свое существование. Пойми, зачем ты пришел сюда. И… возвращайся. Обещай мне это.
И ты поцеловала меня, Мисато. Поцеловала, как женщина целует мужчину, которого любит.
- Остальное мы сделаем, когда ты вернешься… - сказала ты.
Я не видел того, что было потом. Но когда я вернулся, я нашел тебя на каменном полу в луже своей крови. И знаешь, Мисато…
- Я знаю, Шинджи…
Спасибо тебе, Мисато Кацураги. Если бы не ты, я бы не сделал того, что был должен сделать. А теперь, помоги мне. Мы должны рассказать.



Рэй Аянами.
Тебя я не понимал дольше всех, Рэй. Ты была словно неживая. Прости, но теперь-то я понимаю, что и в самом деле ты была неживая. Была. Теперь ты такая же живая, как и мы все. Но теперь я многое знаю о тебе.
Ты клон, Рэй. Клон моей матери. Ты создана искусственно. И… ты и вправду не умела жить, как сказала Рицуко.
Ты пилотировала Еву из-за связи. Странной связи с моим отцом. Ты была сильной, Рэй. Ты и сейчас сильнее всех нас. Но я понимаю, почему. Просто тебе не остается ничего иного – и ты сама говоришь об этом. Пожалуйста, больше никогда не говори мне «Прощай». То, что ты одна…. Разве у тебя ничего нет? Совсем ничего? Никогда не говори так больше. Я сказал это один раз, и я могу снова повторить. Это слишком грустно, Рэй Аянами. Для всех нас. Для меня. Ты тоже часть меня. И ты тоже одинока.
Если ты умрешь, никто тебя не заменит, что бы ты не говорила. Как и всех нас – никого из нас не заменишь при всем желании. Не умирай. Да, я знаю, что у тебя было много тел, в которые переселяли твою личность, что ты, вобщем-то, и не умирала по-настоящему… Равно как и не жила. Но это было тогда, Рэй. Это было в 2015-м году. Сейчас все не так. И ты живешь. Живешь как и я, как Аска, как Мисато. Ты с нами.
Ты даже не знала, что такое сны, Рэй, и искренне удивилась, когда Аска спросила тебя: «А тебе снятся сны?». И что такое мечты, ты тоже не знала…
«Рэй Аянами, четырнадцать лет. Первое Дитя. Первый кандидат, выбранный согласно докладу Мардука. Назначена пилотом Евы-00. Ее прошлое чисто. Вся информация полностью стерта либо засекречена».
Это тоже ты, Рэй Аянами. Девочка без прошлого… Девочка, которая убила Наоко Акаги, мать Рицуко. Нет, не сама, конечно. Ты бы не смогла, будучи маленькой девочкой. Ты убила ее тем, что открыла ей правду о том, что мой отец просто использовал ее. Но я не виню тебя в этом – ведь ты не понимала, что ты делаешь.
Поняла ли ты хоть что-нибудь, когда увидела кровь, брызнувшую из разбитого тела Наоко?..
Это не боль.
Одиночество?
Да, одиночество.
Твой разум действительно хотел слиться с Икари. Проблема в том, что и мой отец, и я – мы оба Икари. Кто из нас, Рэй? Я не знаю ответа на этот вопрос. Расскажи. Кажется, пора рассказать.






Сотворенное людьми.
Я снова вижу этот город. Город-крепость, город-бастион, город-форпост.
Последняя надежда человечества…. Последняя….
Город, который забыл, что такое надежда. Город, одетый в броню, город, где даже дома научились прятаться от беспощадного солнца. Город, где почти не было детей.
Я стою сейчас на краю озера, которое когда-то было городом. Этого города больше нет. Есть ли я рядом с ним?
Город, пропитанный пессимизмом, город, где лишь немногие не разучились верить.

Надо мною тишина,
Небо, полное огня,
Свет проходит сквозь меня
И я свободен вновь…
Ария, «Я свободен»
Дождь. Опять дождь.
- Мне не хватает немного оптимизма в этой жизни, - Пилат как-то по-странному весел, на острых скулах горят лихорадочные пятна, губы то и дело кривятся в злой страдальческой усмешке.
Дождь косыми серыми струями падает на непросыхающий Город.
Лиин сидит, прислонившись спиной к каменному парапету, подтянув облепленные тесной мокрой джинсой ноги к самому подбородку. Белые кроссовки светятся в серой мгле двумя призрачными мысками. На слова Пилата она поднимает глаза – синие, беспросветные, в кайме длинных пушистых ресниц, смотрит ему в лицо и подносит к губам бутылку. Этикетка ее такая же мерзко-желтая, как и сам напиток – портвейн, 33-й, жуткий суррогат спирта, цветов, жженого сахара, плеснуть немного мрачного веселья и залить все это фруктозно-весенней депрессией, выдавленной из подгнивших яблок, и вкус у него такой же мерзко-желтый, он надолго оседает в глотке и в мозгу, а в желудке становится приторно-тепло до отвращения, и Лиин начинает кашлять.
Дождь нещадно поливает их обоих, обиженно разбиваясь об черную потертую кожу курток, сигарета, которую пытается раскурить Пилат, обиженно шипит, пропитанная водой. Дождь бежит по лицу Лиин назойливыми тонкими струйками, которые стремятся проникнуть поближе к нагому телу, чтобы высохнуть на нем, не оставит от себя и следа.
Пилат спрыгивает с парапета, отбирает у нее бутылку и делает длинный глоток. Морщится.
- Ты знаешь, зачем мы пьем эту дрянь? – говорит он. – Это концентрированный суицид, всего две бутылки – и в тебе все отчаяние мира, вся его боль и усталость, вся его ненависть….
- Красиво говоришь, - тихо замечает Лиин. – Прекрасный актер…. Пропал в тебе…. Умер…. Но знаешь, Пилат, я не хочу сейчас ни боли, ни ненависти. И отчаяния я тоже не хочу, я хочу немного хорошего в своей жизни. Расскажи мне сказку, Пилат. Расскажи мне просто сказку.
Пилат садится рядом с ней, в его глазах поблескивают непонятные искорки.
- В нашем окне не увидеть таких сказок, - с внезапной горечью говорит он. – Но я что-нибудь расскажу. Я расскажу тебе о девушке с невероятно печальными синими глазами, и о парне, который был ее другом, и о Городе, в котором они жили….
И она слушает, слушает внимательно, и по щекам ее бегут не то слезы, не то струи дождя…. А мы отойдем. Пусть они сегодня будут наедине с собой. Пусть.




От края до края небо в огне сгорает,
И в нем исчезают все надежды и мечты.
Но ты засыпаешь, и ангел к тебе слетает,
Утрет свои слезы, и во сне смеешься ты.
Ария, «Потерянный рай».
В дверь уже давно и настойчиво стучали. Пронзительно верещал дешевый китайский будильник. По полу комнаты ползал желтый солнечный луч, шаря и заглядывая под кровать и натыкаясь на брошенную одежду, тапочки, какие-то журналы, покрытый пылью рулон обоев….
- Лиин, вставай! На занятия опоздаешь!
….Лиин снился Город.
Город, небо над которым было багровым.
Город, который был покрыт ржавчиной и плесенью.
Город, в котором недавно прошел дождь, и теперь по лазурным зеркалам луж расплывались бензиновые и масляные пятна.
Город, в центре которого высилась сверкающая хромом, металлом и стеклом колонна небоскреба, и на разбитой перед ним громадной клумбе серебром были выложены слова «Система. Душа. Вечность».
Город, где в багровом небе, затянутом багровыми тучами, лениво парил ангел, взмахивая широченными крыльями, по которым пробегали алые отсветы. Крылья превращались в толстые кабеля, вонзавшиеся куда-то под сковывавший город асфальтовый панцирь.
Она шла, оглядываясь, по странно неприглядным и заваленным всяческим мусором улицам, и ее не покидало ощущение, что Город вымер. Он казался пустым и заброшенным, и ржавчина и плесень ползли по нему, пожирая кирпичные и блочные стены, покрывая собой асфальт, подбираясь к деревьям и кустарникам, облепляя фонарные столбы и ывшки электролиний…. В Городе правил ржаво-багровый цвет, цвет стареющего металла, грязных луж, осыпающегося кирпича, разбитого стекла и мрачных потухших вывесок. На обочинах громоздились брошенные автомобили – многие из них были без окон, стеклянной крошкой лежавших у спущенных колес, помятые и ободранные, с облупившейся краской, которая тоже приобретала постепенно ржаво-багровый цвет. Из-за угла на Лиин выскочил пес, тощий, грязный, зарычал визгливо, метнулся куда-то вверх по улице, и только несколькими мгновениями позже она сообразила, что пес тащил в зубах огромную крысу. Ее затошнило, она прижалась лбом к прохладной стене, постояла немного и, повернувшись, вдруг перед самыми глазами увидела надпись на боку завалившегося на одну сторону раздолбанного «жигуленка». Аккуратными буквами по неровному металлу было выведено «Будущего нет».
Лиин отшатнулась и побрела дальше по улице, с тихим ужасом разглядывая и впитывая в себя Город. Ей постепенно начинало казаться, что весь он – громадная помойка, кладбище человеческого мусора, отстойник гордого имени…. Вскоре она начала замечать, что улицы ей явно знакомы.
- Не может быть, - прошептала она, озираясь по сторонам и находя все больше подтверждений своей догадке.
- Лиин! – донеслось откуда-то из зловонно дыхнувшей темноты проулка, в конце которого неразборчиво громоздились помоечные контейнеры. – Лииииин…. – голос превратился в скребущий подвывающий шепот, от которого по спине у девушки поползли холодные струйки пота. – Лиииин! – громоподобный рев сотряс стены, вышелушывая своим звуком из них кирпичи. Стены дрогнули и поползли вниз, на испуганно заметавшуюся фигурку, открывшую рот в жалобном беззвучном крике….
Лиин закричала и проснулась.
В комнате было по-утреннему светло, в приоткрытое окно врывался свежий, пахнущий дождем ветер. Она кое-как сползла с кровати и подбрела к окну, протирая кулачками глаза.
Светило солнце, и в его лучах переливались – точно как во сне, - лазурные зеркала луж, испещренные фиолетовыми разводами бензина и отработанного масла. А с запада к солнцу, гонимые ветром, подкрадывались кисельно-густые серые ошметья туч. Лиин вздрогнула от утреннего холодка и запахнула на груди мокрую пижаму.
- Лиин, опоздаешь на занятия! – донесся из-за двери мамин голос.
Лиин непонимающе повертела головой, посмотрела на будильник…. Пижама отлетела в сторону, и она запрыгала по комнате, пытаясь втиснуться в джинсы и лифчик одновременно. Со стены на все это укоризненно взирал плакатно-безупречный красавец Роберт Плант с матово отливающим ребристым микрофоном в руке. Лиин справилась наконец с лифчиком, просунула голову в ворот черной футболки «Led Zeppelin», показала Планту язык и, путаясь в ненатянутых штанинах, вылетела из комнаты.

На первую пару она все-таки опоздала и уныло торчала в университетских коридорах почти час, изредка робко заглядывая в аудитории. Потом выяснилось, что первой пары не было вообще, и подвалившие одногруппники толпой вывалились на улицу.
Курили, сплевывая на загаженный окурками, осколками бутылок, мятыми жестяными банками пятачок земли, из которого торчала здоровенная ржавая загогулина. Сизый толстый дым кольцами утягивался в сереющее небо. Гоготали, рассказывая анекдоты, сплетни, топтались в тесном кружке локтями и задами, обтянутыми в модные узкие джинсы – у парней, и короткими юбками – у девчонок.
Стояли кучкой студенты-второкурсники-филологи-будущие учителя-гуманитарии, сыпали матами равноправно что мужская, что женская половины, ходила по кругу бутылка крепкого – почти что крепленого – отвратительно пахнущего брожением пива. Глотали, морщились, выдыхая дым, смешанный с перегаром.
Лиин сидела поодаль, отсутствующим взглядом ковыряя лысую, вытоптанную землю. В тонких пальцах извивала в затейливую струйку серый дым сигарета. Курила она редко, ей просто нравилось наблюдать за тлением белой ядовитой палочки, следить за прихотливыми сплетениями табачного дыма, это было сродни медитации, расслаблению.

Косой рваный дождь мотался по улице от стены к стене, поливая матово-поблескивающий чернотой асфальт, в рваных дырах туч то и дело выглядывал по-голливудски устрашающий мрачный глаз луны, звезд не было и в помине, равно как и жизни на улицах. Дождь шел с самого вечера, зарядившись водой вплоть до предсказанного всякими бестолковыми пророками Потопа, хотя кто знает, может, они и толковые были, да и потоп предсказали правильно, и может быть, эти струи и были его началом, нити судьбы, к которым уже была подведена рука со зловещими ножницами....
Хотелось пить, а вот жить не хотелось вообще – вид из окна открывался самый неприглядный, город утонул в беспросветной черноте, лишь одинокий тусклый фонарь у подъезда на покосившемся столбе рождал какой-то свет. Мутные волны воды стекали по оконному стеклу, подсвечиваемому молдингом стоящего на столе системника. Монитор был выключен, и на его панели вспыхивала желтая лампочка, из колонок тихо вкрадывались в душу слова….
So with sadness in my heart
(I) feel the best thing I could do
is end it all
and leave forever

what's done is done it feels so bad
what once was happy now is sad
I'll never love again
my world is ending


Подставлю ладони – ты болью своей наполни,
Наполни печалью, страхом глупой темноты
Ария «Потерянный рай»

- Уподобляясь Брэдбери, со всей ответственностью заявляю, что лето было хорошее, - сказал Пилат, разглядывая в бинокль траву на земле. Подумал и с какой-то внезапной грустью добавил: - Черт, хорошее было лето….
- Что это с тобой? – изумилась Лиин. – Можно подумать, это последнее лето в твоей жизни!
- Нихрена, - Пилат повалился на спину, не отрывая от глаз бинокля, и теперь смотрел через него в небо. – Лето, конечно, не последнее, но оно было не таким, как другие – и еще одно такое же вряд ли будет.
- Ну, никакого открытия ты не сделал, - Лиин тоже легла на спину, закинув руки за голову.
Они с Пилатом с самого утра торчали сегодня на крыше ее дома, пили пиво, смотрели в бинокль на людей и разные вещи и болтали ни о чем. Кроме того, он притащил с собой словарь латинского языка, и полдня они вдвоем пытались перевести написанное на пергаменте. Получалась полнейшая чушь, к тому же многих слов в словаре не оказалось, и, в конце концов, Пилат разозлился и сказал, что либо это очень архаичная латынь, либо написано каким-то шифром.
- Не сделал, - согласился Пилат. – А какая разница? Куда важнее, что я еще жив и мыслю.
- Эй, Пилат, это моя фраза!
- С каких это пор? – Пилат покосился на нее. Лиин промолчала.
- Слушай, Пилат, а ты знаешь, зачем люди живут? – спросила она, перекатываясь на живот.
- Куртку перемажешь, потом стирать замучаешься, - честно предупредил Пилат. – Крыша грязная.
- Почему это я? Твоя куртка!
- Так лежишь-то на ней ты, - Пилат посопел, что-то сосредоточенно разглядывая в бинокль. – Ну и вопросики у тебя сегодня…. Что читала на ночь? Маркеса, поди?
- Задорнова, - мрачно ответила Лиин. – Так…. Сны снились разные.
- А-а…. Люди живут зачем? – Пилат поменял слова местами, и от этого фраза зазвучала немного угрожающе, с напором. – Если бы каждый знал, зачем он живет….
- А тебе не кажется, что в этом смысл жизни и есть – понять, зачем живешь?
Пилат засмеялся.
- Да что с тобой сегодня? – удивленно поинтересовался он.
Лиин повела плечом. Пилат нахмурился и пристально посмотрел на нее.
- Что, опять? – тихо спросил он.
Лиин неохотно кивнула и резко сменила тему.
- Слушай, у меня с компьютером что-то случилось.
- У всех что-то с компьютером, - меланхолично ответил Пилат.
- Пилат, я серьезно!
- Я тоже. Что случилось-то?
- Не знаю, в Интернет не хочет выходить.
- В Интернет не хочет?! Заболел, наверное. Температуру мерила?
- Пилат!
- Ладно, ладно. Зайду посмотрю.
- Когда?
- Да хоть сегодня.
It all returns to nothing, it just keeps
tumbling down, tumbling down,
tumbling down
Arianne “Komm Susser todd”
Опять шел дождь, и в воздухе разливалось сладковато-приторное ощущение безысходности. Холодный скользкий ветер рвал с и без того обнажившихся деревьев последние клочья палево-золотистых листьев, швыряя их на плечи и зонты прохожих. В лужах мерно барабанили мелкие нудные капли. Пилат шел, чуть сгорбясь и загребая высокими ботинками охапки сырых листьев. Лиин изредка посматривала на него и тихо удивлялась. В нем не было ничего особенного – высокий худой парень, смешно выглядящий в своих поцарапанных очках и неизменной бейсболке, с куцым хвостом пережженных волос. Однако сейчас он был всем для нее в жизни – этот странный человек с безумным огоньком в темных глазах, с таящейся где-то в глубине души изломанной ненавистью к себе самому…. Лиин успела его узнать. Да, конечно, он был невероятным эгоистом, он не любил в жизни никого, кроме себя, наверное, он был подлецом – но вместе с тем…. Лиин поражала его неудержимая страсть, какая-то ненасытная тяга к новизне, новизне во всем – кроме себя. Он не менялся никогда, ни под каким влиянием либо давлением, Лиин не знала, сколько людей пытались изменить его, но наверняка все они зря тратили время и силы….


- Мама, я с Пилатом! – с порога крикнула Лиин. – Он компьютер посмотрит!
Мама выглянула из кухни, руки ее и фартук были в муке. Она приветливо улыбнулась Пилату.
- Здравствуйте, Анастасия Викторовна, - сказал Пилат и степенно склонил голову.
- Здравствуй, - сказала мама. – Что-то вы припозднились, время уже одиннадцатый час.
- Гуляли, - объяснил Пилат. – На улице просто замечательно!
Лиин подозрительно посмотрела на него – не далее как полчаса назад он клял погоду на чем свет стоит.
- Легкий дождик, ветерок, прохладно – прелесть! – продолжал Пилат.
Лиин зашипела и поспешила утащить его в комнату, пока он еще чего-нибудь не наболтал.
- Ладно, показывай своего больного, - становясь серьезным, сказал Пилат.
Прошел к компьютеру и неторопливо защелкал мышкой, изредка что-то неодобрительно ворча.
Затем Пилат встал в позу и разразился длинной тирадой, наполненной сложнейшими техническими терминами, из коих Лиин поняла только, что она позорный ламер и вообще ее к компьютеру на километр подпускать не стоит. Сходил в прихожую, вернулся с пачкой «колес» - компакт-дисков, - и, нахально согнав Лиин с кресла, скормил системному блоку первый из них.

На Шпиле было скучно и мокро. Шедший второй день подряд дождь промочил до основания, казалось, даже сам гранит этого памятника, и часы на вершине ржаво и скучно пробивали время. На парапете стлались подернутые грязью зеркальца луж, в которых удивленными перевертышами плавало отраженное пасмурное небо. В небе царил кисель, серый, непроглядно жидкий и наводящий осеннюю тоску. Громоздившиеся вокруг площади палатки летних кафе казались полинявшими и блеклыми в непрерывном нудном водоизвержении. Дождь был несильный, но он шел постоянно, раздражающе мелко стуча по крышам, по матово блестящему асфальту, по мрачно-черным зонтам прохожих.
Неформалам дождь был не помеха – отчаянных собралось человек пятнадцать, и тусовка шла своим чередом. Где-то пили пиво, где-то ожесточенно выясняли преимущество одного стиля над другим, вовсю отмечался чей-то день рождения…. Махор с Коробком пришли уже принявшие по литру на брата и теперь мрачно оглядывали новенькую, сверкающую чистотой кучку панков-пионеров. Махор, судя по выражению лица, прикидывал, сколько денег удастся с них стрясти. Коробок, дымя сигаретой и посмеиваясь, рассказывал Пилату про вчерашнюю пьянку. Пилат нехотя улыбался, слушал и кидал вокруг озабоченные взгляды.
Анимешники от этой беспокойной братии держались поодаль – за своего они признавали только Пилата, но тот к ним подходил редко. Лиин молча сидела на парапете, побалтывая в руке полупустую бутылку «Пепси».

В колонках играет - тишина

кое-что о моих маленьких человечках....

Вложение: 1695983.txt

ничего хорошего...... странный и серый город в снежной одежде. такой же серой.... работа с утра до вечера, холодные вечера.... хочется плакать, но почему-то не плачется, а пишется.... в душе царит полный киберпанк и порой хочется полностью уйти, раствориться, окунуться с головой с сеть и оставить жизнь по другую сторону монитора....

В колонках играет - New Japan Philarmonic
Настроение сейчас - пост-похмельное, доброе, вечное....

два литра водки на 6-х - это нормально.... особенно если эти два литра растянуты на всю ночь и принимаются вовнутрь в процессе гуляния по заснеженному городу, под бесконечные разговоры о жизни, любви и компьютерах, конечно же, компьютерах - о чем еще могут разговаривать люди, с ними работающие всю свою сознательную жизнь?.... Идея компьютерной игры начинает обретать плоть, пишутся сценарий и диалоги, кодеры уже переосмысливают настольные ролевые системы в строчки программного кода, скоро, надеюсь, скоро мои маленькие человечки, живущие пока только в тексте, обретут жизнь....
с утра легко и воздушно и даже работа не кажется мерзко-утомительной, рабочее место - всего лишь одно из многих, где можно хорошо провести время, а ведь еще сегодня будет театр или кино и поход в какой-нибудь бар или кафе, и плевать, что в одиночестве - это куда интереснее...

В колонках играет - скрипка. Паганини
Настроение сейчас - то, что я называю gloomy

именно это мне и хочется сейчас сделать, когда результат целого дня работы уносится в необозримую даль каким-то сетевым глюком.... я не буду сейчас бороться с этим, я выкину в окно монитор и системник, одену плащ, уйду с работы и пойду гулять по заснеженному Улан-Удэ.... Буду гулять по полуночи, и ко мне наверняка прицепятся пьяные головары с похотливыми "Девушка, не хотите познакомиться?", я буду грустно думать что пора бы уже поумнеть в 25-то лет.... а может, ничего этого не будет.... Будут пара литров пива и одинокий вечер в пустой квартире, ненужный бубнящий телевизор, кусками текст на домашнем компьютере..... в тексте живут человечки - мои маленькие герои.... да нет, пожалуй, я пересилю себя, продолжу нескончаемую и обреченную борьбу с компом, просижу за ним до полуночи, усну носом в клавиатуру, а утром меня разбудит директор, как всегда приперевшийся на работу в выходной....

В колонках играет - мертвый, но бесконечно родной Джим Моррисон

в кои-то веки вышла на родимый форум.... поползала по нему и поняла, что я невероятно отстаю от жизни со своей работой.... вокруг меня что-то происходит, что-то кипит, и только я сижу в погребах своего интернет-центра, кашляя и чихая от простуды и не высовываю носа на свет божий.... вот это я и не люблю сейчас в жизни.... не факт, что и Новый Год я не встречу в своей рабочей конуре, возясь с какими-то неполадками в сети....

В колонках играет - Блюз
Настроение сейчас - Соответственно блюзовое)))

Итак, решила попробовать новое для себя.... никогда раньше не вела дневника, но может, теперь получится. Привет всем! Я начинаю!

не знаю. надолго ли это.... попробуем