В колонках играет - Хорта - Вікна
Граммофон... Старый, пыльный граммофон. Когда-то он был позолоченный, но краска неровно слезла и он казался полуголым. Он стыдливо выставил уже далеко не сверкающие бока под лучи заходящего солнца, с трудом пробивающие себе дорогу в стене серой пыли.
Поскрипывает пластинка. Старая музыка какого-то малоизвестного композитора начала прошлого века. Сейчас о его имени все забыли и музыка его не нужна даже самому захудалому любителю ретро. Это был маленький во всех смыслах слова мужчинка, который писал слащавые стихи и такую же слегка приторную музыку. Он считал себя великим и высоко поднимал голову на улице...
Он был сиротой: отец его пил и как-то забил мать до смерти. Через пару лет и сам помер от цироза печени. И остался щупленький мальчик с бабушкой. Она очень любила Баха и Моцарта и заставляла малыша играть на скрипке... Он никогда не любил ее, но любил бабушку и потому старательно играл. Он был некрасив и девочки смеялись над ним. Другие мальчишки с презрением в голосе называли Скрипач...
Бабушка внушила ребенку трепет перед музыкой и свою преувеличеннуюю любовь к Богу и со спокойным сердцем скончалась на 92ом годе жизни. И мальчик стал сам писать музыку. Сначала подобную классической, но критики даже не обращали на него внимания, ведь он не написал ничего нового: в его творчестве проскальзывали те пресловутые Бах и Моцарт.
Потом была война... В порыве релегиозной священной мести, он написал парочку военных гимнов. Они моментально стали известными и вознесли его на вершину. Его марши поднимали боевой дух союзных войск. Возможно, только благодаря им война и не была проиграна. Тогда, "на вершине" славы, он купил себе красивый граммофон. И слушал свои марши и свою музыку.
Но потом наступил кризис... Маленький мужчина снова оказался на переферии жизни. Военные марши больше не были нужны никому, надо было отстраивать страну, возвращать разрушенное. Надо было на что-то жить и он устроился на какую-то работу. Его руки, не привыкшие к тяжелому труду, сразу были сбиты в кровь. Он не был физически подготовлен и с работы его выгнали по причине профнепригодности.
Сложно сказать, как ему удалось прожить еще почти 20 лет. Он был уже не молодой и отрастил усы щеточкой, которые прикрывали бы его некрасивые зубы и уродливый шрам над губой - след издевательств в детстве... Он даже нашел не сильно тяжелую работенку в каком-то архивчике и каждый день перекладывал бумажки с места на место, а вечером читал книги. Скрипка давно была заброшена в самый дальний чулан. Он уже даже забыл, как выглядят ноты...
Но снова грянул гром... 20ый век был веком воен и вот наступила вторая из них, куда более ужасная и кровавая, чем первая...
Немцы обстреливали их прекрасный город... Он выбежал из дому и застывшим взглядом наблюдал, как хищные железные птицы рассекают синее небо. И как весь воздух изрезан бомбами, как куски черепицы и щебень разлетаются в разные стороны под влиянием взрывной волны... И композитор схватил свой инструмент...
Он стоял посреди улицы и играл на своей старой скрипке. Играл и играл, а вокруг люди бегали, что те муравьи во время ливня. Только ливень был из бомб... И пальцы не слушались его, но он продолжал играть. Он понимал с каждым мигом все больше, сколько он потерял, сколько он мог сделать, сколько прекрасных вещей написать... И сейчас он был воистину красив и слезы текли по лицу, теряясь в смешных усах щеточкой... Он не придумывал ничего, руки знали, что делать, какие пассажи играть.
Сердце города быо ранено, оно истекало кровью и он чувствовал это, и его сердце тоже истекало кровью. И имя крови этой - музыка. Нота за нотой, фраза за фразой, прекрасный плач скрипки проносился над умирающим городом, над криками обезумевших людей, над приказами растерянных военнослужащих, над руинами... Он вмещал в себе все это: и крик обезумевшей от смерти ребенка матери, и страх встревоженных голубей, и ружейные выстрелы...
Он был убит очередной бомбой, но до последней секунды он играл. Он жил хотя бы даже и в агонии целой планеты и целой Вселенной, он жил...
Облезший граммофон закончил играть очередную мелодию и только слышался скрип. Он уже был давно никому не нужен, как не был никому нужен его прежний хозяин при жизни. Он стал жалок, едва сохранив остатки былого величия...
Сейчас какой-нибудь ценитель антиквариата продал бы себя и свою семью в рабство лишь бы только иметь у себя дома этот рарирет. Но никто никогда не догадается заглянуть в этот разрушенный дом, полвека ютивший одного маленького человека с большим сердцем...
