Не знаю за собой вины,
Я согревал железа груды,
Но все же умер от простуды
Рыжеволосый бог войны

Ефрейтор Курочка мне сниться по ночам. Он жутко ругает усталость, узбеков и кирзовую кашу. Я, наверное, совсем спятил. Двадцать лет казармы не видел, а крик дежурного по роте еще звенит в ушах и требует подъема. Хочется подчиниться, но моей гражданской заднице уже незачем прыгать с кровати.
Стыдно признаться – я люблю прогрессивное человечество, жалею амазонских аборигенов, посещаю церковь и птичий рынок, зла причинять не умею, но запах оружейной смазки пьянит меня, как марочный коньяк.
Откуда все это? Ведь я ненавижу охоту. Никогда не стрелял кабанчика. Только патроны зачем-то люблю натирать бархоткой до зеркального блеска. Странное удовольствие. Если женщину месишь в кровати, хочется услышать ее голос, а нежная механика ружейного затвора возбуждает своей бесшумностью.
Мужчины – существа обреченные. Мы забавляемся орудиями убийства, едва научившись ходить. Разум здесь не помощник. В каждом тихом миротворце сидит генетический маньяк.
За что можно любить армию, эту немыслимую школу абсурда? Но честному человеку приятно вспомнить прожитое там.
Ежедневно поедая гражданскую булочку, чувствую – чего-то не хватает. Недавно понял, что не хватает мне бронежилета, боекомплекта, минометной плиты и марш-броска на 20 километров. Возможно, все это от безделья. Но в армии я тоже не трудился, а занимался медитацией согласно уставу. Армейская ритуальная жизнь лишена суетных устремлений: простые чувства обретают значимость, глупость всегда оправдана, тайны умещаются в кармане, а Вселенная – в зеркале, когда бреешься.
Строевой прапорщик Грыб настойчиво твердил: «Солдат никогда не одевается – он обряжается к смертному часу; он не ест, а причащается; сон его свят; жизнь праведна и не подлежит суду». Наверное, для мужчины это идеальный способ жития. И войны затеваются ради душевного равновесия. Когда в первом боя я накладывал от страха в штаны, особой пользы от этого не заметил. Но позже оценил, что значит свобода кишечника!
В обывательских суждениях воюющий мужчина – винтик и шпунтик бессмысленной машины. С позиции жертвы не видно, что война – это пространство Гамлета, где каждую секунду решается главный вопрос собственного «я». Война радикальна в мелочах, гнилому нутру негде спрятаться, там не видно клоунов и сердце живет по-взрослому. Только вошь бельевая портит совершенство, и пальцем отмороженным трудно ковыряться в носу. Я всегда за гигиену, за Красный Крест и Полумесяц. Но почему наш ротный запевала, вылечив коросту на руках, стал рядиться в бабское за деньги? Другой жиром заплыл, третий в кресле шею не воротит. Всех контузил штатский Мойдодыр! Мать просила курицу зарезать – я не смог… Телевизор включать брезгую. По всем каналам недоумки серьезно стреляют куда-то…
Хочется верить, что я не такой. Но коллекция оружия в квартире не приемлет робких оправданий. Зачем оно? Ведь все, о чем мечталось на войне, - пиво, воблу, порнографию… Жаль, мирных снов не дождался. Друзья, покойники, красиво сквернословя, странно хохочут мне прямо в лицо. Возражать бессмысленно. Я уже не Гамлет….
К войне нельзя вернуться в одиночку, тем более – добровольно. Неотвратимость – главная ценность войны. Когда мужчины не могут отсидеться по щелям, они заново учатся любить. Мелочность и жестокость, нажитая в благоденствии, легко сгорает в пекле побоища. Это не сразу видишь, а когда соратников по оружию сменят милые нахлебники. А вместо открытого противника приходят хитрые приятели и враги-невидимки, в душе поселяется фантомная боль утраченного мужского братства. Без коллективной жажды выжить мы не умеем жить. Просто перебиваемся со дня на день чувствами сонных телят.
Не хочу сдаваться. Я спрятал под кроватью пулемет и своего последнего верного друга. Мы беседуем с ним по ночам о простых небесных тайнах. Мы всегда в согласии, нас греют запасы общих аргументов. Мы не боимся замерзнуть, и нас не возьмешь врасплох.