Я тогда был совсем старый и больной.
Зимой мне исполнолось двадцать девять лет и уже целых два года я не ходил в походы, работая сразу в трёх местах с целью построить собственную кооперативную квартиру и разъехаться с двумя тёщами после восьми лет совместного проживания.
В начале апреля Марина неожиданно предложила мне пойти в Карпаты на две майские недели. Соблазн и сомнения охватили истосковавшуюся душу.
Ты помнишь. Марина? Ты заканчивала политехнический институт и для тебя это тоже было прощальное студенческое мероприятие.
На Карпатах мне раньше бывать не приходилось.
Группа состояла из восьми человек.
Семейная пара с третьего курса. Глава этой семьи, молодая женщина Валя была командиром.
Два парня с первого курса юридического института. В походы они никогда не ходили, но оба уже побывали в армии, а один даже был женат.
Марина и две девочки с первого курса политеха. Уже не помню, какой из девочек во время нашего похода исполнилось восемнадцать лет, а какой только должно было исполниться.
Ну и я, старый авантурист, у которого уже болело почти всё, что может болеть, но, почему-то, особенно сильно и непрерывно ныли колени.
Одна из девочек, Танечка, оказалась не только феноменально хорошенькой, но ещё и совершенно очаровательной умницей. Я, разумеется, сразу же влюбился. Да в неё нельзя было не влюбиться. Все влюбились Ну, впрочем, какие у меня были шансы?
Жизнь моя оказалась бы бесконечно беднее, если бы не эти бестолковые, ежегодные походы, в которые я умудрялся вырываться, вопреки здравому смыслу, противодействию семьи и показаниям здоровья
.
Каждый поход, это совершенно другая, большая, новая жизнь, не похожая ни на какие иные жизни и походы, со своими заботами, надеждами, отношениями и разочарованиями. Про каждый из них даже сейчас ещё можно написать большой роман. И это при том, что продолжались они, как правило, не больше недели. Это потому, что в пеших походах время измеряется не часами, а шагами.
А тот, Карпатский, продолжался аж две недели. В него уместилось две жизни. Он был такой долгий ещё оттого, что до точки начала маршрута нужно было долго добираться. Точно не помню. Сначала мы ехали ночь поездом до Москвы, потом ночь до Львова, затем день электричкой до Рахова, после автобусом в дальний карпатский посёлок, откуда и начиналось огромное, пешее перемещение, длинною в жизнь, по горам . Невозможно перечислить все встречи, откровения и потрясения, которые там с нами приключились. Этот многодневный путь завершался в том же Рахове, и мы, отощавшие, грязные, несчастные, счастливые и обновлённые, несколько дней добирались ещё обратно домой.
Да, была большая другая жизнь. Как ни хочется, но если я начну её описывать, то не хватит никакого пространства и времени. Обмолвлюсь только, что годы спустя нам с Танечкой довелось встретится при совершенно неожиданных обстоятельствах. Но мой рассказ не о том.
Тот, кто побывал в Карпатах, может быть знает, что есть там высокогорное озеро Синевир. Мы добрались до него седьмого мая к вечеру за ночь до окончания пешей части путешествия, уже совсем измотанные физическими и психологическими трудностями.
В горах лежал снег в низинах всё цвело. Солнце припекало. Синевир, последний пункт пешего путешествия, небольшое, красивое озеро, наполненое синей, холоднющей водой, в которой ещё плавали ледышки.
Когда мы подошли поближе, то обнаружили, что среди льдинок недалеко от берега также плавают несколько крупных лягушек. Они были неподвижны, наверно, подохли от холода. Температура в озере много ниже нуля градусов.
Чтобы удостовериться в этом, я зашёл в воду, насколько позволили дырявые подошвы, медленно присел, преодолевая уже родную боль в коленях, и запустил руку, как можно глубже, в воду.
Жгучее, освежающее, всё снимающее чувство пронзительного холода.
Вдруг одна из лягушек, до того казавшихся мёртвыми, не самая ко мне близкая, шевельнулась издала какой-то нелягушечий звук, подобный женскому стону, и поплыла к моей, застывающей в холоде, руке. Она уцепилась за руку, выбралась из воды по предплечью поближе к локтю и уткнулась мордочкой в локтевой изгиб.
Я обалдел. Мне раньше приходилось немного сталкиваться с женской доверчивостью. Но чтоб такая безоглядная, неосторожная, беззащитная самоотверженность...
Посидев минут пятнадцать, я встал, предполагая, что лягушка, при первом шаге от воды, спрыгнет и вернётся домой. Ничего подобного.
Она не просто сидела у меня на руке. Я чувствовал, как пульсирует маленькое тельце, прижимаясь к руке сильнее и сильнее.
Свидетелями наших обьятий была вся группа. Это даже вызвало у меня некоторое смущение. Что подумает Танечка? Нужно поскорее прекратить эту неожиданную, ненужную связь.
Решительно и нежно я попытался оторвать от себя скользкое земноводное. Не тут то было. Сила, с которой животное вцепилось в руку была огромна. После нескольких неудачных попыток стало ясно, что скорее я раздавлю лягушку или оторву свою руку, чем сумею её отковырнуть. Она боролась не молча. Во время борьбы моя новая подруга что-то громко и жалостливо кричала на ещё непонятном, лягушачьем языке. Было слышно, как билось её маленькое сердечко.
Пришлось отступиться. Я объявил, что мне придётся некоторое время поухаживать за лягушкой, но только пока она согреется, устанет и добровольно вернётся в естественную среду обитания. Извинился, что временно не смогу исполнять так неудачно выпавшие мне в этот вечер обязанности дежурного.
Друзья с пониманием выслушали просьбу. После долгого похода они, почему-то, продолжали уважать мой возраст и старческие причуды. Только умница Танечка сказала, что если я оставлю лягушку на руке, то уже через несколько минут её кожа пересохнет и она обязательно умрёт. Пришлось наполнить водою из озера мою незаменимую фляжку и регулярно поливать нежную подругу вместе с рукой.
За этим занятием я и провёл ночь. Поесть толком кашу мне не удалось, но ведь и лягушка тоже была на диете. Рюкзак свой я не разбирал, рука-то занята. Уселся на некотором удалении от костра, чтобы не навредить, и занимался моей красавицей, иногда прикрывая её свободной рукой, иногда поглаживая, разглядывая. Она мне всё позволяла.
Несколько раз я отправлялся к озеру, чтобы наполнить фляжку и проверить, не мечтает ли уже новая любовь, меня покинуть. Отнюдь. Как только мы приближались к воде, лягушка всё сильнее прижималась к руке или переползала куда-нибудь совсем далеко подмышку.
Привычных костровых разговоров у нас не получилось. Сначала свалили супруги, потом юристы, затем Марина с Ларисой. Танечка ещё какое-то время около нас посидела, часов до двенадцати, но наконец и её начало клонить. Она положила на меня свою фуфаечку, ночи там в горах холодные, и ушла в палатку.
Мы остались вдвоём.
И чем больше я смотрел в свете костра на подругу, тем красивее она мне казалась. Ах какая нежная и чувствительная у неё была кожа! Какие выразительные, большие глаза. Как она томно их прикрывала, как, вдруг, взглядывала на меня пытливо, искоса. Чуть улыбающийся рот умницы-красавицы. Какие бороздки у неё были на спинке. Через эти бороздки так легко нащупать пальцем гибкие, хрупкие косточки позвоночника. А как пульсировало мягкое горлышко, когда она дышала.
Сначала мы только смотрели друг на друга, а потом потихоньку разговорились.
Она так истосковалась по теплу, по ласке, так устала от этой ледяной воды.
- Выходит, что ты бы прыгнула на любого, кто протянул руку. А я думал ты выбрала именно меня.
- Нет. Я сразу увидела, какой ты хороший. Сразу поняла, что именно тебя я ждала.
- Почему меня? Ты прсмотри, какой я страшный, старый и больной, не брился и не мылся уже одиннадцать дней.
- У нас, лягушек, есть особое чутьё. Мы кожей чувствуем. Я знаю, что ты мой, единственный.
- Подожди, но ведь ты ничего обо мне не знаешь. У меня семья, жена, дочь и вообще много проблем.
- Я что, тебе совсем не нравлюсь?
- Нравишься! Очень! Но... Ты ещё молодая, маленькая.. и... потом...
- Вот все вы, мужики, такие. Как только нужно принять решение, что-то изменить в жизни, сразу в водоросли
.
- Послушай, что же делать? Я бы взял тебя с собой, но, боюсь, не смогу довести. Мой дом далеко отсюда. Чем я тебя буду кормить? Тебя же нужно постоянно поливать водой. А дома жена. Она страшно не любит лягушек.
- Ну и что. Не обязательно приводить домой. Ты можешь поселить меня в каком-нибудь болотце недалеко и навещать.
- А если засекут?
- Ты всегда думаешь не о том. Трусишь?
- Да нет! Но, может, лучше я останусь здесь с тобой. Поселюсь у озера, или в озере как-то жить приспособлюсь, мух есть научусь. Я читал такую книжку, что в насекомых очень много полезных веществ, и если ими питаться, то все болезни проходят.
- Конечно, проходят. Оставайся. Я тебя со своими подругами познакомлю. Но ты на них особенно не заглядывайся. Они только кажутся такими хорошенькими, молодыми и темпераментными, а внутри все холодные дуры.
- Знаешь что? Давай все решения оставим до завтра. Нам ведь сейчас хорошо?
- Хорошо.
Мы помолчали. Я полил её водичкой. Потом погладил пальцами.
- А ты умеешь петь? - Спросила она.
- Я пою плохо. Никому не нравится. Только вот Танечка говорит, что ей понравилось.
- Хочешь, я тебе спою?
- А ты их не разбудишь?
- Нет, я тихо.
И она запела. Тихо-тихо. Нежно-нежно.
Утром, когда ещё холодное солнце чуть высунулось из-за горы, ребята, просыпаясь, по очереди вылезали из палатки и странно, ошалело глядя на меня, все задавали один и тот же вопрос: - Ты что, совсем не ложился?
Танечка, которая встала раньше всех, ещё,спросила, не замёрз ли я?
- Спасибо за фуфаечку. Без неё нам бы пришлось совсем плохо. А ты?
- А мне-то что? Я же в палатке.
Странные взгляды ребят мне были понятны. Ближайший сумашедший дом находился далеко.
Автобус отходил в десять утра.
Мы должны были позавтракать, сложить рюкзаки, попращаться с озером Синевир и добраться километра за четыре до автобусной остановки.
Мой рюкзак был уже сложен. Взвалив его привычно на спину и оставив друзей собираться, я с лягушкой отправился к озеру принимать решение.
Там было что-то вроде скамеечки, на которую мы присели.
Мы смотрели друг на друга и молчали. Она хотела, чтобы я всё решил сам. Не хотела на меня давить.
Прошло часа полтора. Мы всё сидели и молчали.
Подшли ребята.
- Пойдём. Выбрасывай лягушку. Опоздаем. Уже девять.
Я помолчал.
- Знаете, ребята, вы идите, а я здесь побуду. Я ещё не решил, может останусь.
- Да ты что... Ну и оставайся. Автобусы ходят раз в два дня.
И они пошли. Танечка, правда, задержалась минут на пять, но увидев, что я не замечаю никого, кроме лягушки, она тоже повернулась и медленно двинулась под своим огромным рюкзаком вниз с горы.
В принципе, я бы мог здесь прожить несколько дней и не разрывать седце. У меня в мешке оставались пара буханок хлеба, спальник, теплые вещи.
Но что будет, если группа вернётся без меня? Что они скажут жене? Как я смогу здесь жить?
- У нас ничего не получится! – закричал я лягушке. – Отпусти меня!
И начал с удвоенной силой отрывать её от руки. Она кричала. Мы поборолись. Не вышло, не оторвал.
Нужно было что-то делать. Автобус отходил через двадцать минут. Скорее всего, мне на него не успеть.
И тут я наклонился к своей руке и поцеловал лягушку долгим, безнадёжным поцелуем.
По-видимому, это было для неё слишком сильное ощущение. Она закрыла глаза и обмякла.
Я зашёл в озеро, чувствуя, как ледяная вода проникает в рваные ботинки. Лягушка часто дышала в ладони. Опустил руку в воду.
Она висела некоторое время не двигаясь. Потом медленно отплыла метра на полтора и повернулась ко мне. Я увидел у неё в глазах слёзы. Мои слёзы тоже капали.
Она заговорила.
- Прощай. У тебя всё будет хорошо. И ещё. Ты никогда не состаришься, если не забудешь меня, и тебе до самой смерти будет столько же, сколько сейчас, двадцать девять лет.
Лягушка махнула мне, набрала воздуха и нырнула. Больше её не было видно.
Выбравшись из воды, я заковылял под рюкзаком, на больных ногах туда, откуда через десять минут без меня должен был отойти автобус, бормоча под нос:
- Что ещё за дориан-греевские-гоголевские страсти?
К счастью, автобус опоздал и подъехал одновременно со мной.
Нам всем с поклажей удалось не только залезть в него, но и усесться. На следующих остановках автобус набился до предела, но мы уже сидели. Ехать пришлось часов семь. Рядом оказалось надёжное, ласковое плечо, на котором я проспал все эти часы.
И всю дорогу, несмотря на тесноту, кто-то в заднем салоне наигрывал на скрипочке душераздирающие молдавские мелодии.
Потом был Львов. Поезд на Москву уходил только на следующий день, вечером.
Мы привычно расположились на вокзале. Ребята хотели погулять по Львову, посмотреть город, но тут оказалось, что у одного из членов группы, Танечки, высоченная температура. Оставлять без присмотра было нельзя. К девушке постоянно приставали мужчины. Я вызвался с ней сидеть. Так что Лвова я не посмотрел.
Танечка была очень горячая, где-то под сорок, но она стойко переносила болезнь, так же, как до того переносила тяготы похода.
Так мы с нею сидели всю ночь, и потом ещё день до поезда, а из динамиков неслась, ранее не слышанная нами, новая песня ”Этот день Победы..”
Дома все мои болезни, как рукой сняло. Только колени продолжали болеть. Я думал, что у меня ревматизм. Через неделю приятель и врач Боря, показал меня своей знакомой женщине-врачу, специалисту по ревматизму. Она постучала по моим коленям и сказала, что это не ревматизм.
– Вот попейте лекарство.
Через день я навсегда забыл о болях в коленях.
На Карпатах мне больше побывать не довелось, но часто думаю, как там моя лягушка?
Ой, да чего это я? С тех пор прошло двадцать девять лет. Она уже, наверно, бабушка.
Вот вы, кто прочитал эти мои воспоминания, думаете, что я всё сочинил.
А зря. Это чистая правда. Где-то ведь и фотография была. Сижу я страшный, лохматый, бородатый, унылый на берегу озера и влюблённо вглядываюсь в лягушку на руке. Хотел здесь эту фотографию показать, но не нашёл. Может, её кто уничтожил?
Да ведь у меня ещё свидетели есть. Они не дадут соврать.
Ты ведь не дашь, Марина?
Так вышло.
Нам не по пути.
Прощай,
прости
и отпусти.
* За столом ведите себя прилично. Не чавкайте и не хрустите деньгами. 
