И только Василич собрался на телегу забраться, как по плечу похлопали. Старик обернулся. Перед ним стоял солдат — рукав заправлен под ремень, гимнастерка в медалях, нашивки за ранения — все как положено

— Чо? — спросил Василич, глядя в рябое лицо.

— Через плечо, дядя. Скажи-ка, как до деревни Совы добраться.

— А тебе там чего надо, понимаш? — подозрительно посмотрел на солдатика Василич.

Дед Василич был мужиком тертым, чай в Германскую не зря воевал. И бдительным тоже был, за что даже грамоту имел от областного управления НКВД.

Вместо ответа безрукий кивнул на второго солдатика, сидящего на шинели, постеленной на траву:

— Да вот, Илюху до дома доставить надо.

У сидящего не было лица. Розовая, местами в алых трещинах, бугристая кожа. Заплывшие корявыми буграми глаза, вернее, то, что от них осталось. Губы, почему-то, черно-коричневые. Бровей нет, а короткие волосы на голове есть. Черные как смоль.

— Документы-то есть? — спросил Василич, не отводя взгляда от безлицего.

— Дядя, документы я покажу, когда ты мне скажешь, как до ваших Сов добраться.

— Дак я сам оттудова, — ответил старик, сдвинул фуражку на затылок и почесал лоб. — Танкист, что ли, парень-то?

— Танкист. Командир мой. Вместе горели на Висле. Так довезешь лейтенанта до дома?

— Бумаги дай, — буркнул старик.

— Сам-то грамотный? — усмехнулся однорукий.

— До тебя никто не жаловался, — отмахнулся Василич и взял бумаги. Книжка солдатская, билет комсомольский, справки из госпиталя. — Ты, значит, Петром будешь, а это, значит…

Сделал пару шагов. Присел подле безлицего: колени хрустнули.

— Ильхан, ты что ли? Я дед Вася, помнишь?

— Дядя, он говорить не может. Сгорело горло. Дышит, слышит, но не говорит.

— Так башкой пусть кивнет…

Обожженный танкист коротко кивнул.

— Ишь как тебя… Альке-то чо не писал? Измыкалася девка, понимаш.

Танкист опустил голову.

— Ладно, чо. Сидайте в телегу. Вещёв-то много?

— Да какой, два сидора. Илюха, вставай, нашли колымагу.

Ильхан сидел не двигаясь, обняв руками колени.

— Давай, давай.

Шумел рынок, люди торговали всем, на телегу старик и однорукий затаскивали вяло упирающегося безлицего.

-Мннно, стомая! — хлестнул кнутом Василич. Старая кобыла лениво зацокала подковами по грязной мостовой.

— Вот оно че, — вздохнул Василич, когда телега выехала из райцентра. — А чо, как так-то?

— Фриц в бочину шваркнул, не успели мы. Бывает.

— Ага, — согласился Василич. — Бывает. Кем служил-то в танке?

— Наводчиком.

— И не успел…

— Да.

Помолчали. Безрукий достал из кармана гимнастерки пачку сигарет, протянул ее Василичу:

— Не, я газом траванутый, не могу, — ответил дед.

— В германскую?

— В германскую. А какая нынче не германская?

— И то верно.

Безрукий ловко прикурил. Выдохнул ароматно.

— Трофейные?

— А как же.

— Сам-то откудова?

— Новгородские мы.

— А чо как сюда-то, Петя?

— Дак вот, командира привез. Ехать он не хотел, куда, мол, с такой-то физиономией.

— Оно это да, харя не приведи Госпо… — дед осекся и перекрестил рот. А Петр втихаря показал деду кулак и осторожно покосился на Ильхана, лежавшего в телеге, рядом с тюками. Лейтенант закрылся шинелью с головой.

А вокруг оранжевым сосновым ароматом разливался август сорок пятого. Солнышко греет, птички поют, комары кусают — и никто не стреляет. Но старший сержант Петька все вертел головой по сторонам — вот там фрицевский самоход должен стоять, в засаде, а вот оттуда «Тигры» попрут, если что. А сам бы он танкодесант тут с брони сбросил, чтобы фаусты из тех лесных завалов не херачили. А перед мостиком через лесную ленивую речку, Петька начал машинально искать рычаги и педали. Василич это дело заметил, усмехнулся и подстегнул унылую кобылу:

— Тужа — речушка-т называется. Еще две проедем — Пержа и Воя. С райцентра как едешь до нас — запомнить легко — за Тужу, за Пержу и за Вою. И, считай, в Совах и будешь. Семья-то есть?

— Была, убили немцы в сорок третьем, — легко ответил Петька.

— Быват, — пожал плечами дед и хлестнул кобылу, согнав со шкуры слепней. — Мнно!

— Быват, — согласился старший сержант.

— Потом-то куды?

Танкист пожал плечом, поморщился:

— Не знаю еще.

— Убили, понимаш, твоих…

— Сожгли всю деревню.

Кобыла лениво шлепала копытами по сырой лесистой дороге.

— До войны-то кем был?

— Школьником.

— А после?

— Трактористом стал, в Вологде уже.

— Вакуированый?

— А? Да, эвакуировали в сорок первом.

— Тотож, — непонятно сказал старик и замолчал.

На очередной выбоине снова звякнули Петькины медали. В солнечном лесу свистели о своем птицы.

— Ты уж меня прости, за бдительность. Понимаш, у нас тут в сорок втором банда появилась, вот как ты, все в медалях да орденах. Повадились, понимаш, грабить. Выследил я их, да… Понимаш?

— Да, конечно. Только вот что… Илюха вешаться хотел, — сержант понизил голос и непроизвольно оглянулся на лежащего лейтенанта. — Лицо-то вон… Вот и везу его к жене.

— Так с лица воду не пить, — тихо вздохнул старик. — Мнно, стомая! Остальное-то на месте?

— Вроде.

Лошадка неспешно выбралась на пригорок. Вот и деревня. На одном конце церквушка, ставшая колхозным складом льна. На другом конце небольшая мечеть, ставшая сельсоветом. В Совях испокон веку на одном конце православные жили, на другом татары. Бились по праздникам до первой крови, не без этого. И женились только на своих. А как беда — вместе пошли воевать. Все ж русские, даже магометане.

Кобыла послушно остановилась у зеленого, в цвет сосен, дома. Василич крякнул и спрыгнул с телеги.

— Вставай, служивый! — осторожно тронул он Ильхана.

— Лейтенант, подъем. Чилим бар, отмечать Победу будем, — старший сержант накинул сидор на плечи, звякнуло внутри стекло.

Василич усмехнулся:

— Ишь, научил тебя наш татарскому, понимаш, он у нас ушлый был! А чо был, есть! Поди у нас, Петруха, останешься? Мужики нынче в цене. Половина деревни баб голодных. Хушь, наших, понимашь, хушь татарских.

— Мин татарча ек бельмым, бабай, посмотрим по ходу движения, — отмахнулся Петр, — Мало-мало приехали, командир, вставай! Дом твой…

Лейтенант продолжал лежать, накинув на голову шинель.

Дед стукнул кулаком в крашеные ворота:

— Алька! Альфия! Выходи! Мужа тебе привез, нечаянно!

— Вставай, лейтенант! — тормошил командира его наводчик.

Ильхан лежал и не шевелился.

Со скрипом отворились дощатые двери. Со двора вышли женщины — лица непроницаемы, только глаза черные стреляют недобро. Молча подошли к телеге: Василич сделал шаг назад, Петьку просто отодвинула какая-то старуха. Из-за заборов глядели любопытные девчонки, спешили, хромая, мужики. Где-то заорал петух.

Младшая ласковой рукой сдвинула шинель с лейтенанта. Провела пальчиком по бугристым шрамам. Взяла за локоть. Потянула на себя.

Танкист поднялся. Сел. По изувеченному лицу из-под сросшихся век текли слезы. Губы что-то шептали невнятное.

Альфия подставила руки под искалеченный подбородок Ильхана, несколько капель упало на ее ладошки.

Воду с лица не пьют, понимаш.

А слезы?

http://the-cheerful-robot.diary.ru/p202634002.htm