Максим Семёнов
автор - Звательный падеж

Несколько слов об одной весне

1.

Губами касаюсь лба твоего и бровей,
языком провожу по уху,
спускаюсь ниже,
но язык мой бессилен
говорить о любви. Поэтому
я молча смотрю:
плечевая кость и лопатка,
акромион —
конец лопаточной кости,
рядом кости и связки голени
образуют лодыжку.
И другую.
Твои движения
отзываются дрожью в коленях.
Твоя волосатая грудь коснулась моей груди.

В лёгкости есть ненадёжность.
В каждом стихе — легковесность,
в свободном стихе есть неточность,
ведь известно:
только рифмы
требуют выбора
слов и слогов.

Удит рыбку рыбачок.
Кто попался на крючок?
Дёргается хлыстик,
Дрожит на ветке листик.
А рыбёшек — пруд пруди,
Только нужной не найти,
Крючок сияет манко,
А на крючке приманка.
Кто её заглотит — тот
На уху тебе пойдёт.
Речная водица
Для ушицы сгодится.

Кончено.

2.
Шелест листьев шиповника
тебя напомнить не сможет.
Запах роз, заря,
здание
с вечно жёлтым смешным забором,
парк с сиренью,
варенье из ревеня —
это всё не с тобой, не ты.

Ты — каменистые земли,
мёртвые лозы,
стены (из мягкого туфа) пустых домов,
вой собак поздно ночью и грёзы,
робкие грёзы о счастье.

Ты — горы вдали,
Ты — долины. У нас под ногами
море деревьев,
ещё петляет река.
Какая-то женщина, перекрестившись поспешно, сказала мужчине:
? Вася, вот это простор!
куда там Европе?
А я посмотрел и сказал:
Здесь могла бы быть Польша.
Но вместо этого,
здесь —
моя Родина.

3.

Только представь!
Вчерашнее всё почернело,
растеклось по асфальту,
грязной корочкой
притаилось в мёртвой траве
и отмокших окурках,
и смотрит оттуда:
снегоуборщик
в тщетных мечтах о порядке
влажный скребёт тротуар.

Скажу и другое.
Слово вчерашнее было
вместе со мной. На вторую
подушку его положил. А утром —
нет его.
Умерло.
Во мне? Для меня?
сидя в вагоне,
чувствую лёгкую тряску,
его не чувствую.

Вот скажи,
вместе с новой травой,
вместо талого снега,
среди бывших заводов, бетонных заборов, промзон,
пустырей, поросших репейником,
ларьков, навсегда закрытых,
и прочих мест бесприютных,
растянувшихся
под нашим выцветшим небом
вдоль широкой и старой реки,
и ставших вдруг городом,
и ставших мне домом,
сможет ли слово
умершее
опять прорасти?
Чтобы новой весной
снова во мне отозваться.


Из дневника горожанина

Будь благодарен тем немногим дням,
когда был счастлив. Солнечный февраль
тебя ласкает ясными лучами.
Лучи слепят глаза, но рук не греют.
В толпе похожих мальчиков (они
все бородаты
все одеты в худи,
свитшоты,
рубашки без воротничков —
совсем как ты)
ты, их несовершенное подобье,
один забыл перчатки.
Это чушь.
Свитшот — едва ли тема для поэмы.
Тем более перчатки. Посмотри
по сторонам.
В лесах
распелись птицы,
проворны белки в парках,
сонная река
струит свои медлительные воды,
пенсионерки охают: погоды
совсем весенние.
И ты идёшь один
в лучах негреющих,
ты напеваешь что-то
невнятное,
ты думаешь, что Солнце
снега не скоро сможет растопить,
и что весна не скоро возвратится.

Святой епископ Валентин
Сидит на облаке один.
Совсем никто ему не нужен,
Ведь он на небе и простужен.



Из китайской хрестоматии

1.

Возлюбленный муж мой,
жизнь без тебя — не жизнь.
На улице слышу звуки
слёзы? дождь? А дома
кошка младенцем воет.
А помнишь,
в павильоне Горной свежести
смех и фазаньи перья?
И халат твой:
два феникса взмыли вверх
в небо из шёлка.
Зеркало,
что мне подарил,
отдала монаху,
чтобы не сделалось оборотнем.
Ты мне снишься. Ещё
говорят, у чаеторговца
на окраине города
старая балка в доме
стала вдруг гуем, приняла
облик одной девицы,
губила без счёту людей.
Ещё говорят,
у Восточных ворот вчера
три галки, каждая
с горлицу.
Сидели и взмыли прочь.
А что это значит — того не ведают.
Жизнь неспокойна в столице
и сердце моё неспокойно.
А вокруг — лисьи чары и козни бесов.
И тебя нет.

2.

Окно — картиной на стене, а в ней
почтительные облака
к горе Тайшань стремятся на поклон.
Других изысков нет,
но по утрам,
у хижины моей
на персиковом дереве поёт
малиновка. Однажды
мой брат приехал в город у горы,
указом государя
направленный, он долго говорил
о ценах, нищете, невежестве
и прочем.
"Жестокое правленье хуже тигра", ритуалы
оставлены.
Ты здесь живёшь — сказал, —
в краях бессмертных,
не ведая опалы.
От двора и спеси далеко.
Малиновка, да пара старых книг —
вот спутники твои.
Я возразил.
Малиновка поёт мне по утрам,
но донесенья
её горьки теперь.
— Воистину, — тогда воскликнул брат, —
сказал Кун-цзы: где скрыться человеку?
Он посмотрел на гору.
Облака рассеялись
и мы молчали.

3.

В третью луну донесли, что голод в уезде Шан.
По повелению августейшего владыки в жертву принесена чёрная курица.
Знамения были благоприятными.

Министру правой руки донесли, что варварский князь готовит большое войско.
По велению августейшего владыки было совершено гадание по бараньим костям.
Знамения были благоприятными.

Донесли, что голодает уже вся провинция.
Чтобы испросить волю Неба, августейший владыка велел принести в жертву быка.
Знамения были благоприятными.

Варвары вошли в пределы провинции. Наше войско разбито.
Заботясь о подданных, августейший владыка велел совершить гадания. В жертву принесли трёх белоснежных горлиц, утку и селезня.
Знамения были благоприятными.

Голод и мор свирепствуют.
Августейший владыка, опечаленный донесениями, распорядился принести в жертву карпа.
Знамения были благоприятными.

Во вторую луну донесли, что отряды варваров видели на расстоянии стрелы от столицы.
По велению августейшего владыки в жертву был принесён верблюд.
Знамения были благоприятными.

В десятый год правления под девизом "Гармония и процветание" исполнилась воля Неба.


***

Мы бесконечно долго повторяли
Про дедов мир, про прадедов забавы,
Ещё твердили: левые не правы.
И вместе нас в один послали РГАЛИ.

Тогда казалось: всюду вольтерьянцы,
Предвестники кровавых революций!
Мы лили воск в фарфоровые блюдца:
Мене текел, молиться и спасаться.

Столетие налипло — не отлепишь,
Не отсечёшь эпоху москвошвея,
Но с готикой английской пламенея
Вливаемся в колчаковские цепи.

Из кожаной тужурки комиссара
Извлечь не сможет скальпелем анатом,
Не оторвать Ахматову от МХАТа,
Из рук зимой не вырвать одеяла...

Но в пальцах дрожь и путаница в святцах.
Хотя сидели более для вида,
Мы поседели с "Русским инвалидом",
Средь граций и чужих спецопераций.

Читатели чужой, окопной "Правды",
Ревнители чужой бессмертной славы,
Во всей Москве с звездой её кровавой,
Мы не нашли по времени наряда.

И вот конец. И звуки полонеза
Прохаркает старинный репродуктор.
Прощаются боец и реконструктор.
Мы таем словно сельдь под майонезом.

И вот конец.


***

Комната
представляется
не самым плохим жилищем.
В ней есть:
четыре стены,
пол,
потолок,
кровать,
окно, чтобы видеть улицу,
шкаф, чтобы вешать пиджак,
сушилка для мокрой одежды, книги, журналы,
а также всякая мелочь,
вроде зарядок и флешек.
В комнате можно:
ходить,
лежать,
смотреть в потолок и думать.
Можно курить (иногда),
можно снимать пиджак,
читать и тупить в телефоне.
А когда наступает ночь,
перед тем, как уснуть,
можно услышать,
как в пустынном сквере за домом
деревья
наполняются соком весны.


***

С тобою было тяжко. Без тебя —
бессмысленно. Но тело на кровати
меняет клетки, волосы растит,
отращивает ногти, точит зубы.
Так каждый день неслышно обновляет
того, кто был с тобой, кто так любил
прогулки, смех, вино, твои магниты
на холодильнике, твои объятья ночью,
кто думает, что не было любви,
но всё-таки страдает. В новом теле
тебя не будет. Кончена строфа.

Окончен год. И тело стало старше.
Не то, что ты обманывал когда-то,
что ты держал, что ждал, что было рядом,
а то, что было очень далеко.
Я в дом скорбей поспешно переехал,
обжился в нём, разжился новым скарбом,
хожу гулять, работаю, мечтаю
и слушаю здесь пенье соловья.
Ты слышишь? Там, на севере, где камень
питает мхи и сосны, соловьи
поют тебе? Прошу, не отвечай.

Не говори. Но в тяжкую минуту,
среди теней, пришедших к изголовью,
мелькнуть хочу. И ты меня узнаешь
среди других. Но может быть и нет.
Тогда хочу стать пеньем соловьиным
и донестись до севера, и громко
раздаться вдруг у твоего окна.
И ты, окно открыв, меня услышишь,
подумаешь, быть может, о своём
и станешь жить. Порою беззаботно,
порою нет. А я, ворвавшись в уши,
в дне растворюсь, растаю без остатка.
И кончено. Закончились слова.


***

...и даже если закрыть глаза,
Всё равно остаётся неловкость.
Будем общаться? — Я только за.
Плоскость
Этих пространств стала вдруг мала
(Видно портачили плоскоземельцы).
Просит зимой твоего тепла
тельце.
Но это пошло, ведь всё прошло,
Прошлому проще. Немного грусти
Даже полезно. Блестит стекло.
Сузьте,
Прищурьте лукавых глаз
Эти блестящие ваши миндалины.
Что же Вам видно? Опять у нас
Развалины.


***

Рано утром
не поют соловьи. А липа
уже отцвела. У дома
гулять теперь мокро.
А спор о любви смешон.
Знакомая песня дождя,
в рассылке — одна политика.
На подоконнике — недочитанная "Ареопагитика",
заложена чеком
на двадцать восьмой странице.

Ночью приснится,
что обратился рыбой
и смело гуляешь под водами.
Рыбе не страшен дождь.
А брошенный кем-то камень
оставляет круги. И только.
И пока это думаешь,
дождь продолжает идти,
лето уходит
и наступает осень.


Сентиментальная элегия

День солнечный, последний тёплый день.
Октябрь перевалил за половину,
И осени расхлябанная лень
Трудом дождей стечёт в сырую глину,
А листья, в танце весело кружась,
Все упадут в создавшуюся грязь.

Но это после. Ныне теплота
Явилась к нам прощальным поцелуем
Минувшего. Ты всюду разлита
На всём, на всех. И ветром не волнуем,
Вдруг замер город. Тих и недвижим,
Он упоён явлением твоим.

А на реке последний теплоход
Рейс до весны последний совершает.