Всю жизнь тебе кажется, что ты занимаешь чужое место, с удовольствием сидя возле окна, хотя в билете указано место у коридора.
Поэтому на каждой станции ты немного нервничаешь, — сгонят? или не сгонят? — когда бабулька останавливается возле твоего купе, минутку размышляет, а потом шагает дальше.
Время насилия
Моя жена могла бы порадоваться.
Ещё ни одна чужая женщина не изнасиловала меня, разбудив в раннее время.
Всё это были мужики.
Нет, я совсем не гей, просто эти насильники используют для своих целей телефон.
Так, Сергей П. захотел получить визу и позвонил мне на рассвете, будто я — литовское посольство.
Серж М. потребовал новый перевод "Аккерманских степей" Мицкевича, хотя и прежний некому было читать. Особенно — утром.
А Андрей А — тот просто поиздевался, разбудив вопросом: "Партайгеноссе! Как жизнь?"
Был ещё Эдуард А., позвонивший в непристойно раннее время, приглашая вступить в Союз белорусских писателей. Я был настолько сонным, что согласился...
Наконец, нет — были телефонные насильницы-женщины: из персонала европейских гостиниц.
Были берлинские крашеные блондинки в отеле, битком набитом работами Энди Уорхола, — и я в ужасе просыпался, видя над головой зелёные губы Мэрилин Монро.
Была негритянка из Амстердама, разбудившая после той ночи, когда я так накурился травы, что стоял полчаса и не мог перейти пустую дорогу, боясь случайной машины из-за поворота.
Была прекрасная Каролина, мисс гарнизонной гостиницы на окраине Варшавы, разбудившая в пять утра, пригласив посмотреть репортаж хоккейного матча Беларусь — Канада из японского Нагано. (Эта стучала в дверь: какой может быть телефон в гарнизонной гостинице на окраине Варшавы?)
Чаще всего это были механические голоса, виртуальные автоматы, звучавшие совершенно одинаково во всех странах и на всех языках.
Интересно, какой голос и в котором часу разбудит, когда я усну мёртвым сном, и кто позвонит в мой гостиничный номер на минус первом этаже?
Горячая пятёрка берлинских новостей
Окно с видом на галдящих птиц — специально для слепых и любителей сомнительных метафор
Немецкий поэт с американской фамилией цитирует Мандельштама, а ты продолжаешь — уже в другом месте и компании.
Памятник футбольному мячу, как гол в Бранденбургские ворота, рядом с разобранной Берлинской стеной выглядит как напоминание: эти футболисты пробивают любую стенку.
Старый строитель в каске и спецодежде предупреждает, что дальше идти опасно, на голову в любой момент может плюхнуться очередной ливень.
И солнце плещется под ногами, и маленькие радуги поблёскивают в лужах и в стёклах вторых этажей автобусов, и ты захлёбываешься запахом грозы, и не успеваешь высушивать носки, зонтик и схему берлинского метро — оно вывозит тебя на поверхность как раз посередине этой строчки.
Детская железная дорога
Стихи прибывают на твою станцию, как паровоз Люмьеров,
как первый немой чёрно-белый кинематограф.
И ты должен объяснять фильм, договаривать, говорить цветные слова, составлять субтитры строчек.
А кино — звуковое давно: цветная рифма звучит непристойно.
И вся надежда на речь, непонятную здесь без субтитров.
Старый поэт
У старого поэта нет вредных привычек, потому что от спиртного с утра бывала изжога, а от сигарет желтели зубы; потом зубы выпали, но не менять же привычек на старости лет. Что касается наркотиков, то он мог бы намекнуть на знакомство с ними ради дешёвой популярности у молодёжи но пусть молодёжь сама заботится о дешёвой популярности,
а старый поэт широко известен, хотя и в узких кругах, зато уж настолько широко, что юные литераторы после поэтических чтений, оказавшись в уборной у соседнего с мэтром писсуара, от волнения забывают расстегнуть ширинку. "Вот здорово! — думает поэт, — Я бы так не смог!"
Старый поэт прочитал за свою жизнь сорок восемь книжек, двадцать две из них были его собственные, ещё к двадцати двум он написал предисловия, а первые четыре он помнит смутно; у него на полках лежали бы две с половиной тысячи томиков его коллег, все, понятное дело, с автографами, если бы он, сохрани Боже, не сдавал их букинистам, а он их время от времени-таки сдаёт. В молодости его вышучивали за неадекватность и иронически говорили: "Учиться, учиться и учиться!", а теперь нет, потому
что старый поэт наведался в две с половиной тысячи школ, чтобы каждая ученица, кроме вечера потери невинности и выпускного вечера, запомнила ещё и его творческий вечер, но ни одна не запомнила, а если какая-то и узнаёт его на улице, то оказывается соседкой по лестничной площадке или внучкой.
Старый поэт до сих пор волнуется перед выступлениями, думая, что будут кричать "браво!" и вызывать "на бис", и поэтому читает с подчёркнутым вызовом, словно спрашивая: "Кто тут против меня? Вы за или против?" Но всё обходится, и зал дружно кричит: "ЗА!" и "БИС!"
Прогресс в литературе
А всё-таки был прав французский сказочник, который клялся и божился, что есть он, прогресс в литературе.
Сегодняшний Гомер никак не зависит от перебоев с электроэнергией, он вполне может руководить новой Национальной библиотекой, хоть в глубине души немного завидовать Ронсару и Бетховену: лучшие творческие вечера проходили в ДК общества глухих
Сафо больше не баллотируется на должность десятой музы, она отказалась в пользу кинематографа; и хотя не познала счастливой любви, зато получила свой Нобель за пропаганду политкорректности, опередив Верлена, Рембо и Жорж Санд.
Старый Анакреонт давно бросил пить и может только мечтать о девушках, зато он включён в программу всех школ и университетов Греции.
Вийон ощутил на себе вполне всевластие правоохранителей, хоть в его стране так и не отменили смертной казни, а даже если отменят — что изменит кучка диссидентов с транспарантами "где Вийон"?
Всеми брошенный Гюго узнал на собственном опыте, что выражение "иметь гемморой" имеет не только переносный смысл. Зато теперь есть шоу-бизнес и можно писать слова на музыку.
Гонкур ведёт живой журнал в интернете. Страдает раздвоением личности.
Фолкнер и Маркес конкурируют на рынке туруслуг, предлагая горячие туры в Йокнапатофу и Макондо.
И только Катулл не ощутил особых изменений: как и две тысячи с чем-то лет назад, оплакивает воробья своей любимой. Птичий грипп, знаете ли...
Самсон
"Внимание: в парикмахерской обслуживают ученики!"
Сидишь в очереди неподвижно, подключённый через уши к CD-проигрывателю, словно к капельнице.
А как же иначе, ведь кругом — попса на радио филистимлян в FM диапазоне!
(Дедуля рядом тоже страдает, а был бы меньшим ослом — давно запустил бы в приёмник собственной челюстью!)
Твоя очередь. Отключаешь капельницу. Садишься в кресло.
Ослепительно красивая девушка забрасывает тебя вопросами. "Затылок покороче. Уши открываем. Остальное — на ваш вкус. И вот ещё что: сверху почти не снимайте, нет, пусть вот так и торчат, теперь это модно, да, да, красота — великая сила..."
Пот и волосы норовят попасть в глаза — и вот ты уже ничего не видишь, а девушка всё повышает свою квалификацию.
Наконец раскрываешь глаза, смотришь в зеркало и — вспоминаешь своего предшественника, первого в истории террориста, который, по крайней мере, не увидел своей новой причёски...
Выходишь наружу. Дождь течёт по лицу. Девушка сметает с пола твои волосы.
Лотерея
"Билеты на завтра! Билеты на завтра!" — зазывает продавщица на выходе из метро, а ты не врубаешься: как это — "билеты на завтра"?
Понимаешь там, на концерт, на футбол... Интересное, наверно, зрелище это "завтра".
Или: на поезд, на автобус... Завтра что — конец месяца, и они распродают проездные, действительные в течение дня? А послезавтра придут контролёры и — лучше бы ты купил на футбол!
Так что, заяц, посмотри в календарь, прикинь, сколько живёшь бесплатно, не пора ли приобрести отвоёванный у безбилетного небытия кусок жизни — действительный в течение дня
Вот так услышишь что-то, и врубишься, не врубишься — лотерея!
Большинство метафор в мире — рекламные слоганы, в которые ты не врубился.
Чемпионат мира по акынской поэзии
Этот мир чудесен, разве же это не чудо — сказать такую банальность и не умереть от стыда!
А ты ещё как жив, хоть и слегка пристыжён, растерян — или же потерян? — в этом мире.
Так, словно ешь персик в шикарном зале ренессансной виллы, и заранее волнуешься, думая, куда выкинуть косточку, нельзя же ходить здесь с косточкой в руке, а помойных вёдер нигде не видать, и вдруг оказывается, что косточки нет.
И ты, как старый опытный акын, готов запеть от радости, потому что все остальные что-то ищут, а ты уже нашёл.
И ты раскрываешь окно, словно гигантский ноутбук, высовываешься по пояс — и кричишь, а потом с восторгом слушаешь эхо, будто ждёшь, пока кто-то прицепит вложенные файлы к твоему посланию.
* * *
Чужая речь ласкает мне ухо, как пирсинг на чужом языке.
